Саша… Мне все чаще было грустно. Я не звонила ему, но понимала, что так нельзя. Он ничего не знал. И наверняка волновался. Но у меня язык не поворачивался – признаться. Все казалось таким непостоянным, таким временным…
Женя все время читал и курил. Алекс опять сидел. На этот раз он сел по особой причине: он снимал порнографию amature и продавал ее в видеосалоны. И все бы ничего, но однажды он влез в кадр – усилить динамику. И запалился. Мы удивились: «Ну и что? В Дании же не запрещено снимать порно, и участвовать в сюжете – тоже!» Алекс замялся: «Ну, это было – лесбийское порно. И девчонки что-то завяли. Пришлось их взбодрить…» – «Ну и что?» – «Эх, ну, короче! Одной из них еще не было восемнадцати! Всего три месяца до совершеннолетия! Кто бы мог подумать, что она – такая акселератка! Я знаю ее два года, торчит как взрослая!»
Алекса взяли за жопу, прямо на хате у девчонок. Влепили не исправительный месяц, как обычно, за чек героина, а настоящий срок – полгода. Мой брачный контракт превращался в вечное рабство. Стали появляться новые идеи: выйти замуж за Женю и дождаться его ПМЖ, оформить фиктивный брак с кем-то еще, сдаться в лагерь…
В связи с его регулярными отсидками, нашими переездами, отсутствием постоянного адреса и телефона мои документы передавались из одного ведомства в другое. Там каждый раз приходилось объяснять ситуацию заново. Заново вставать на какие-то учеты и контроли. Все везде были недовольны мною, я доставляла им хлопоты. Ухоженные датские женщины за чистенькими столами из «Икеи» морщились, подсчитывая в уме количество дополнительной работы, которую я им задала. Они коротко читали мне мораль и устраивали долгую возню с бумагами. Однажды одна из этих дамочек ушла в декрет и не передала мои документы другой дамочке. И я осталась без пособия. Внезапно. Просто в назначенный день карточка выдала нулевой баланс. Последние сто крон с карточки я сняла три дня назад и купила на них макароны и кетчуп. Весь сахар и чай на общей кухне мы подожрали с чувством глубокого раскаяния. Учитывая, что Женя еще в середине месяца съездил в лагерь и занял там тысячу крон у знакомых воров, день «зарплаты» мы ждали словно спасения души. Сразу от банкомата я позвонила Жене и пошла в коммуну. Пешком. Денег на автобус не было. В офисе оторвала номерок и встала в очередь – узнать, в чем дело. Пятница. Очередь была что надо. Арабские жены, толстые датские мамаши в декрете, студенты, кто угодно… Все они решили сегодня проведать своих кураторов. Через час ожидания вышла сучка на каблуках и, сообщив что-то на громком датском, развернулась и ушла. Я почуяла неладное и поскакала за ней по коридору.
– Повторите, пожалуйста, по-английски! – поймала я ее за кремовый пиджак.
Она недовольно отпрянула:
– Учите датский!
– Ок, выучу! Но в чем дело?
– У нас сегодня короткий день, мы примем еще троих.
– Фак! – заорала я. – Примите меня, умоляю!
Тетя попыталась сухо извиниться и слинять. Но я устроила концерт. У меня не было выбора. Мне было нечего жрать. О чем я убедительно сообщила всему коридору. Тетя недовольно позвала другую тетю. Они обещали принять меня. Я просидела еще полчаса, нервно дрыгая ногой, и пошла сама искать эту вторую тетю. Обнаружила ее за какими-то расчетами. И села напротив. Тетя стала возмущаться. Я тоже. Позвали третью тетю. Она потащила меня в дальнюю комнату к компьютеру. Что-то долго набирала, шевеля губами. И сказала, что меня нет в их базе. Кто я вообще такая? Мне пришлось заново рассказывать всю свою историю. Тетя ужаснулась. Ее лоб покрылся десятью продольными морщинами. И она сказала, что сегодня уже ничем помочь мне не сможет. Нужно посылать запрос по старому месту жительства. Для этого я должна прийти в понедельник и написать заявление. Тогда к концу следующей недели деньги из банка пришлют мне на карту. Возможно. Если все в порядке с моими документами. И я не обманываю датское государство. В последнем пункте лично я и сама не была уверена. Что они могут мне инкриминировать? Незаконные переезды, измену мужу, жизнь в рефьюджи-кемпе, воровство, смерть черепашки, что угодно! Челюсть моя отвисла. Я сказала, что не доживу до