«Аврора», на всех парусах выбежав из-за мыса, надвигалась теперь неторопливо и величественно, го­ня под носом белый бурун.

Николка загоревшимися глазами оглядывал мно­гоярусные выпуклые паруса, изящные обводы черного корпуса, опоясанного широкой белой полосой с чер­ными квадратами пушечных портов.

– Ай-ай, какой молодец! Ай-ай, как птица ле­тит! – восхищенно нараспев оказал он.

По гладкой воде залива далеко разнеслись трели свистков. Черные фигуры матросов замелькали среди пышно вздутых белых парусов, и вот паруса стали быстро таять, обнажая мачты. Загремел, всплеснув, якорь, и судно, замедляя ход, стало описывать полу­круг на натянувшемся якорном канате. Все это про­изошло с чудесной быстротой.

От фрегата отвалил вельбот и ходко пошел к при­стани. Николка, поднимая тучи брызг, опрометью вы­скочил на берег и во весь дух помчался туда же. Остальные, позабыв про добычу, с криками понеслись следом.

Вельбот быстро шел к берегу.

Ча-чак! Ча-чак! – слышен был мерный стук уключин.

– Весла на валик! – раздалась команда.

Узкие весла в один общий взмах, как копья, вста­ли торчком над головами матросов. Вельбот, лихо разворачиваясь, бортом подошел к пристани.

Николка подбежал к мосткам.

Его узкие глаза от удовольствия совсем преврати­лись в щелку, а широкий рот растянулся в блаженной улыбке. Николка восхищенным взором проводил свер­кающих пуговицами и эполетами офицеров, которые, выйдя на берег, направились в город. Он пробрался к самому вельботу, непочтительно толкнув трактир­щика и подрядчика Кузьмичева, и стал жадно рассматривать красивое суденышко с отполированными дубовыми скамейками, на которых сидели матросы, эти удивительные люди в таких прекрасных костюмах. Горячее желание хотя бы только посидеть с ними ря­дом охватило мальчика.

Кузьмичев между тем, по праву своего более высо­кого общественного положения, прежде других жите­лей завязал степенный разговор со старшиной вель­бота.

Загребной Синицын, немолодой матрос с серебря­ной сережкой в левом ухе, неторопливо раскуривал трубочку. Кузьмичёв справился, откуда пришло судно, и, узнав, что из Кронштадта, с уважением крякнул, погладил бороду и продолжал:

– А не слышно ли чего, служивый, в рассуждении военных действий?

Загребной, лениво глядя в сторону, пососал трубку, выждал паузу, чтобы не уронить своего достоин­ства, и, помолчав, ответил:

– Четыре короля нам войну объявили. Имеют намерение внезапно напасть на здешние места...

– Ай-ай! Солдат серьгу носит, как баба! – вос­кликнул Николка, неожиданно обнаруживший жен­ское украшение в ушах Синицына.

– Брысь! – негодующе сказал Кузьмичев.

В толпе хихикнули. Синицын вынул изо рта труб­ку и поглядел на Николку.

– Это что же, у вас тут вроде калмыки прожи­вают или как? – спросил он Кузьмичева.

– Брысь ты, сатаненок! – снова зыкнул на Ни­колку трактирщик и, приятно осклабясь в сторону мо­ряка, пояснил: – Камчадалы это, нестоящие людишки-с.

Невольно сделавшись предметом внимания столь значительных личностей, Николка сначала похолодел от ужаса, но затем решился на отчаянность, и кровь прихлынула к его смуглым щекам.

– Дядя, можно мне тебе лодкам садиться?

Загребной, успевший было вложить трубку в рот, опять вынул ее, снова осмотрел мальчика и, подмиг­нув матросам, сказал:

– Однако шустрый! Ну, сигай сюды, коли ты та­кой герой!

Замирая от счастья, Николка перебрался через борт и уселся рядом с Синицыным к величайшей за­висти своих друзей.

– Однако пахнет от тебя, вроде как от дохлого дельфина, – сказал Синицын и ободряюще погладил Николку по жестким черным волосам широкой рукой.

– Мы рыба много кушал, потому, – отвечал осмелевший Николка и, сделав паузу, покраснев, выпалил: – Большой буду, матрос буду. Морем пойду!

– Ну-ну, валяй, – добродушно улыбнулся Сини­цын. – Линьков покушаешь. Чай, не пробовал?

– Не.

