— Значит, один — ноль в нашу пользу… — сказал Хюго, читавший заметку вполголоса. — Но при чем тут «Одичание нравов»?

— Читай дальше, варвар, — посоветовала я. — Сейчас последует фашистская мораль!

Фашиствующий журналист разражался далее гневной тирадой против организаций Сопротивления. Он называл их очагом звериных инстинктов, овладевших нашим народом под влиянием евреев, марксистов и плутократов.

В конце утверждалось, что черно-красный фашистский флаг по-прежнему будет развеваться над Голландией, что пуля безумца может, правда, уничтожить человека, но идеалы — никогда. Тут я расхохоталась, присоединив свой голос к тенору Хюго и басу Флоора.

— Что, собственно, имеет в виду этот продажный писака, говоря об одичании нравов? — выговорил наконец Хюго, когда мы немного успокоились. — Лучше говорили бы о звериных инстинктах тех, кто сотнями убивает еврейских детей…

— Или о нравах в концлагерях, об убийствах в Зилбертанне и массовых грабежах, — добавила я.

Флоор все посмеивался, однако чуть иронически.

— Вы все еще всерьез принимаете этих сочинителей!.. — заметил он. — Ведь с подобным сбродом настоящий патриот в дебаты не вступает. Даже за глаза, вот как вы сейчас.

Хюго сложил газету и сунул в карман, я же спросила:

— Скажи, Флоор, раз ты сюда приехал, значит, у тебя к нам дело? Кто же следующая мишень?

— Так Ханна называет тех, кого я обычно называю бандитами, — добавил Хюго.

Флоор перевел взгляд с Хюго на меня и серьезно сказал:

— По списку Совета Сопротивления следующим идет заандамский коллега Херебаута, и нам поручается убрать его с дороги.

— Подходяще, — согласилась я. Хюго с удовлетворением кивнул головой.

— А что он за птица? — спросил он затем. — Тоже какое-нибудь ничтожество, подонок, которому удалось пролезть в верхи?

— Всю свою жизнь он прослужил в полиции на самой низшей должности, — ответил Флоор. — Выдвинулся лишь после того, как научился кричать «ура» и «хайль Гитлер». До того в его служебной карьере не намечалось никаких сдвигов…

— Известный тип, — сказала я. — Преуспел благодаря своей никчемности.

— Пожалуй, что так, — согласился Флоор. — В прошлом году он стал начальником полиции в Заандаме. Знает жителей как свои пять пальцев; почти о каждом из них может сказать, к какой партии он принадлежал до войны; антифашистов держит на прицеле и сколотил себе хорошенький капиталец за счет вознаграждений за вербовку людей. Это помимо того, что он получает за схваченных им подпольщиков и евреев.

— И вы до сих пор не всадили в него заряд свинца? — воскликнула я, все больше распаляясь по мере того, как Флоор рисовал нам портрет нациста.

Флоор пожал плечами:

— Нам не было ясно, как велика его вина. Вы знаете, что это за деятели; они боятся своих собственных подвигов. Мошенничают втихомолку. Но вот один человечек из полиции кое-что рассказал нам. И выложил целый список преступлений этого негодяя — ден Друут его имя.

— Видно, второй полицейский тоже гусь хороший — перешел на нашу сторону после вторжения союзников! — издевался Хюго.

— Само собой, — согласился Флоор. — Во всяком случае, его сообщение совпадает с тем, что мы давно предполагали… Наша информация будет становиться все полнее по мере того, как предмостное укрепление англичан в Нормандии будет расширяться по направлению к Парижу. Есть, однако, еще одно обстоятельство, почему Совет Сопротивления в Заане не хочет заняться этим Друутом: мы не должны появляться в этом районе, так как нас может узнать на улице какой-нибудь мерзавец — у них ведь имеется описание наших примет. Это совершенно ненужный риск.

— Значит, нам выпала честь выпустить дух из этого Друута, — сказал Хюго.

Я промолчала. Последние слова Флоора неожиданно навели меня на мысль, которую я до того отгоняла от себя. Я продолжала стоять на месте, пораженная и растерянная.

Флоор и Хюго удивленно поглядели на меня. Я тронула Флоора за плечо.

