Казарский щекой ловил ветер, определял его на­правление и силу. Он посмотрел на Максимыча. Си­вые волосы рулевого слиплись от алой крови, зали­вавшей ему лоб. Командир шагнул к нему, но Максимыч сердито сдвинул брови и сверкнул глазами.

– Левым галсом! – прохрипел он и завертел штурвал.

Казарский поднял рупор и отдал команду. Бриг, принимая обрывками парусов посвежевший ветер, круто уклонился влево. Почти одновременно загре­мели залпы обоих турецких кораблей, но своим пово­ротом «Меркурий» открыл их друг другу, – большей частью снарядов, предназначенных для него, турки угодили друг в друга. Только ничтожная часть сокрушительного двойного залпа задела корму брига. Яростные вопли и неистовая брань турок повисли над тучей порохового дыма, клубящегося над морем, и им отвечало веселое «ура» русских моряков.

Бриг вырвался под голубое небо, под горячее солнце. Сверху, с мачт, еще валились обломки, тре­щали, не выдерживая напора ветра, изорванные ядра­ми паруса. В носовой части судна клубами валил дым – туда попал вражеский брандскугель, и пламя, треща, разгоралось все больше. На палубе раздава­лись стоны раненых. В дыму и пламени борясь с огнем и исправляя повреждения, бешено работали восстановительные команды Прокофьева и Притупова.

Казарский, опрокинутый на палубу движением воздуха от близко пролетевшего ядра, пробившего палубу в трех шагах от него, медленно поднялся на ноги, оглушенный и контуженный, стирая кровь с из­раненного щепой лица. Он обвел взглядом судно. Все было в полном порядке. Офицеры брига и большая часть команды были невредимы и делали свое дело с хладнокровием и быстротою.

Казарский глянул на Максимыча. Старик стоял, припав к штурвалу всем телом, уронив голову на ко­лесо. Руки его разжались, колесо быстро вертелось само собой. Максимыч медленно соскользнул вниз, пятная кровью белые скобленые доски палубы.

Бриг рыскнул, паруса заполоскались. Казарский схватился за штурвал, выравнивая судно. Из тучи дыма позади «Меркурия» выплывали турецкие кораб­ли, уже оправившиеся от смятения.

– Максимыч, голубчик! – позвал Казарский и, придерживая одной рукой штурвал, другой тронул старика за плечо.

Тот мягко опрокинулся навзничь, голова его от­кинулась, выставив упрямый окровавленный подборо­док. Потом рулевой шевельнулся и с трудом разлепил залитые кровью веки. Казарский торопливо глянул вперед, по курсу, и назад, на турок, и, не выпуская из рук штурвала, перегнулся к раненому.

Максимыч медленно шевелил побледневшими гу­бами. Выцветшие глаза его казались совсем белыми.

– Отслужил, ваше благородие, – услышал Казар­ский слабый шепот. – Ваше благородие...

– Что, голубчик?

– Васютина... к штурвалу... племяш мой... потра­фит... Сам обучал...

– Спасибо, старик, – дрогнувшим голосом сказал Казарский.

Он посмотрел в лицо Максимыча, перехватил ко­лесо левой рукою и медленно перекрестился. Холод­ные глаза его потеплели и влажно блеснули.

– Васютина на ют! – выпрямившись, крикнул он.

– Есть!

Крепыш, топоча, взлетел по трапу, с улыбкой оста­новился перед капитаном и отдал честь. Но тут он увидел тело, лежащее у штурвала, и улыбка сбежала с его лица.

– Принимай пост, Васютин, – отрывисто сказал Казарский.

Васютин медленно стянул шапку с курчавой русой головы, перекрестился истово, поясным поклоном по­клонился Максимычу и принял забрызганный кровью штурвал из рук Казарского.

Стихшая было на четверть часа пальба опять раз­горелась. Снова, сверкая выстрелами с обоих бортов, бриг ловко уклонялся от губительных залпов врагов. Стодесятипушечный корабль капудан-паши снова стал сближаться, стараясь поймать «Меркурий» продоль­ным залпом.

Казарский, выждав надлежащее время, круто по­вернул, и закопченный, избитый, но все еще грозный бриг обратился правым бортом к неприятелю и по­шел, кренясь и пеня воду, наперерез его курсу.

