— Ежедневно в это время: от трех до семи.

Ольга протянула руки, но майор пальто не подал.

— Когда вы думаете приступить к работе?

Сердце забилось, но теперь все уже было ясно: надо идти на работу.

— Не дадите ли вы мне, герр майор, несколько дней, чтобы привести в порядок все дела по хозяйству?

— Пожалуйста, — неохотно сказал майор, — я не хотел бы, чтобы вы откладывали надолго. Я сделал все, чтобы вы могли быть спокойной. — Он пристально и многозначительно посмотрел на Ольгу. — Вас никто не беспокоил за это время?

Холод пробежал по спине Ольги. Майор не сказал, кого он имел в виду, но Ольга поняла: он имел в виду гестапо. Ее действительно больше не вызывали.

Майор сказал:

— Если вы, фрейлен, будете работать у меня, без моего ведома никто никуда вас не вызовет. — Он улыбнулся. — Им есть кого допрашивать и без вас.

За эту улыбку Ольга готова была убить его стулом по голове. Но она сдержалась: сейчас она не имела права, она работала в подполье. Ее задание в подполье: слушать Москву и известия распространять в народе. Во имя этого она должна терпеть философствования и ухаживания майора, работать у него и получать плату…

— Хотя вы у меня еще не работаете, — продолжал майор, — я позвонил своим знакомым и сообщил, что фрейлен Басаман Ольга работает у меня, и, следовательно, я как начальник веду за ней наблюдение…

Ольга стояла неподвижная, бледная. Мария, родная Мария! Я не просила об этом. Мама, мама! Помоги мне! Товарищи! Дорогие товарищи, — там, на востоке, на фронте и за фронтом, на великой советской земле! — будьте свидетелями! Будьте судьями! Будьте товарищами! Помогите мне здесь…

— Фрейлен! — сказал майор, — в знак нашей с вами дружбы допьем наше вино?

— Ладно, — согласилась Ольга. Она будет пить его вино, она будет кокетничать с ним, она даже будет танцевать с ним танго…

Они вернулись к столику, и майор разлил в бокалы оставшееся вино.

— Без тостов!

— Без тостов!

Ольга залпом выпила свой бокал. Майор придвинул ей шоколад. Это были плитки советского шоколада «Красный Октябрь». Ольга посмотрела майору прямо в глаза:

— Спасибо, господин майор. Я не могу есть шоколад, когда мои дети сидят без обеда.

Майор ничего не ответил. Он взял плитки и, подойдя к подзеркальнику, открыл сумочку Ольги и положил в нее шоколад.

Ольга осталась неподвижной. Ей хотелось заплакать — от обиды, от малодушия. Но Валя и Владик были голодны, им так хотелось бы шоколада! И шоколад был советский, только захваченный оккупантами, это был трофей — Ольга имела на него право. Пусть мысли ее были совсем детскими, но разве непременно надо быть всегда и везде только взрослой?

Потом Ольга ушла, и майор проводил ее до дверей…

Когда Ольга вышла из подъезда, за воротник ей капнула, сорвавшись с высокой водосточной трубы, холодная капля. Ольга вскрикнула и засмеялась: стояла оттепель, шла весна!

Ольга вышла на улицу, ветер обжег ей лицо ураганным порывом. Но это был не сухой, колючий, зимний ветер, а теплый и сырой: шла весна!

Шла весна. Ольга слушала Москву. Ольга будет бороться. Тревожные, смутные — весенние — предчувствия волновали ее, пробуждая радость и грусть. Она начинает борьбу одна. Но борется весь народ, значит она не одна, она с народом. Она будет бороться вместе с народом, и она найдет связь с подпольем, чтобы отдать борьбе все свои силы.

Скорым и бодрым шагом шла Ольга по улицам, опустевшим перед наступлением сумерек, — силы прибавлялось у нее, сила бралась неведомо откуда. Потом ей стало очень грустно, и она замедлила шаг: вести с фронтов были слишком неутешительны. Как распространять такие печальные вести? Разве вестями об отступлении поддержишь в горе, укрепишь веру, заронишь в сердце надежду? Как выполнить Ольге подпольное задание, чтобы оно дало нужный эффект?

Ольга ускорила шаг. Надо было торопиться: Валя и Владик с утра ничего не ели, сейчас они поедят шоколада. На углу Пушкинской и Совнаркомовской мальчик-папиросник, пританцовывая, чтобы согреть промоченные ноги, напевал потихоньку: «Крутится, вертится шар голубой, крутится, вертится над головой…» У Ольги стало вдруг ясно и спокойно на душе: мальчик не напевал «Хорт вессель», «Майне либер Августхен» или что-нибудь в этом роде, — он напевал «Крутится, вертится шар голубой». Ольге этого было достаточно. Она подошла к мальчику, обняла его и крепко поцеловала. Родное, теплое тельце удивленно замерло в ее объятиях.

