– Б... будь б... бла-агонадёжен!

Но Шоркунчик для «благонадежности» выходит всё же проводить Николая. Закрыв дверь

в комнату, он бесцеремонно, собственной рукой вытаскивает из-за пазухи парня шкуры

– Убирайся на поветь! Полежи в сене там, – шепчет он и возвращается в комнату. Сидит

для отвода глаз минут десяток спокойно, а потом начинает тревожно ёрзать на стуле.

– Что оно долго Микола-то?

Его успокаивают:

– Никола – парень верный.

– А всё же схожу, проведаю.

И идёт. А минуты через две-три возвращается вместе с Николаем и с деньгами в руках.

– Получай, Иван Максимович. По сорок рублей за шкуру на круг дали.

– Н-но? Маловато как быть.

Шоркунчик суёт деньги Николе, но из своих рук не выпускает их.

– Бежи, парень. Скажи: не согласен.

Но Иван Максимович хоть и пьян, а знает, что больше не получить. Надо или игру

бросать, или отдать шкурки за то, что дают. Он хочет играть. Поэтому хватает Шоркунчика за

руку.

– Сюда давай. Чего время терять? Играть хочу.

Иван Максимович очень быстро проигрывает всё содержимое мешка. И мирится с этим.

Ему кажется, что это так и полагается, что это тоже идёт из какого-то тёмного далёка, которое

он не особенно любит, но которого суеверно боится.

Когда он проспится, «друзья» опохмелят его. Веселый, с песнями поедет он в тундру –

добывать новых песцов.

ПРОИГРЫШ

1

Когда сотрутся все признаки граней между ночью и днём, значит, в тундру идёт весна...

Ненцы торопливо готовятся к перекочевке на побережье льдистого моря: там не так

силён натиск гнуса, там не только обилие пищи для оленей, но и никем не считанное

количество дичи и нежной, жирной рыбы. Самое же главное – там, на берегах студёного

моря, неоглядны, бескрайны просторы, милые кочевнику так же, как птице.

Но там не достать ни дроби, ни пороху, ни хлеба, ни соли, ни сахару, ни чаю, ни ружья,

ни сетки, ни пёстрого ситца на рубаху, ни цветного сукна для украшения одежды, упряжи,

рогов оленьих.

Иван Максимович – не исключение: ему тоже нужны запасы продуктов на лето и нужно

промысловое оборудование. Но он едет обычно не по той дороге, которая ведёт к ненецкому

кооперативу, а туда, где ждёт его сладкоголосый, обходительный Шоркунчик.

В эту весну Иван Максимович, впрочем, минует Шоркуичика. В этот раз с ним едет жена

Марина. Не только запасы сделать надо Ивану Максимовичу. Ему надо увезти сына из

школы. И надо с этим торопиться: с каждым днём снега всё больше и больше набухают

водой, того и гляди, забереги появятся на реках.

Но в школу Иван Максимович жену не взял, оставил её в деревне. Один едет Иван

Максимович к школе, торопится, на оленей гикает, хореем погоняет, сам песню поёт:

Время хорошее – весна, весна идёт,

Тёплый ветер на тундру несёт,

Стало на тундре от тёплых ветров,

Как под шкурой оленя, тепло.

Вот подъеду я к школе,

Сыну Степану так скажу:

Ехать нам, ехать, Стёпушка, надо

Скоро-скоро, скорее, чем ветер.

К морю нам ехать, ехать пора.

Сядем с тобою мы на олешков,

Сядем да крикнем: ветер, гонись – не догонишь!

Так пел Иван Максимович и думал, что так и сделает: быстро-быстро помчится вместе с

сыном в тундру. Но дорога – по пословице – оказалась крива, а на дороге – пива. Не утерпел

Иван Максимович: чарочку-другую по случаю хорошего промысла хлебнул-таки по дороге и

в школу приехал крепко навеселе.

Около сорока ребятишек возилось над развешиванием плакатов и разноцветных

бумажных флажков: украшали к Первомаю школьный – с большими итальянскими окнами –

зал. Пестрота приукрашенного зала вызывала у них бурю восторга: крики, смех, топотня –

весь дом дрожит!

И над всем поднялся, всё покрыл крепкий голос Ивана Максимовича:

– Дорово, мошкара! Гэть!..

