- Он воплотился в человека.

- Зачем? - удивилась Александра. - Для чего делать себя уязвимым, если можешь быть неуязвим?

- Он пришел пострадать. - Вера даже поднялась с места, очевидно, не считая возможным говорить о таких вещах сидя. - Пострадать во всех смыслах, и физически тоже. Его тело должно было воспринимать боль, иначе Христос не мог бы спасти людей.

- От чего спасти? - спросила Александра. - Разве после Христа на свете стало меньше горя?

- От смерти.

Александра словно споткнулась на ровном месте. До сих пор она следила за мыслью своей собеседницы, но теперь поняла, что это невозможно. Скажите пожалуйста, от смерти! Несмотря на то, что ее отец, и тот, по ком эта девица читает заупокойные акафисты, и еще многое множество людей - мертвы. От смерти! Стоит ли вообще отвечать на столь очевидный абсурд?

- Смерть - значит ад, - услышала она Верин голос. - По-церковному, смерть - не смерть, а только переход к другому существованию. Умереть же в полном смысле слова значит оказаться в аду.

- В аду ничего не чувствуют?

- Чувствуют вечные мученья.

- Значит, смерть - это не конец, а концентрация всего плохого? - уточнила Александра. - И как же от этой смерти Христос спас людей?

- Он добровольно мучился и Сам умер, чтобы победить ад. "Смертию смерть поправ" - так говорится в пасхальной молитве.

- Кстати, что значит праздник Пасхи?

- Воскресенье Христово. - Вера говорила медленно, боясь неправильно подобрать слова, но тут ее интонации стали уверенными. - Через три дня после крестной смерти Христос воскрес.

- А спасенье людей осталось?

- Конечно. Оно совершилось навсегда.

- Но ведь если верить церковному ученью, многие и теперь попадают в ад! - Александру вновь стало раздражать отсутствие логики.

- Не принявшие Искупленья.

- То есть?

- Крестных страданий Христа. Если человек в них не верит, и вообще... не старается жить по-христиански, то для него их как будто и не было.

Скрипнула дверь, вошла Маня с чайником. Увидев "Молитвы об усопших" в руках кураторши, мгновенно отреагировала улыбкой. Маня не любила ни­чего скрывать, а в данном случае вообще считала бессмысленным. Это Верке втемяшилось делать изо всего тайну.

- Показала? - улыбнулась Маня в сторону подруги. - Ну и правильно. Знаете, Александра Иванна, она эти молитвы каждый день читает. Только не хочет, чтобы кто знал. Я удивляюсь, как она вам-то...

- Каждый день? - переспросила Александра.

Это уже выглядело не увлеченьем, а довольно устойчивой жизненной по­зицией, в свете которой все сказанное Верой обретало некоторый статус. Каждый день! Это не так просто. Наверняка бывает, что нет времени, на­строенья, в конце концов может что-нибудь заболеть... каждый день!

- Ага, так у ней заведено. А когда мы работаем, вообще цейтнот, - с увлечением продолжала Маня, игнорируя Верины попытки прервать этот увлеченно текущий рассказ. - Тогда она дома не успевает, а на работе тоже не почитаешь - там то одно, то другое. Прерываться ж нельзя, вы понимаете. И вот Верка придумала - вечером из института не уходить и, пока нет никого, читать. Там фонарь под окошком...

- Знаю, - отозвалась Александра. - Теперь я поняла.

- Мы уж не первый раз: она читает, я на стреме. Но обычно никого нет, вот я сегодня и расслабилась. Вас прозевала, - слегка рассмеялась Маня. - А вообще это был для нас выход, - серьезно добавила она. - Иногда и я прочитывала.

Несколько секунд все молчали.

- Акафист за единоумершего, - раздумчиво произнесла Александра. - Читается за одного умершего. Можно узнать, за кого вы читаете? - обрати­лась она к Мане.

- За разных. Сегодня за одного, завтра за другого. Самые-то близкие у меня все, слава Богу, живы.

- А вы, Вера?

Она отвечала не сразу, словно колеблясь, стоит ли говорить:

- Я - за своего деда.