– Ну, спробуешь! – улыбнулся Синицын.

Так Николка завязал знакомство с моряками и стал героем среди своих товарищей.

«Аврора» привезла тревожные известия. Вот-вот должна была вспыхнуть война, и Петропавловск-на-Камчатке мог подвергнуться нападению вражеского флота. Фрегат пришел из Кронштадта, минуя многие промежуточные порты, чтобы успеть на Камчатку прежде неприятеля.

Форсированный многомесячный поход неблаго­приятно отразился на здоровье экипажа, но это не помешало морякам немедленно приступить к подго­товке обороны.

С приходом фрегата городок оживился и заки­пел тревожной и энергической деятельностью. Во­круг Петропавловска, на взморье и по холмам, зажел­тела земля. Возводили новые и укрепляли старые ба­тареи.

Жители Петропавловска содействовали обороне не только своим трудом и средствами. Восемнадцать че­ловек – чиновники и мещане – записались волонтера­ми в гарнизонную команду.

По плану обороны «Аврору» поставили так, что она одним бортом могла обстреливать часть Авачинской губы. Орудия другого борта решено было снять для усиления береговых укреплений.

Матросы в серых парусиновых куртках под «Ду­бинушку» выгружали пушки. Лошадей в Петропав­ловске было мало, и матросы группами, человек по двадцать, впрягались в пушки и тащили их на ба­тареи.

Старший комендор Синицын благополучно выгру­зил на берег свое седьмое орудие и два других. Эти орудия предназначались для третьей батареи, у Крас­ного Яра, на крайнем левом фланге оборонительной линии.

Путь предстоял изрядный, около двух верст. Ору­дия поставили на катки и потащили вдоль берега. Несколько мальчишек, с Николкой во главе, неот­ступно следовали за медленно двигающимися ору­диями.

Грунт был рыхлый, катки грузли, пушки тащить было тяжело.

Синицын, озабоченный и суровый, хлопотал то у одной, то у другой пушки, распоряжаясь толково и внушительно.

Муравьиное упорство и сноровка матросов брали свое, и, несмотря на все трудности, черные пушки медленно, но верно подвигались вперед.

Николке страшно хотелось возобновить знаком­ство с матросами, присоединиться к ним и тащить тя­желые орудия, покрикивая: «Эх, взяли! Эх, разом! Раз, два – взяли!» Однако Синицын не обращал на мальчика никакого внимания, и когда Николка, со­бравшись с духом, сказал своей ломаной скороговор­кой: «Дядя, здорово!» – Синицын, бросившийся поддерживать пушку, под которую подкладывали каток, отвечал не глядя, с добродушным пренебрежением:

– Айда, айда отседова, мошкара, без ног оста­нешься!

Катки утопали в песке, пушки вязли, и матросы выбивались из сил. Они остановились перевести дух.

– Идолова дорога! – шепелявя, сказал Бабенко, вытерев со лба пот и скручивая цигарку. – С этой дорогой до ночи не управимся.

– Тут кабы доски подкладать... – Матрос Петров робко глянул на Синицына.

– Да, по доскам бы оно пошло!

– Дозвольте на корабль слетать...

– Это же сколько времени уйдет? Да и не дадут. Доски-то потом пропащие будут. Нет уж, видно, стра­дать...

– Дядя, я доскам принесу! – вмешался Николка.

Синицын обернулся и посмотрел на него своим проницательным взглядом.

– А, шустрый! – сказал он, узнав мальчика. – Берешься? Тут ведь доска нужна не простая – дубо­вая, опять же толщина...

– Оч-ч-чень хорошая доскам есть! – сказал Ни­колка. – Отойди! – властно и ревниво приказал он маленькому и любопытному Баергачу, трогавшему пушку грязным пальцем.

– Ну, давай неси, – разрешил Синицын.

И Николка в сопровождении стайки товарищей во все лопатки бросился к городку и исчез за бревенча­тыми магазинами военного порта.

Не дожидаясь его возвращения, матросы взялись за канаты, за выступы орудийных станков, и снова заскрипел песок...

– Братцы, мальчонка-то доски несет! – восклик­нул Петров.

Из-за магазинов показалась вереница мальчуга­нов, согнувшихся под тяжестью досок.

– Вот доскам! Самая крепкий!

Задыхаясь, Николка сбросил с плеча тяжелый груз. Узкоглазые и широколицые товарищи его, осво­бодившись от тяжести, с трудом переводили дух.