Все семь батарей оборонительной линии и «Авро­ра» с «Двиной» были приведены в боевую готовность.

День прошел тревожно, но неприятель вел себя тихо, не делая попыток к нападению.

Женщин и детей спешно вывозили из города в се­ло Авачу, за двенадцать верст от моря.

Гарнизон третьей батареи весь был на бруствере, вглядываясь в неприятельские суда, темневшие во мгле пасмурного дня, далеко, почти у противополож­ного берега рейда.

– Дядя, теперь она стрелять будет или ты?

Синицын молча посмотрел в взволнованное лицо Николки.

– Вот что, шустрый, – сказал он необычно мяг­ко, – иди-ка ты до мамки.

Николка, насупясь, опустил голову.

– Слышишь ты? Команду сполнять надо!

– Не пойду! – тихо и упрямо сказал Николка

– Ухи надеру!

Синицын вывел мальчика на тропинку за батарею и, порывшись в карманах, достал пятак.

– Иди, пряников себе купишь. Иди, а то господи­ну мичману скажу!

Николка медленно и неохотно пошел по тропинке вниз. Через час мичман, проходивший по батарее, на­ткнулся на Николку, с усилием тащившего охапку хвороста для кока.

– Это что?! – сердито спросил офицер. – Ты зачем тут? Синицын!

– Я!

– Почему мальчишка на батарее? Отправить к родным!

– Экой упорный! – покачал головой Синицын. – Я, ваше благородие, ему приказывал, а он не слу­шает... Ишь как юлит, чтобы остаться...

– Пусть Петров сведет. Женщин и ребят в Авачу велено отводить, нечего тут!

Петров за руку повел в город насупившегося Ни­колку.

Этот день и следующий прошли спокойно. Перед вечером Синицын, сидя в амбразуре, покуривал трубочку, задумчиво глядя на простор голубого рейда, на далекие вражеские корабли. Вдруг позади него раздался шорох. Комендор, ленясь повернуть голову, скосил глаза и увидел Николку, который кланялся ему, заискивающе улыбаясь. В руках он держал несколько серебристых рыбин чавычи, до которой все на батарее были большие охотники.

– Как мне тебя понимать надо? – строго спросил комендор.

– Дядя, не гоняй меня, шибко прошу. Все делать буду! Совсем бояться не буду, как настоящий матрос. Не гоняй!

Николка остался на батарее.

Двадцатого числа рано утром часовой заметил движение на вражеской эскадре. Три больших кораб­ля и пароход снимались с якоря. На третьей батарее, на остальных батареях оборонительной линии и на обоих кораблях пробили боевую тревогу.

С бруствера третьей батареи видно было, как пря­мо и влево голубела Авачинская губа, главный рейд, окаймленный далекими серо-лиловыми берегами. Вправо видна была зеленая Сигнальная гора, под скалистым обрывом которой на мысу расположена первая батарея, еще правее была малая губа. У вхо­да в нее стояли «Аврора» и «Двина». Ближе, на ко­се, отделяющей от рейда бухту, малую губу, находи­лась большая вторая батарея на одиннадцать орудий. Вдали за кораблями виднелись домики Петропав­ловска.

Три неприятельских судна, идя вслед за пенящим воду пароходом, медленно приближались. Вот они развернулись бортами к Сигнальной горе, пыхнули белыми дымками. Над батареей № 1, на обрывах Сиг­нальной горы встала пыль. Долго спустя донесся глухой гром.

– Перелет, – сказал мичман, смотревший в под­зорную трубу.

Неприятельские корабли окутались дымом, и глу­хой гром непрерывно катился по морю. Беглым огнем они били по первой батарее, та отвечала.

– Хорошее дело – восемьдесят орудий против пяти! – сказал мичман и вопросительно посмотрел на Синицына. – Наша не достанет?

– Нет! – сердито отвечал комендор.

Со второй батареи пробовали поддержать соседей, но снаряды едва-едва хватали, доставая на излете. С русских кораблей стрелять не могли, так как враг был скрыт Сигнальной горой. Молча, с суровыми ли­цами смотрели моряки третьей батареи на неравный бой, который вели их товарищи. Первая батарея за­щищалась храбро, нанося неприятелю урон. Мысок Сигнальной горы был окутан дымом ее выстрелов и пылью, поднятой вражескими ядрами и бомбами из мортир парохода «Вираго». Однако силы были слиш­ком неравны. Прошло около часу, и батарея стала все реже и реже отвечать на выстрелы кораблей и на­конец умолкла. Снова запенил воду пароход, и ко­рабли, повернув, пошли к третьей батарее.

– Ну, ребята... – сказал мичман, чуть побледнев, и перекрестился.

Матросы последовали его примеру.