Сколько Вера себя помнила, дед всегда состоял при ней. В раннем детстве катал на санках, привозил в парк, где она кружилась на карусе­ли, подводил к другим детям, чтобы внучке было с кем поиграть. В школе Вере стоило задержаться после уроков, как снизу уже шел дежурный стар­шеклассник: "Коренева, за тобой пришли... Кореневу дедушка ждет..." В многочисленных кружках и секциях, которые она в разное время посеща­ла, все хорошо знали ее деда: в группе "Волейбол" он чинил прорвавшую­ся сетку, в драмкружке клеил картонные декорации. Большинство школьных опытов по физике и по химии Вера увидела не в классе, где учителя пред­почитали не брать на себя лишней нагрузки, а дома, в ванной комнате, которую дед временно превращал в лабораторию. Он даже обзавелся специ­альной литературой - в восьмом классе Вере намозолила глаза книжная обложка, на которой атомы были изображены в виде воздушных шариков, а снизу шла надпись: "И.П.Сидоров. Занимательная химия".

Конечно, Вера тоже любила деда, преданность которого была для нее в порядке вещей. Но как всякой девочке, выращенной "под солнцем любви", как сказал какой-то писатель, ей хотелось поскорее стать взрослой, от­крыть для себя новые горизонты. Она рвалась из детства к той долгождан­ной новизне, которую теперь наконец ощутила и поняла, что эта новизна настоена на горьком привкусе разочарованья.

Когда-то дед, горделиво вздернув подбородок, говорил, что "придет пора, за тобой будут ухаживать молодые люди". По его виду совсем еще маленькая Вера отлично поняла суть сказанного и все нетерпеливее ожида­ла с годами его воплощенья. Она была хорошенькой и спортивной (не зря посещала в детстве секции), но удачи в личных делах все не приходило.

Может быть, тут сыграла роль повышенная требовательность, заложенная опять-таки дедом: он приучил Веру к тому, что всякое ее слово слуша­лось со вниманием, а всякое желание исполнялось.

Поступив в институт, она с надеждой оглянулась вокруг, но ничего для себя приятного не увидела. Некоторые студенты казались ей инфантильными, некоторые - чересчур хищными; старшекурсники и аспиранты уже успели обзавестись женами, а то и детьми, хотя в отношениях с девушками данным обстоятельством не смущались. Свое вниманье они расценивали как подарок, не сомневаясь в том, что он будет благоговейно принят. Вера же не могла понять, что за радость идти на сближение с уже определив­шим свой выбор человеком, тайно встречаться с ним, делать от него абор­ты или, если уж очень повезет, оторвать это сокровище от жены и беречь пуще глазу. При всем том студенты данной категории не отличались осо­быми достоинствами в смысле обаянья, внешности или ума. Вера сама их в этом превосходила.

Институт как храм науки тоже не оправдал ожиданий: усредненно-скучные задания давались легко, но не оставляли чувства удовлетворенья. Между тем для многих они оказались трудными и основной педагог, она же куратор группы Александра Ивановна с завидным спокойствием объясня­ла одно и то же по десять раз. Вера подумывала о свободном посещении, но потом узнала, что до первой сессии его не дают.

В общем, едва начавшаяся самостоятельная жизнь оказалась на деле совсем не такой, какою виделось из детского далека. И тут на Веру об­рушился главный, самый страшный удар - рядом с ней уже не было деда. Сперва она не могла этого осознать и чувствовала себя так, словно он уехал куда-то гостить (такое, хоть и редко, случалось). Потом Вера очень соскучилась по нему, затосковала и наконец поняла, что это - по-настоящему, навсегда. Она еще и еще соскучится, с ума сойдет от тоски, а его всё равно не будет.

Стали щемить воспоминания, высвечивающие то, что раньше проходило незамеченным. Каждую пенсию дед выдавал ей - как маленькой, так и уже большой - определенную мзду на расходы. И вот теперь она решила сама устроиться на работу, чтобы иметь собственные деньги, предназначенные д л я д е д а. Ну, хотя бы на памятник. Правда, памятник на могиле уже стоял, но Вера просто не знала, на что еще эти деньги могли приго­диться... В конце концов её дело заработать. Приняв на себя эти новые труды, Вера стала ближе чувствовать деда - ведь человек всегда связан с тем, о ком заботится.