Пользуясь свободной минутой, Скарятин, командо­вавший артиллерией левого борта, подошел к бочке, стоявшей посреди палубы, чтобы напиться. Лицо его было закопчено и изборождено струйками пота, но, как всегда, сияло жизнерадостностью, и карие глаза весело лучились.

Набирая в ковш воды, он увидел в нескольких ша­гах Новосельского, который стоял спиной к нему, при­кидывая на глаз расстояние до вражеского корабля и выжидая момент, чтобы влепить ему весь бортовой залп. Его франтоватый выутюженный мундир был разорван от обшлага до плеча. Шляпа отсутствовала, модная прическа была встрепана, и, в довершение всего, этот светский щеголь поднял руку и рукавом стал стирать с разгоряченного лба пот и грязь.

Скарятин за время боя впервые увидел приятеля, и что-то горячее повернулось у него в груди, глаза повлажнели, но сейчас же засветились смехом, и он крикнул:

– Жарко, Федя?

– А, Сережа, жив? – с радостной улыбкой огля­нулся на него лейтенант. – Жарко, друг.

– Ничего, пар костей не ломит! Зубкам полегчало, Федя?

В это время грохнули погонные пушки турка, ядра прошли над головой друзей, обдавая их тугой струей гудящего воздуха, что-то хрустнуло вверху, обломок дерева ударил Новосельского в спину, и он упал на палубу.

Скарятин выронил ковш, но лейтенант мигом под­нялся на ноги, пошатываясь и размазывая по лицу кровь.

– Ты ранен? – крикнул Скарятин.

– Ерунда! – сердито махнул рукой Новосель­ский. – Антипенко, прицел! – крикнул он усатому комендору и вместе с ним кинулся проверять наводку пушек. – Первая!

Загремел бортовой залп, и когда дым немного ра­зошелся, громкое «ура» прокатилось по морю. Ново­сельский разбил у врага часть рангоута и перебил много снастей. От этого вся оснастка судна ослабела, и корабль, опасаясь потерять мачты, не мог уже идти полным ветром. Дав последний залп, не причинивший «Меркурию» вреда, стодесятипушечный корабль лег в дрейф и вышел из боя.

Остался один семидесятипушечный противник. Кренясь, на всех парусах он выбегал из-за дрейфо­вавшего капудан-паши, намереваясь добить «Мерку­рия».

Неравный бой продолжался. Теперь русские моря­ки, выбившие из строя более мощного врага, дрались еще яростнее. Неприятель приблизился, но держал почтительную дистанцию. Когда Казарский, маневри­руя, кидался к нему навстречу и «резал нос», чтобы избежать бортовых залпов, турецкий корабль паниче­ски отворачивал в сторону.

Улыбка искривила тонкие губы Казарского. Он по­нял, что паша, видя отчаянную решимость русских моряков, не без основания опасается, что бриг сва­лится с ним на абордаж и взорвет себя вместе с врагом.

Около пяти часов удачный залп брига повредил оснастку турка. Огромные брусья рухнули на палубу, увлекая за собою паруса и оголяя мачту. Корабль за­метно потерял скорость. Снова «ура» прокатилось по морю.

Прокофьев и Притупов с матросами лихорадочно работали, восстанавливая паруса, и бриг, все более и более окрыляясь, наддавал ходу под ровным ве­терком.

Около половины шестого паша, безнадежно отстав, лег в дрейф и отказался от преследования. Солнце клонилось к потемневшему морю. Закопченные и изо­рванные паруса «Меркурия» стали золотыми. Гордо и уверенно резало воду героическое суденышко, боль­ше трех часов сражавшееся с противником, в десять раз сильнейшим, и вышедшее победителем в этой схватке.

На рассвете 15 мая шесть линейных кораблей адмирала Грейга, шедшие на всех парусах, чтобы ото­мстить за гибель «Меркурия», увидели на горизонте идущее на всех парусах судно и с изумлением узнали в нем бриг, который считали погибшим.

НИКОЛКА

Когда фрегат входил на рейд Петропавловска, ма­ленький камчадал Николка, сын каюра, возившего почту в Большерецк, ловил на взморье крабов, вместе с дюжиной широколицых и узкоглазых товарищей, бродя по колено в холодной воде, среди скользких и мшистых зелено-черных камней. Первым увидел суд­но семилетний Баергач.

– Транспорт из Охотска! – крикнул он.