— У вашей жены дело обстоит именно так?

— Именно так, фрейлен! За это я ее и люблю.

— Великолепно! — сказала Ольга. — Ах, как это великолепно, что вы даже знаете, за что именно ее любите! Это только у расово неполноценных людей бывает так, что они любят, не зная точной цены своей любви, потому что они просто — любят.

Майор наконец почувствовал иронию Ольги.

— Мы не о том говорим, фрейлен, — сухо сказал он, — я говорю о жене и о любви, а не о политике.

— Я тоже о жене и о любви, а не о политике, — с вызовом сказала Ольга, но тотчас опомнилась: пожалуй, она слишком несдержанна и этим может только повредить себе. Надо остерегаться, надо следить за собой! — Мне только странно, что женщина живет, ничего не делая.

— Для женщины труд — проклятие, — произнес майор. — Так сказал Заратустра.

Ольга с облегчением вздохнула. Майор самый обыкновенный, только лакированный экземпляр отсталости, тупоумия и самодовольства. Теперь Ольга могла играть с майором: лицемерить, флиртовать, притворяться…

— А если у женщины есть призвание? — с притворной робостью спросила Ольга.

— О! Вы, вероятно, имеете в виду актрис, балерин, что-нибудь в этом роде? Это, фрейлен, совсем другое дело! Это только гипертрофированное свойство женской натуры — украшать и разнообразить жизнь!

— Украшать и разнообразить мужскую жизнь?

— Вообще жизнь, — не заметил майор иронии Ольги. — А жизнь это ведь и есть сочетание мужчины и женщины.

— Итак, мужчине, хочешь не хочешь, а приходится все-таки работать? — со всей доступной ей наивностью спросила Ольга. Смех душил ее, она глумилась над майором. — А для мужчин — труд не проклятие?

— Да, — сказал майор, запнувшись, но тотчас отбросив сомнения. — Но труд бывает разный, он зависит от одаренности, от наследственного…

— Имущества?

— Не только имущества, но и наследственного положения в обществе. Ведь цель мужчины заключается в том, чтобы не он работал на жизнь, а жизнь работала на него. Менее ценный человек должен работать на более ценного. Таков закон общественной жизни.

— В «Майн кампф» он изложен совершенно точно и недвусмысленно: восточные народы должны работать на Германию, потому что они неполноценны…

— Ах, фрейлен! — сказал майор. — Будем откровенны: в данном случае фюрер прав. Но что касается меня, то я больше склонен к эволюционной форме… Я бы внес такую поправку в программу фюрера.

Все кипело в Ольге. Вот он сидит перед нею, майор Фогельзингер, он против зверств, натура меланхолическая, он при воспоминании о покойных родителях прижимает к глазам платочек, он признает мирные эволюционные формы жизни! Но что у него общего с его же, немецким, народом? Только то, что на хребте немецких трудящихся он строит свое благополучие, свой уют и выколачивает из немецкого народа свои богатства. Он не член партии наци, но в его кровь уже проникла бацилла фашистской отравы и ум его затмился: его «эволюция» — это путь к первобытному состоянию дикого зверя. Лоск цивилизации еще мешает ему примириться до конца с грубой агрессивностью вооруженного автоматом и ножом фашистского молодчика: он внес бы поправку в программу фюрера, — но на хребте у него уже растет шерсть! Когда вооруженный фашизм будет разгромлен, когда оружие будет выбито из рук фашистов, — фашистское мировоззрение найдет себе приют именно в душе Фогельзингера, сторонника «эволюционного» развития фашистских идей.

— Поищите другую станцию! — попросила Ольга. — Может, найдете что-нибудь повеселее.

Майор с готовностью стал вертеть переключатель. Заплясали обрывки песен и музыки, французских, итальянских, английских и больше всего немецких фраз. Везде, везде, даже в эфире господствовала Германия.

— Стоп! — сказала Ольга майору, когда он попал на какое-то танго. — Остановимся на этом. Сделайте только погромче.

Майор встал и склонился перед Ольгой в галантном поклоне. Он приглашал Ольгу танцевать. Его торс, затянутый в тужурку, уже изгибался под нежные пассажи танго.

