– И кухни здесь тоже общие, но ты так любишь готовить, что это тебя не должно особо волновать.

Я представила себе Иркину приемную семью, крупных румяных датчан, сидящих вместе за завтраком, и Ирку, молча уносящую миску с хлопьями к себе в комнату. Ладно… Мы прошли по широкому и темному коридору и зашли в одну из безликих картонных дверей. Я остолбенела. Такую конструкцию было бы сложно представить даже в наркотическом бреду: внутри комнаты стояли фанерные перегородки, как в школьных туалетах – не доходящие до потолка и до пола. Внутри каждого отсека стояла кровать, стол и стул. Крючки на стене заменяли шкаф. В оставшемся свободном общем пространстве – узком коридоре вдоль стены – стоял стол и два стула. Тут же находилось окно, выходящее на угол Истед-геде, с дежурным дилером, переминающимся с ноги на ногу. Один отсек пустовал. Алекс гостеприимно впихнул меня туда.

– Пока я жил один, мне дали эту комнату для одиноких… эээ… двойную. Завтра пойдем в офис и попросим себе семейную комнату. Там будет холодильник и двухспальная кровать. Но душ все равно общий.

Двуспальная кровать будет ждать меня в аду. В голове тут же созрел план:

– Да ну, Алекс, чего морочиться. Давай останемся тут. Я буду спать в соседней комнате. По фигу холодильник!

Алекс не любил морочиться. Он тоскливо вздохнул, провожая мечту о двухспальной кровать, и мы остались соседями. Аллилуйя! Надо заметить, что нижний просвет в фанерной стенке раздражал гораздо больше, чем верхний. В него иногда заползали клочья пыли, мелочь и грязные носки. Верхний просвет наталкивал на тоскливые размышления о лестнице в небо. Алекс постоянно уходил утром «по делам». Вечером, довольно рано, он уже курил лежа в кровати. «Пожар? Да ну, не беспокойся! Это был „эксседент“ – телевизор взорвался! Сигареты тут ни при чем… У нас же нет телевизора, все будет нормально». Я представляла себе ту злосчастную ночь, когда в коматозном мозгу Алекса взорвался телевизор, и каждый вечер, когда он засыпал, заходила в его отсек и вынимала у него из руки тлеющие окурки. Он сжимал их так крепко, что постепенно я поверила в телеверсию пожара.

Глава 34

Представители русской мафии в Датском Королевстве. Душ, телефон и кухня. Алекс и Женя. Вакханалия в лагере. Совесть.

Телевизор играл важную роль в жизни алкоголиков и наркоманов. Его наличие не просто скрашивало серые будни и украшало трипы, но и служило признаком благосостояния и статуса. Как бы декларировалось: нет, я не конченый, у меня еще вполне нормальная жизнь, у меня есть телевизор. Этот девайс покупался в дом сразу же, как заводились первые деньги, его просили за особые заслуги в тюрьме и в больнице, в радости и в горе. Общий телевизор висел под потолком на нашей общей кухне. Поэтому пожрать на ней мне не довелось. Всегда, когда я заходила туда со своими макаронами, я заставала человек десять, сидящих спиной к плите, с чашками кофе, утренними газетами и женами перед телевизором. Он был намертво привинчен, во избежание хищений. Публика была в тапочках, пижамах и халатах, на полном расслабоне. Они живо обсуждали новости и недовольно оглядывались на меня, когда я пыталась греметь кастрюлей. Они спросили, как меня зовут, прожевали по очереди мое имя и потом, как всегда:

– Hvor kommer du fra? (Откуда ты?)

– Moskva.

– Hvor er det? (Где это?)

– Русия!

Они замешкались, но какой-то весельчак смог разрядить напряженную обстановку сложносочиненным датским ругательством:

– Oh, Lorteland! (Примитивное ругательство, типа «жопа», что, в общем, означало «Говноландию», к чему русским не привыкать.)

Поэтому я ответила в пандан другим ругательством:

– Pissekedeligt! (Иди пописай!) – и вернулась к макаронам.

Общество потеряло ко мне интерес. До тех пор, пока одним прекрасным серым утром я не зашла туда снова, забацать яишенку. Пока я стояла спиной к телевизору и воняла им своими яйцами, в новостях мирным датским алкоголикам показывали какой-то душераздирающий сюжет про российскую действительность, с похищением золотых слитков, перестрелкой и угоном танков из военной части. Сюжет заканчивался сентенцией журналиста: «И все эти люди приезжают сюда, в нашу прекрасную страну! Здесь они воруют, торгуют наркотиками и занимаются проституцией. Русская мафия давно уже раскинула здесь свои сети!» Я почувствовала тишину за спиной и оглянулась. На меня уставилось с десяток голубых немигающих глаз. «Hi!» – подняла я приветственно ладошку и отвернулась к сковороде. Теперь я получила законное право вонять своей едой на этой кухне. Других русских эти люди не встречали. Они стали называть нас с Алексом «mafia!», когда подзывали к телефону или встречали в коридоре. Они даже налепили нам на дверь бумажку «Mafia», типа шутка. Но мы так и не подружились.

Утром в душ была очередь. Я не ожидала, что алкоголики и наркоманы могут быть такие чистоплотные. Одна дама даже мыла ноги в раковине. Я отошла со своей зубной щеткой подальше, и у нас случилась глазная дуэль. Я никогда не была сильна в этом деле и моргнула. Дама удовлетворенно хмыкнула и даже подмигнула снисходительно. Подруга этой дамы на следующий день разглядывала мою жопу в душе и громко обсуждала что-то со своей гелфренд по-датски. Я так и не поняла, понравилась ли ей жопа, или она нашла ее слишком бледной. Я уронила мыло, как в кино, и подождала. Ничего не произошло. Когда я оглянулась, они обе мыли ноги в раковине. Нормальные тетки, в принципе. А вот рыжая шалава этажом ниже, встречая меня на лестнице, всегда начинала что-то негодующе выкрикивать. Я, разумеется, не понимала ни слова. Но с тех пор точно знаю, что слово обладает энергией, которая может ранить без всяких отсылок к смыслу. Поэтому отвечала ей русским матом. Шепотом, по-змеиному, чтобы не войти в синхронизацию. На этот этаж мне приходилось ходить часто. Там Алекс не видел, как я звоню по телефону, висящему в коридоре. Оттуда я последний раз набрала Саше. Сказала, что у меня совсем новая жизнь, что все непросто, что я боюсь влюбиться… Но Саша попривык к моим психическим выходкам и недооценил эти намеки. А я не смогла: повесила трубку. Постояла в растерянности и почувствовала безрассудное и радостное желание позвонить Жене. Попросила его… самому рассказать Саше и Алексу о нашем романе. Нет, Саше – потом. Только Алексу. Они знали друг друга. И у них была общая тема – героин. Только Женя не был торчком. Он типа экспериментировал время от времени. Эти его эксперименты, к сожалению, знал весь русский Копен. Когда Иннокентий научил его резать маковые головки, Женя отличился тем, что прямо на обеде в лагерной столовой упал на пол и стал пускать пену изо рта. Его увезла скорая. Все очень злопыхали по этому поводу: типа, жадные до кайфа лохи. Женя утверждал, что мак был вполне себе тот и что он – не какой-то там лох «по ботанике». А пену действительно пускал – от передоза. Хорошего качества сварил. Такой подход я уважала: и не лох, и чуть не умер. Я попросила Алекса встретиться с Женей под предлогом помочь ему замутить. Женя приехал в гостиницу, я встретила его на лестнице, и мы страстно обнялись на глазах у рыжей стервы со второго этажа. Она почему-то затихла и больше никогда не орала на меня. Женя застал моего мужа тепленьким и сразу поехал с ним к барыге.

Они не вернулись. Вернее, Алекс вернулся ночью один. И утром сделал вид, что ничего не было. Мало того, он заявил, что стаффы в гостинице не довольны, что мы – пара, а живем в отсеках для одиночек. И они готовят письмо с жалобой в Директорат по иностранцам. Поэтому придется перебраться в светлицу для новобрачных. Алекс явно не собирался со мной расставаться. Днем он ушел. Я собрала свои нехитрые пожитки в рюкзак и уехала к Жене. Я не была уверена в нашем союзе, но и делить снова кровать с Алексом не собиралась. Женя был упорот и страшно рад моему приезду. Было видно, что я ему… ну, не безразлична, несмотря на анабиоз. Он сказал, что выложил все моему мужу как есть, но Алекс посмеялся. И сказал: «У моей жены много бойфрендов, но муж – только один». И что она сама выберет, с кем ей быть.