Команды застыли у орудий. Комендоры медленно крутили винты, опуская стволы. Враг приближался. Мичман следил за ним в подзорную трубу.

– Первая, огонь! – крикнул он, махнув левой ру­кой. – Вторая! Третья!

Орудия рявкнули одно за другим. Ядра легли не­далеко от кораблей, поднимая белые всплески. Мат­росы заряжали и быстро накатывали орудия на мес­то. Николка, морщась от боли в ушах, подтаскивал к орудиям из порохового погреба картузы с зарядами. С кораблей прогремели ответные выстрелы, но ядра вонзились в обрыв, намного ниже батареи.

– Не достанет до нас, ваше благородие, слабо! – крикнул комендор второго орудия Бабенко.

Действительно, угол возвышения неприятельских орудий не давал возможности кидать ядра на бата­рею, расположенную на высоте тринадцати сажен над морем. Матросы повеселели. Мичман скомандовал беглый огонь, и Николка обливался потом, не успе­вая подтаскивать заряды. Однако, несмотря на бег­лый огонь третьей батареи и на залпы со второй, корабли подходили все ближе. Наконец «Вираго» от­дал буксир. Корабли стали на шпринг[84], а пароход развернулся и отошел. На палубах кораблей появи­лись отряды солдат, с баканцев спускали баркасы.

– Десант, – сказал мичман. – Приготовить картечь!

– Есть! – отвечали комендоры.

Мичман тревожно посмотрел в сторону городка. Из-за недостатка в гарнизоне людей батареи не име­ли пехотного прикрытия. В распоряжении главного командования находились стрелковые партии, кото­рые по мере необходимости можно было посылать в угрожаемые места. Мичман снова повернулся к зали­ву. Десант быстро рассаживался по шлюпкам, и они во всю силу гребцов шли к берегу. Море запестрело от массы гребных судов. Мичман подсчитал, что в десанте было не менее пятисот человек. На батарее же находилось только тридцать пять артиллеристов, вооруженных старыми кремневыми ружьями без штыков.

Мичман переглянулся с Синицыным. Тот нахму­рился.

– Вот когда этот обрыв боком нам вылезет, – пробурчал он, намекая на невозможность действовать картечью по неприятелю в мертвом пространстве под обрывом.

В это время раздался нарастающий свист и взрыв где-то позади батареи. В кустах зазвенели по камням осколки.

– Мортира с парохода! – обернувшись к мичма­ну, сказал Синицын. И увидел Николку, волокущего картуз с порохом. Лицо мальчика пылало воодушев­лением. Он, улыбаясь и сверкая глазами, смотрел на Синицына.

– Иди с батареи, малый! Уходи, прошу тебя! – сказал комендор.

Но тут мичман крикнул:

– Первое!

И Синицын бросился к орудию.

– Огонь! Огонь! – то и дело кричал мичман.

Орудия с ревом откатывались назад, море вокруг десанта вскипело от картечи. Но шлюпки набегали быстро, скоро они должны были уйти от огня под прикрытие обрыва. Пьию! Пьию! Пьию! – завыло в воздухе над батареей, и бруствер задымился тонкими струйками. Две шлюпки держались в отдалении и от­туда вели огонь. Дым заволакивал батарею. В гро­хоте орудий не слышно было, как рвались бомбы из мортиры «Вираго», как звенели в воздухе осколки. Матросов то и дело осыпало землей и камнями, но серьезно раненных пока не было.

– Прекратить огонь! – крикнул мичман.

Картечь уже не доставала. Матросы схватились за ружья.

З-з-з-м-м-м! – рвануло бомбу на площадке. По­слышался стон. Один из матросов выронил из рук за­гремевшее ружье. Его ранило осколком в лопатку. Николка, с восьми лет ходивший на охоту вместе с отцом и бивший пулей птицу влет, подхватил упавшее ружье и лег в амбразуру рядом с Синицыным. Тот не стрелял, ожидая, пока неприятель приблизится. Увидев рядом с собой Николку, комендор ничего не сказал, только покачал головой.

Передовые шлюпки десанта подходили к берегу среди фонтанов пены, поднимаемых ядрами со второй батареи и с русских кораблей. Неприятельские кораб­ли перенесли свой огонь на вторую батарею, и она вы­нуждена была ослабить стрельбу по шлюпкам, чтобы отвечать противнику. Николка, обуреваемый боевым пылом, успел сделать два выстрела, один из которых достал до большого баркаса и отбил щепу от борта. Николка приподнялся на колене, чтобы зарядить ружье, как вдруг почувствовал сильный удар в руку. Опустив глаза, он увидел, что рукав его парусиновой куртки оплывает черной кровью, и тут же почувство­вал жгучую боль. Он вскрикнул, и Синицын огля­нулся.