Тогда я отправился в Вашингтон, чтобы попытаться сделать что-нибудь для примирения враждующих сторон, так как благодаря своему участию в Панамериканском конгрессе находился в добрых отношениях с представителями наших южных сестер-республик. Я встретил президента на улице у входа в отель.
— Привет, Карнеги, вы как сюда попали? — окликнул он меня.
— Я приехал только что, господин президент, и направлялся в отель.
— А что вас сюда привело?
— Я хотел кое о чем переговорить с вами.
— В таком случае не проводите ли меня? Мы по дороге побеседуем.
Президент взял меня под руку, и мы целый час ходили с ним по темным улицам Вашингтона, оживленно разговаривая.
Я напомнил ему его же слова, сказанные южноамериканским делегатам, что в великой семье республик мы являемся, так сказать, «старшими братьями» и что все возможные недоразумения будут улаживаться мирным путем. Вот почему я изумлен и удручен тем, что теперь он избрал совершенно другой курс и из-за пустых недоразумений грозит войной маленькой Чили.
— Вы житель Нью-Йорка, и у вас в голове только «дела» и доллары, — возразил президент, — таковы все ньюйоркцы. Они не думают о чести и достоинстве нашей республики.
— Господин президент, я принадлежу к числу тех людей в Соединенных Штатах, которые больше всего выиграли бы от войны. Я самый крупный стальной фабрикант, и война осыпала бы меня миллионами.
— Да, вы, пожалуй, правы, я об этом не подумал.
— Господин президент, когда я собираюсь бороться, я подыскиваю себе такого противника, который мог бы помериться со мной силами.
— Да, но если народ наносит вам оскорбления и задевает вашу честь, неужели вы будете спокойно терпеть это только потому, что он маленький?
— Господин президент, никто не может меня оскорбить, кроме меня самого. И никто, кроме меня, не может нанести урон моей чести.
— Да, но наши матросы подверглись нападению на суше, и двое из них были убиты. Неужели вы готовы это стерпеть?
— Господин президент, я не думаю, что честь Соединенных Штатов страдает каждый раз, когда на улице подерутся несколько пьяных матросов. Скорее я прогнал бы к черту капитана корабля, который пускает на берег матросов, когда в городе неспокойно и уже произошли многочисленные нарушения тишины и порядка.
Наш спор длился, пока мы в полной темноте не дошли до Белого дома. Президент пригласил меня к себе на следующий день, и мы расстались. Дело это в конце концов уладилось благодаря миролюбивой политике мистера Блейна 77, одного из его министров. Я по личному опыту знаю, что он много раз удерживал от конфликтов внешнюю политику Соединенных Штатов. Джон Хэй, американский посланник в Лондоне, а позднее государственный секретарь при президенте Мак-Кинли 78 (в 1898 году), тоже отличался большим миролюбием. Он ненавидел войну и называл ее «самой жестокой и самой безумной глупостью людей».
Когда в 1898 году встал вопрос о присоединении Филиппинских островов 79, я встретился в Лондоне с мистером Хэем и тогдашним секретарем посольства мистером Генри Уайтом. Я был глубоко обрадован, услышав, что они, так же как и я, отрицательно относятся к планируемой аннексии, видя в этом отклонение от нашей традиционной политики. Она состояла в том, чтобы всегда избегать приобретения отдаленных колоний и ограничиваться нашими владениями на американском материке, и только благодаря этому мы до тех пор не были втянуты в общий водоворот милитаризма. Тут же, в кабинете Хэя, он, Уайт и я соединили наши руки и поклялись твердо держаться этой политики.
Присоединение Филиппинских островов является для нас позорным пятном. Первоначально правительство под председательством президента постановило было потребовать только устройства угольной станции на Филиппинах и, как говорят, так именно и гласила инструкция, переданная по телеграфу делегатам, участвовавшим в Парижских мирных переговорах. Но после этого президент Мак-Кинли совершил путешествие на Запад, и его восторженно приветствовали всякий раз, когда он выступал с речами об американском знамени и о победе адмирала Дьюи 80. Вернувшись из этого путешествия, он изменил свою политику, потому что боялся потерять популярность, если будет противиться стремлению народа завладеть Филиппинами. Один из членов правительства сообщил мне, что решительно все министры были против присоединения. Мой друг Корнелиус Блис 81, выдающийся политик и член правительства, пришел ко мне и просил отправиться в Вашингтон, чтобы попытаться переубедить президента. «Вы имеете на него влияние, — сказал он. — С тех пор, как он вернулся с Запада, никто из нас не мог поколебать его точку зрения».
Я отправился в Вашингтон и говорил с президентом Мак-Кинли. Но он упорно стоял на своем. В конце концов он заявил в правительстве, что речь идет только о временной оккупации, что он не может не считаться с общественным мнением и впоследствии найдется какой-нибудь выход. Правительство сдалось. Такие речи звучат довольно убедительно, но одно дело добровольно отказаться от владения какой-нибудь областью, а другое — потом отступиться от того, что однажды уже было приобретено за деньги. Это очень скоро подтвердилось.
Этим шагом наша республика совершила первую роковую ошибку в области международной политики, втянувшую ее в водоворот милитаризма и морских вооружений. Это уже начинают у нас сознавать. Когда я несколько недель тому назад (в 1907 году) ужинал у президента Рузвельта, он сказал мне:
— Если вы хотите видеть двух людей, наиболее жаждущих, чтобы Соединенные Штаты избавились от Филиппинских островов, то вот они, — и указал при этом на министра Тафта82 и на себя.
— А отчего вы не отказываетесь от них? — спросил я. — Американский народ был бы только рад этому.
В ответ Рузвельт и Тафт стали объяснять, что Филиппинские острова должны предварительно созреть для самоуправления. Но я думаю, что главную роль тут играло опасение, как бы этим не воспользовалась Германия и не захватила Филиппины. При этом, однако, упускают из виду, что подобная попытка со стороны Германии встретила бы сопротивление Англии. До сих пор Соединенные Штаты представляли замкнутую в себе страну. Для нас было бы несчастьем, если бы это когда-нибудь изменилось.
Глава 20
Встреча с германским императором. Начало общеевропейской войны
Когда я был избран ректором университета Сент-Эндрюс, то выступил перед студентами с речью. Я узнал потом, что она обратила на себя внимание германского императора 83. Вскоре после этого я получил приглашение посетить его, но только в июле 1907 года смог последовать этому приглашению. Мы с женой поехали в Киль. Там нас очень радушно встретил американский посланник Тауэр, и на другое утро отправился со мной на императорскую яхту, чтобы доложить о моем прибытии. Я не рассчитывал видеть императора в это же утро, но случайно он оказался на палубе и спросил мистера Тауэра, что привело его на яхту в такой ранний час. Узнав, что я приехал и нахожусь тут же на борту, он пожелал меня увидеть. Таким образом состоялось наше первое свидание.
— Ваше величество, — сказал я ему после первого обмена приветствиями, — я ехал двое суток подряд, чтобы последовать вашему приглашению; я этого не делал еще никогда ни для одной коронованной особы.
— Да, — ответил Вильгельм, улыбаясь, — я читал ваши книги. Вы уделяете там не особенно много места королям.