«Мошкара» прилипла к полу. Сорок пар глаз на мгновение задержались на плотной

фигуре вошедшего. Как по команде, в сорок детских глоток гаркнули хоть и нестройно, но

оглушительно:

– Здорово, Иван Максимович!

И тотчас зашушукались:

– Ванька Проигрыш за Степаном...

– Пья-аный...

– Чудить начнёт...

– Под сцену полезет – волком выть...

И всё это шёпотом. Со смешком, но и с тревогой.

А Ивану Максимовичу любо – вся школа знает его! С ухмылкой на лице шарит он

пьяными щелками глаз по детским фигурам. Сам покачивается, ищет у стены опоры. И опять

зыкает, что есть мочи:

– Где мой сын – Степан Иванович? Подать его сюда! Гэ-эть, комары пискуцие!

Ребятишки облетели глазами углы – нет Степана Ивановича! Стайкой метнулись за

сцену, пропали за кулисами.

Проигрыш подбадривает детвору добродушным гарканьем:

– Куд-да?.. Ушканы!..1 Мошкара!..

А ребятишки, и верно, как мошкара, облепили притулившегося к окну, за кулисами,

Степана. С назойливостью комаров дудят тому в уши:

– Выходи, Степан!

– Чего боишься? Выходи к отцу!

– Он тебе ничего не сделает, выходи!

– Выходи! А то пугать начнет всех!..

Степан и без ребят знает: отец ему ничего не сделает. Не помнит Степан, чтобы отец ему

когда-нибудь худое сделал. Не знает, что такое отцовские побои. Да что побои! Никогда не

ругал Степана отец, кроме как в шутку.

«Отец – очень хороший человек. Нет больше таких хороших людей, как отец», – так

думает Степан. И не потому он убежал за кулисы, что побоялся отца, а... просто стыдно стало

парню за своего пьяненького родителя. Вот и спрятался он от ребят, чтобы не показать им

своего пылающего лица. Разве ребята что понимают? Им бы только поиздеваться, похохотать

над кем! У самих отцы – нестоящий народ: промышляют худо, стреляют худо, рыбы ловить

не умеют. А у Степана отец – лучший стрелок в тундре. Лучше всех знает, когда какой рыбе,

какому зверю ход будет. .

Знает все тропинки в тундре. Знает озера, на которых гуси и утки линьку будут

переносить. По тому, как летят гуси весной, знает, какое лето будет. Отец Степана всё знает!

И многие идут к нему за советом, хоть он и не тадибей. Но отец не любит матери и

временами запивает. И тогда садится за карты. Его всегда обыгрывают и за это зовут

Проигрышем. Прозвища отец не любит. Зато любит почудить, когда не перепьёт. Над ним

смеются. И он смеется. А Степану обидно: зачем такой хороший отец смешным себя делает?

Сказать бы всё про отца ребятам... Да разве скажешь, когда сердце бьётся от боли, а лицо

краснее кумача! Только и остаётся, что спрятать глаза, смотреть через стекло на улицу и

ничего не видеть. Можно ещё пальцем водить по оконному стеклу и делать вид, что скрип

стекла (так вот: уй-у... уй-у...) тебя занимает. Можно и ещё чем-нибудь таким заняться, чтобы

спрятать лицо. Да разве это спасёт? Разве ребята отвяжутся когда-нибудь? Они тащат

Степана за рубаху. Дудят в уши!

– Выходи! Выходи-и-и!..

Молча и решительно отстраняет Степан самых назойливых. Куда там! Ещё яростнее

набрасываются:

– Выходи!..

Как пилой – бревно:

– Вы-хо-ди... и-и... и-и...

Больно Степану. Так больно – кричать хочется, плакать. И заплакал бы или бросился бы

на своих мучителей с кулаками, да помешал отец, зарычавший:

– Волк бежит, ушканов всех сожрёт!

С визгом бросились ребятишки в разные стороны. Запутались в закулисной тесноте.

Одну кулису прорвали, другую опрокинули. Побарахтались бесформенной кучей на сцене и

горохом раскатились по залу, ловко увертываясь от объятий бегающего на четвереньках и

воющего волком Проигрыша.

1 Ушканы – зайцы.

Отлип Степан от окна. Вышел на сцену. Нахмурил чёрные брови: отцу хотел крикнуть

обидное, злое.

За то злое хотел крикнуть, что не любит отец матери, обижает её. За то, что пьяный в