— Флоор, — сказала я, — ты говоришь о приметах… Как ты думаешь, есть у них в Гарлеме наши приметы? В газете сказано о молодом человеке и девушке. Во всяком случае, нас ведь видели…

Флоор поглядел на меня; около носа у него беспокойно задергалась жилка.

— Видели, ну да… Но это еще ничего не значит. Мало ли юношей и девушек ходят пешком и разъезжают на велосипедах!

— В Гарлеме также есть люди, которые знают меня, — возразила я. — А мне об этих людях неизвестно даже, хорошие они или плохие…

— Ханна, — сказал Хюго, — что это ты вдруг?

— Флоор подсказал, — ответила я. — Дело в том, что это ни в коем случае не должно привести полицию к дому моих родителей.

— Тебе всюду страсти мерещатся, — проворчал Хюго. — Сколько я уже работаю в этой местности, а моих примет они еще не раздобыли… Иначе моя мать в Эймейдене уже давно заподозрила бы неладное. Главное — быстро действовать и быстро скрываться…

Я машинально кивнула, но в душе не вполне была согласна с Хюго. Я будто снова видела перед собой отца и мать в нашей кухне (почему я представила ее себе именно на кухне, я поняла лишь впоследствии), а позади отца и матери возникло тихое, покорное, обрамленное темными косами лицо Юдифи…

— Нет, — коротко и решительно заявила я. — Мне нужно в Гарлем. Сегодня же. Я должна знать, что там делается.

— Я ведь только сегодня оттуда! — сказал Флоор. — Если бы что случилось с твоими родителями, наша группа знала бы.

— Я должна поехать туда, — настаивала я. — Не могу я отправиться в Заандам, пока не узнаю, все ли в порядке дома.

Хюго и Флоор огорченно поглядели друг на друга, как это обычно делают мужчины, столкнувшиеся с женским упрямством. Хюго что-то пробормотал и ударил носком ботинка по комку земли, а Флоор поднес руку к щеке.

— Слушай, Ханна, — вдруг сказал Флоор. — Мне нужно сейчас отправиться в Кеннемерланд, но я могу поехать и через Гарлем… Обещаю тебе, что непременно дам знать, как обстоит дело с твоими родителями. Если у них все в порядке, я отправлю Хейсу Ферлиммену открытку со словами: «Сердечные поздравления».

Я покачала головой:

— Нет, не в этом дело. Отец и мать должны предпринять коей что, не терпящее отлагательства. Если ты хочешь поехать через Гарлем, я от души благодарна тебе. Но тогда уж возьми от меня записочку. И лично передай ее из рук в руки.

— С удовольствием!

Я пошла к дому, товарищи молча последовали за мной; мое поведение, видимо, поразило их. Я закрылась в своей комнатке, взяла бумагу и ручку и торопливо написала:

«Дорогие п. и м. Юдифь должна немедленно уехать от вас. Сделайте для нее все, что можете. Мне живется отлично. Обнимаю вас всех. Еще немного терпения. Победа близка. X.»

Я положила письмецо в чистый конверт и отнесла его Флоору, который послушно дожидался меня, сидя на каменной ступеньке возле своего велосипеда. Он спрятал письмо.

— Не беспокойся, Ханна, — сказал он. — Здесь оно не пропадет.

Я глядела ему вслед. Он сразу же сел на велосипед и тронулся в путь, спокойно, уверенно удаляясь по дорожке, и солнце играло на его отливавшей золотом шевелюре. Мое возбуждение улеглось. Стоя в одиночестве на проезжей дороге, я снова ощутила рядом с собой присутствие большой тайной армии друзей, с которыми я была связана решительно во всем. Когда я вернулась к Хюго, который все еще бродил по участку, я уже была способна улыбаться.

След обрывается

На другой и на третий день Флоор у нас не показывался, и я успокоилась. Если бы моим родителям угрожала какая-либо опасность, он наверняка известил бы меня. А на третий день пришла красочная открытка, адресованная маленькому Хейсу; на ней замысловатым почерком было написано: «Сердечные поздравления». Я видела, как Карлин, стоя на пороге, вертела в руках открытку, в то время как почтальон на велосипеде уже катил прочь.

— Что за ерунда, — пробормотала она. — Ведь у Хейса день рождения в октябре. И кто же прислал ее? Какой-то Витте де Вит[31]. Что это такое?