Надо положить руку на плечо и идти танцевать — отказываться было невозможно. И все же Ольга отказалась. Она покачала головой:

— Герр майор, у меня недавно умерла мама… Я не могу танцевать.

— Простите! — вежливо поклонился майор. — О, простите, пожалуйста, фрейлен…

Часы показывали четыре. Сейчас Ольга просто подойдет к приемнику и просто включит Москву!

Ольга встала, подошла к приемнику и перевела на волну станции Коминтерна.

— Простите! — кивнула она майору. — Интересно послушать, что творится в Москве. Вам переводить? Я могу сразу приступить к исполнению своих обязанностей? — мило улыбнулась она.

— О да! Это очень интересно!

Ольга держалась совершенно спокойно, но сердце у нее молотом стучало в груди, — она уже слышала знакомый голос московского диктора.

Это было очень трудно — слушать и переводить. Не потому, что Ольге трудно было поспеть за речью диктора, а потому, что она услышала совсем неутешительные вести. На всем тысячекилометровом фронте кипели ожесточенные бои, исход их был неизвестен. Но как далеки были географические координаты боев! Суровая зима приостановила наступление гитлеровской армии, сопротивление советских войск изматывало фашистские вооруженные силы, но этих сил еще было достаточно, чтобы продвигаться там, где обстоятельства им благоприятствовали, — гитлеровские армии продвигались на юге… Ольге трудно было переводить и потому, что гордость не позволяла ей передавать майору вести о неуспехе советских армий, и она, внимательно слушая про себя неутешительную сводку, в то же время по памяти пересказывала майору на немецком языке статью о весеннем севе в Казахстане, которую она слышала прошлый раз…

— О! — сказал майор. — Россия большая страна. Чтобы завоевать ее, нужно много времени. И у нее еще есть продовольствие. Чем дальше, тем труднее будет нам воевать. Но вы прекрасно переводите, фрейлен! Я очарован своей новой переводчицей!

— Да? — мило улыбнулась Ольга. — Ну, дальше уже неинтересно. Минутку! — Ольга послушала еще. Диктор перешел к известиям по советской стране. Знаменитый украинский шахтер Семиволос работал в Кузбассе и уже выполнил свой годовой план. Криворожский бурильщик Завертайло на рудниках Урала каждый день давал тысячу процентов выработки. Знатная трактористка Ангелина, эвакуированная в глубокий тыл, поднимала целину Казахстана и давала по двести процентов нормы… Семиволос, Завертайло, Ангелина! — сколько раз до войны слышала Ольга их имена! Она и тогда уважала их за трудовые подвиги, но сейчас сообщение об их героическом труде она слушала, как гимн. Диктор называл еще десятки подвижников труда во имя борьбы и победы. За победу боролась вся советская земля! Да, да, господин майор, чем дальше, тем вам будет труднее! А Ольге, чем дальше, тем будет легче. Ей уже становится легче.

Однако не следовало злоупотреблять любезностью майора, Ольга перевела регистр, и стрелка заскользила по другим странам Европы. Потом Ольга совсем выключила приемник.

— Довольно! — сказала она.

Майор на минутку задержал Ольгу у радиоприемника. Он сказал вполголоса, многозначительно и конфиденциально:

— Надеюсь, фрейлен, вы понимаете, что никому нельзя рассказывать о том, что вы слушали у меня Москву?

— Что вы! — воскликнула Ольга. — Разумеется!

Сердце у Ольги забилось от радости. Не бойтесь, господин майор, Ольга не станет злоупотреблять вашей любезностью и постарается похитрее пользоваться своей властью над вами!

— Прошу! — сказал майор, предлагая присесть на диван.

— Нет, — ответила Ольга, — спасибо. — Она посмотрела на свои часы. — Мне уже пора уходить. Я и так задержалась у вас, герр майор. Я очень вам благодарна, герр майор, извините, пожалуйста.

— О фрейлен!.. — начал было майор.

Но Ольга решительно подошла к подзеркальнику и взяла свое пальто. Майор перехватил его, чтобы помочь ей. На мгновение он задержал пальто в руках.

— Когда я опять увижу вас, фрейлен?

— Не знаю, — сказала Ольга. — «Завтра!» — хотелось ей сказать. Но надо быть осторожной. — Не знаю. Когда вы бываете у себя, герр майор?