Потом Ольга направилась дальше. Когда она оглянулась на углу Каплуновской, мальчик все еще стоял неподвижно и смотрел ей вслед. Ольга подняла руку и помахала ему перчаткой.

Теперь решение стало для Ольги совершенно ясным: сегодня для начала она распространит среди убитых горем, обращенных в рабство людей те великие вести, которые она услышала из Страны Советов: Семиволос закончил годовую программу, Завертайло дает тысячу процентов выработки, Ангелина выполняет норму на двести процентов. Захваченная врагом, погруженная во мрак Украина должна знать, что делают ее сыны и откуда придут освобождение и победа.

Придя домой, Ольга прежде всего по памяти точно записала все услышанные сегодня вести. Потом она достала бумагу и нарезала ее маленькими четвертушками. Когда дети поели шоколада и улеглись спать, Ольга тихонько прошла в кухню.

— Ида, ты спишь? — постучалась Ольга в дверцу чуланчика.

Ида ответила не сразу.

— Нет, я не сплю, Ольга. Это ты?

Ольга отодвинула ванны, корыта и лоханки и отперла чуланчик. Она поставила Иде кувшин свежей воды и положила полплитки шоколада. Затем она принесла чернильницу, перо и нарезанную бумагу.

— Ида! — сказала она. — Мы начинаем нашу подпольную работу. Начинаем пока с малого. Я буду приносить известия, а ты будешь их переписывать — сколько успеешь: десять, двадцать, сто экземпляров. Завтра я разбросаю эти бумажки по городу. Так мы положим начало нашей работе. Ты не боишься, Ида?

Ида пожала плечами.

— О чем ты спрашиваешь, Ольга? Спасибо тебе. Я уже совсем не боюсь. А какие же вести ты принесла?..

Теперь Ольга каждый день выходила в город.

Тридцать — сорок небольших листовок — в пол-листа из ученической тетради, — исписанных мелким, аккуратным почерком Иды, Ольга несла прямо в сумочке вместе с носовым платком, зеркальцем и пушком. Неумудренная опытом подпольной работы, Ольга действовала примитивно и неосторожно. Иногда она просто бросала листовку на тротуар, под ноги прохожим. Иногда клала ее на подоконник витрины и прижимала камешком, чтобы ее не сдуло порывом ветра. Заметив в дверях щель почтового ящика, Ольга опускала листовку в щель или забрасывала в квартиры первого этажа через открытую форточку. В толпе Ольга старалась сунуть смятый листок кому-нибудь в карман.

Но уже самый характер действий и их цель диктовали сугубую осторожность. Бессмысленно подвергать себя опасности, и если уж взялся за дело, надо это дело хранить. У Ольги был путеводитель по городу, и вдвоем с Идой они разбили план на секторы и кварталы. Листовки надо было разбрасывать по всей территории города, но остерегаться и не появляться часто в одном и том же пункте. Они пометили кварталы цифрами, и Ольга обходила их в шахматном порядке: вчера она разбрасывала сообщения на Павловской площади, сегодня — на Петинке, завтра должна была выйти на Журавлевку. Послезавтра она пойдет на Привокзальную площадь, потом — на Шатиловку, а тогда уж — на Толкачевку.

Родной город уже не был Ольге чужим. Это был похищенный город, но каждый камень принадлежал ей и жил с нею одной жизнью. Мертвые улицы с разрушенными или необитаемыми домами, заваленные мерзлыми трупами, стали для Ольги живыми. Ольга шла от витрины до парадного подъезда, от почтового ящика до открытой форточки — по одной улице, потом поворачивала за угол и выходила на соседнюю улицу. Иногда она заходила в подъезды и поднималась на верхние этажи. Она прислушивалась на площадке и подсовывала свою листовку под дверь. Руки у нее не дрожали, но в висках отчаянно стучало. Особенно волновали Ольгу знакомые дома. Они будили воспоминания о прошлой, счастливой жизни. В этом доме помещалось Медицинское общество, Ольгу вызывали сюда стенографировать заседания научных секций. Это были необычайно трудные стенограммы — с латынью, со специальной терминологией: улькус дуодени, эстерпация, диатез и анамнез. В этой квартире жила ее школьная подруга, Ольга была здесь на новогодней елке: танцевали бостон, румбу и тогда еще популярный «чарльстон»… Совершенно незнакомые кварталы города, где Ольга никогда не бывала, о существовании которых и не подозревала, тоже волновали Ольгу. В этих кварталах она заходила в дома впервые, но за запертыми дверями там билась знакомая, родная, своя жизнь. И больше всего волновало Ольгу сознание того, что она живет одной жизнью с этим огромным, угнетенным и обездоленным, но не покоренным и не уничтоженным городом. Это было великое чувство — сознавать, что ты не один.