конца следующей недели. Тетя хмыкнула и предложила мне взять взаймы у друзей. Я сказала, что у меня нет друзей. Тетя хмыкнула и сказала: «Очень жаль». Встала и ушла. Я пыталась загородить ей дорогу всем своим телом, но она оттолкнула меня и ушла. Я вышла в пустой коридор. Все разошлись. Пятница. Короткий день. «Go weekend!» (Хороших выходных) – говорили друг другу люди у выхода и ехали домой ужинать. Или бухать в бары. Я вышла на лестницу и громко разрыдалась. В голос. Я пинала стену от злости и плакала. Глупое, злое бессилие. Несправедливость и жалость к себе. Какого хрена! Чем я хуже вас всех, уроды!? Почему я должна каждый месяц думать о том, как протянуть еще месяц? Как не оказаться на улице, как не попасть в полицию, как сделать все правильно и получить в итоге эту долбаную визу! Да еще исхитриться, чтобы вы не запалили мой фиктивный брак, а на меня не обиделся фиктивный муж и не лишил меня прожиточного минимума. Как-то выжить. И добиться своего. Зачем? Ради чего все это? Это был настоящий катарсис. По лестнице как раз спускался молодой датский мужчина в дорогом костюме с портфелем в руке. Он остановился рядом со мной. И стал вытирать мои слезы своим платком. Я рычала и мотала головой. Он обнимал меня, гладил по голове и спрашивал: «Что случилось, что? Чем тебе помочь?» Я мотала головой: «Ничем! Ничем ты мне не поможешь, иди!» Это был первый раз, когда на меня обратил внимание приличный датский мальчик. Это было смешно. Если бы вообще мне было смешно. Дома я села в нашей общей кухне. Опустила руки. И стала думать. Женя уехал в лагерь. Пожрать и занять еще денег. В кухне было уютно. Клетчатые занавески, пыльные банки на полках, старый чайник. Было хорошо, как будто я у себя дома. Я сожрала чье-то печенье, забытое на столе. Всю пачку. Вышел сосед. Рослый красавчик в пижаме и вытянутой майке. Раньше он только издали здоровался. Но сейчас сел напротив и спросил, что случилось и чем мне помочь. Ну вот, еще один! Я засмеялась. Сказала: «Ничем». Сказала: «Можем просто поболтать по-соседски, ок?» Он сходил в свою комнату и принес косяк. Мы дунули прямо на кухне. Он рассказал мне, что ему завтра опять нужно ехать на работу в Швецию. Что он каждый день проделывает дорогу длиной в час с лишним из-за того, что в Швеции налоги ниже и работать там гораздо выгоднее. Вот такой вот каминг-аут. Акт доверия. И попросил меня тоже рассказать о себе. Я рассказала, что в Москве мне нужно было ехать час с небольшим из своего спального района до любого места в городе. А потом не сдержалась и рассказала ему о своей жизни. Вкратце. Он помолчал минуту и сделал мне предложение. В смысле выйти за него замуж. «Ну, чтобы помочь тебе получить визу», – пояснил он. Ради такого предложения русские девушки за границей шли на любую погибель. Я засмеялась. Он растерялся. Он сказал, что готов помочь мне и сделает все, что я скажу. Только пока не знает, как объяснить это своим родителям. Я сказала: «Нет, глупый, даже не думай портить свою жизнь из-за девчонки, которую ты видишь первый раз в жизни!» Он сказал, что давно знает меня и я – хороший и честный человек. Я опять засмеялась. «Нет, – сказала я, – я не хороший человек, ты меня совсем не знаешь!» Сосед вздрогнул и посмотрел на меня повнимательнее, накур уже отпускал. «Что ты теперь будешь делать?» – спросил он, пряча глаза… Но я уже взбодрилась. «Что я буду делать? Ограблю тебя, пока ты будешь в Швеции! А ты не делай глупостей, у тебя своя жизнь, у меня – своя. Спасибо за косяк». Больше мы не разговаривали. Иногда здоровались издали.
Два месяца кончились, и нам пришлось снова переезжать. И снова ничего лучше, чем разделить кров в другом Евлампием, мы не придумали. На этот раз мы переехали в район датского пролетариата. Однообразные послевоенные дома выстраивались в ряды, ряды – в кварталы, кварталы – в районы. Дома были разной планировки, разной архитектуры и цвета. Но одинаково унылые. Из них по утрам выползали рабочие муравьи и упрямо перли к метро. Самое тусовочное место на районе была прачечная самообслуживания. Около огромных машин сидели люди с газетками и болтали о том о сем. Заводили знакомства. Но не я.