— Фрэйа, я знаю, что тебе плохо и не хочу говорить загадками. Алеард просил меня всегда беречь тебя, даже когда он уже не сможет.

Я ощутила, как внутри всё рушится.

— Не говори так, словно его нет!

— Я не уверен, что он есть. И чтобы оградить тебя от последствий моего незнания, я заберу твои воспоминания о нём.

— Бури! Не смей!.. Я не хочу этого, слышишь?! — яростно закричала я.

— Я слишком люблю тебя, Фрэйа, чтобы заставлять так мучиться, — услышала я знакомый голос. — Ты дорога мне, и я не позволю тебе идти за мной.

— Алеард, — тихо сказала я сквозь слёзы, — прости меня…

— И ты меня прости, — ответил Бури, и мир вокруг померк.

И снова город, и снова я не знаю, как попала сюда. Дождливая серая улица, и только оранжевые фонари тускло горят, сообщая верный путь. А куда идти — всё равно не понятно… Ощущение такое, что мне выстрелили в голову из огромного ружья, и теперь эта дыра безболезненно кровоточит. Вместо головы болит сердце. И никакой доктор, даже самый лучший, не придумает лекарство от этой боли, не поможет ни сложнейшая операция, ни даже сила мысли. Чувство потеряно подобно иголке в стоге Вселенной. Едва ли такие потери находятся в пределах одной судьбы.

А я иду. Не идти нельзя — стоит остановиться, и накатывает ощущение липких прикосновений, словно мир пожирает меня, начиная с ног. Хочется побежать, и я бегу по лужам, ныряя в снопы света, пронзаемые каплями, и разбиваю себя в отражениях. Нет иных решений кроме тех, что я приняла сама, но как больно знать, что их последствия нельзя изменить. Я одна, но так не должно быть. Одиночество безжалостно. Не осталось ни страсти, ни радости, но пока что есть я сама — спокойная, отрешенная, ждущая.

Поначалу мне казалось, что я потеряла свою родину. Неясными очертаниями проступал большой бревенчатый дом у подножия гор, слышался смех близких и знакомые интонации звонких голосов… Но родной мир не звал меня, не причинял муки своим осторожным прикосновением к разуму. Я искала не место и не время. Я искала нечто другое, куда более необходимое чтобы дышать и радоваться собственному дыханию. Даже вдали от родины это что-то могло спасти меня, поддержать и обогреть.

Конечно, это была любовь. Но к кому — я вспомнить не могла, как ни старалась. Мысль о потерянной родной душе отдавала такой пустой болью, что приходилось тотчас перестраивать чувства на равнодушный лад. Так я училась пустоте.

В каждом новом мире я вглядывалась в лица людей, надеясь встретить знакомое. Иногда я задерживалась где-нибудь, и жила чьей-то жизнью. Становилась кем-то, не собой, конечно. Работала или училась, помогала тем, кому могла помочь, но это не приносило истиной радости. Судьбы сплетались, и только моей всегда удавалось вырваться из общего клубка.

Что значит проживать чужую жизнь? Наверное, это вроде неправильно выбранной судьбы. И снова как сон. Ты просыпаешься в не-своей постели и идешь по не-своим делам. Испытываешь определенный интерес к происходящему, но вдохновения нет, так же, как нет и сильных чувств и эмоций. Интересная игра, не более того. Возможно, что-то вызовет у тебя улыбку, принесет определенное удовлетворение, но вряд ли вспыхнет внутри души потрясающее, живое пламя. Вроде того, которое разгорается, когда влюбляешься…

Вот так я жила. Таков он был, мой путь. Ни названий, ни указателей. Можно ли это назвать свободой? Я не знала.

Когда я в очередной раз ступила в Промежуток, он словно вздохнул. Поднялся ветер, разметал мои волосы и зажег на небе новые звезды. Я увидела незнакомые камни, прикоснулась к ним, и как будто обрела важную тропку.

Глава 9. На островах

Новый мир встретил меня светом. Широкие сине-зеленые заливы и океан, такой спокойный и бесконечный, и высокие холмы, поросшие деревьями с ржаво-красной листвой, и маяки на каменных грядах, и пустынные жёлтые пляжи, уютные прибрежные города — всё казалось мне чудесным.

Дома были затейливыми: то худые высокие башенки, то округлые пузатые терема с широкими окнами из цветного стекла, то приземистые одноэтажные домики, стены которых были выложены перламутровыми ракушками. Люди здесь походили на землян, отлично шли на контакт и не прятались за масками, были разговорчивы и добры. Они звали свою землю Миртлеумом. Странное название сразу вызвало у меня множество вопросов, но я не стала задавать их. Прекрасный мир открывал жизнь беззаботную, полную простых ежедневных радостей. Я много плавала, гуляла и ела свежие фрукты. А еще здесь можно было летать. Все пользовались чем-то вроде дельтапланов, хотя и не совсем. Иногда мне казалось, что эти летучие штуки людям вообще не нужны, что полёты — часть их души, и они могут подняться в небо и без помощи «крыльев», если захотят. Впервые попробовав, я поняла, как это просто, и с тех пор везде перемещалась, летая. Происходящее походило на прекрасный сон. Я забыла обо всех своих переживаниях и на короткое время перестала тосковать по воспоминаниям. Конечно, я думала об утерянных друзьях, и хотела, чтобы они оказались здесь вместе со мной, и парили в лучах золотого солнца, и ныряли с огромных скал вниз, в сочные теплые воды заливов, и гуляли по тенистым лесам, среди вороха желтых листьев, и любовались закатами с вершин каменных маяков… Может быть, — говорила я себе, — где-то на другом краю планеты и они думают обо мне… А ещё я думала о Нем — трудно, утомительно и упорно. Внутри души я пела для Него, и голос, горячий, как пламя, сильный своей преданностью, мне отвечал.

Я часто смотрела на горизонт, туда, в синюю ослепительную даль, и думала — а что за водой? