В коридоре был один телефонный аппарат, как и все городские – со своим номером. То есть мне могли на него звонить. Или я могла не сдержаться и набрать Саше. И прогрузить его своими проблемами, чего делать было категорически нельзя. Это непродуктивно. Зачем ему нужен дистанционный нытик? Этот номер переслали в Директорат, а оттуда – Алексу. По идее, я должна была сидеть около него, как Аленушка, в ожидании звонка от Иванушки. Но и я тоже была обязана позвать кого-то из комнаты, если звонить будут кому-то еще. Проблема заключалась в том, что я не могла ни запомнить, ни расслышать правильно ни одного имени, прокряканного в трубку. И звонки из коридора игнорировала.
Ко мне заглянула психологичка: «Мы понимаем, что у тебя душевная травма, но тут все женщины с травмами. Есть жертвы сексуального насилия, избиений, кому-то угрожают отнять ребенка… Так что ты не одинока. Ты можешь найти здесь подругу. Тебе надо участвовать больше в общественной жизни!» Ну и мне пришлось записаться на кружок кройки и шитья. Некоторое время я даже воображала, что это будет круто: я начну шить вещи и продавать из в хиповском райончике. Я пришла со своими джинсами – подшить снизу. Кружок оказался сборищем злобных теток, строчащих по очереди на единственной машинке. На меня исподлобья из-под хиджаба взглянула тучная мамаша, обтачивавшая, как мне показалось, скатерть. Они ненавидели меня всей кухней. Модельер из меня не получился.
Я вставала поздно. А вечером я уезжала к друзьям и возвращалась за полночь. Пару раз мне сделали замечание, что я нарушаю распорядок. Я убедительно играла раскаяние. И делала так снова и снова. Пусть попробуют выгнать! Кажется, они осуждали мое поведение и считали меня девушкой легкого поведения. Я радовалась, что не такая, как они. Я ненавидела всех этих тупых и ущербных теток, которых кто-то обидел. Одни играли роль благородных защитниц, поигрывая желваками и ключами от дверей. Другие – несчастных и робких дев, которые не нужны ни родственникам, ни друзьям, ни мужьям. У них были скверные морды и такие же характеры. Кажется, мой характер тоже начинал портится.
Ровно под моим окном располагался киндергарден. И дети начинали пищать на улице ровно в восемь. Я ложилась спать не раньше двух, и писк под окном меня не просто раздражал. Он меня убивал физически. Но я сдерживалась и не высовывалась в окно с криком «shut the fuck up». Дети не виноваты. Виноваты эти дуры, которые их нарожали!
Как-то раз к детским крикам добавились еще и взрослые. Я проснулась от воплей: «Ло-ла! Ло-ла!» Это была Ирка со своим новым мужем и его друзьями. Они ехали на пляж на каком-то шарабане. Меня выманили из постели арбузом. Я долго отказывалась. После жизни у Петровича я перестала дуть. А тут опять – тусняк. Месяц абстиненции коту под хвост! На теплом датском солнышке меня раскурили отборными шишками, скормили арбузик и подвезли до моего барака. Первый раз я улыбалась и на входе помахала ручкой своим бультерьершам. Они отметили явное улучшение моего психического состояния.
С этого дня жизнь стала налаживаться. Я даже позвонила Саше. И мямлила что-то про неподшитые джинсы.
Чтобы не погибнуть от затянувшегося ожидания «воссоединения семьи», я просто наслаждалась жизнью. Бесконечно встречалась в друзьями. Кое-кто даже провожал меня по вечерам до моей цитадели целомудрия. Но бультерьерши внутрь мужчин не пускали.
Мы решили встретиться с Женей и съездить в Христианию. Мы не просто курили. Впервые за сто лет одиночества я разговаривала о чем-то интересном. И находила общий язык. Он знал и любил все то же, что и я: поэтов серебряного века, Ницше и Шопенгауэра, Бердслея и Муху. И, слово за слово, я почувствовала непреодолимую тягу невидимого магнита. Неизбежность отношений. Мне вдруг сделалось страшно, как на американских горках, когда начинается резкий спуск вниз, почти невесомость. И понимаешь, что это свободное падение уже ничем не остановишь, пока не долетишь до самого конца. В таких случаях я вспоминаю о Саше и делаю ноги. И так проблем хватает. Я мило чмокнула его в щеку и вернулась в свою женскую будку. Несколько дней я не подходила к телефону. Меня звали звонкими голосами, перевирая ударение, соседки по этажу: «Ла-ла! Ла-ла!» На третий день пришли дежурные феминистки и сказали, что до меня не могут дозвониться из Директората. Нашелся мой муж.
Глава 33
Алекс нашелся. Пожар. Концерт. Любовь. Как я стала приличной. Снова Алекс нашелся. Особое общежитие на Истед-геде.
Слава богу, я не подошла к телефону и мне не пришлось разговаривать с официальными инстанциями в духе: «Кен ю репит плиз? Ай эм сорри, ай донт андерстенд ю, кен ю спелл ит?» Добрые арабские женщины передали мне клочок бумажки с адресом: «Вей сей, ер хазбонт ливс хиар».
Вечером я была на месте. Убогая гостиница на окраине. Второй этаж, комната номер 1056, первая дверь слева, дверь не заперта. Темно. На шести квадратных метрах стоит узкая койка, стол с телевизором и полированный шкаф, как в детских кошмарах. Пахнет окурками и немытыми волосами. На койке лежит Алекс и смотрит телевизор без звука. С сигаретой в руке и пепельницей на груди. У него была свежеобритая голова, а на запястье синела новая татуха – паук. «Странно, – подумала я, – почему пахнет грязными волосами, если он лысый?» Он не обратил внимания, что дверь открылась. Я постояла в дверях и включила свет. Он зажмурился.
– Алекс, я ищу тебя уже второй месяц! А ты прячешься в этой норе?
– Я тоже очень рад тебя видеть, только выключи свет, я тебя умоляю!
– Ты на приходе, что ли, сука?
– Да, только поставился, выключи, пожалуйста!
Я выключила и попыталась сесть, стула не было.
– Иди сюда, дорогая! – нежно позвал Алекс и подвинулся на кровати.
Я присела на край. Меня начинало подташнивать. Но он был страшно рад. Улыбаясь, прикрыл глаза и как-то потянулся в мою сторону носом. Он медленно поднял руку с пауком, потрогал меня за коленку и залип с полуоткрытым ртом.
– Эй, очнись! Я пришла по делу. Мне нужно продлять визу, мне нужно прописаться где-то! Неужели тебе нравится здесь? Давай вырубим новую квартиру!
– Подожди, не ори… Я все тебе объясню, только не сейчас… Квартиру нам больше не дадут… Но мы придумаем что-нибудь… Мне надо отдохнуть… Приходи завтра, а?
И он залип снова. Я поняла, что разговора не будет и очень испугалась. Не расстроилась, а испугалась. Я столько времени ждала эту встречу, а он – не алле! А вдруг он убежит, уедет, умрет… И я опять буду как ветер в поле. Он лежал, ровно вытянувшись на койке, в брюках на ремне, остроносых ботинках и наглухо застегнутой черной рубашке. Хоть сейчас выноси.
– Эй! Я приду завтра, с самого утра, ок? Вот тебе мой номер телефона, на всякий случай!
Я накарябала номер на обрывке бумаги и засунула ему в нагрудный карман рубашки. Рядом с карманом стояла пепельница, полная бычков. В руке – зажженная сигарета с длинным столбиком пепла. Он кивнул, затянулся сигаретой и закрыл глаза. Пепел упал ровно в пепельницу. Я посмотрела на весь этот декаданс и вышла.
На следующее утро я встала с первыми криками деток в киндергардене. Долго ехала, клевала носом. По дороге думала: что за бред – ехать в такую рань, без завтрака! Наверняка Алекс еще спит, и мне нужно будет дежурить под дверью или бродить по этому чудесному району. Потом он проснется. Хорошо, если у него осталось на утро – раскумариться. А если нет, придется дать денег и тащиться с ним к барыге. И только потом – в коммуну. Наверняка опоздаем. В этих горестных мыслях я поднялась на второй этаж. Постучала. Тишина. Так и есть, спит. Нет уж, я его разбужу. Я стала дубасить в дверь – тишина. Я орала и стучала полчаса, не меньше. Из соседней двери вышел сальный чувак в тапках.
– Что ты орешь, там никого нет!
– Как нет? Там должен быть мой муж!
– Ха! Так это твой муж, козел, устроил ночью пожар? Тут все было в дыму, приезжали пожарные, залили ему всю комнату. А он куда-то слился как ни в чем не бывало. Только его и видели!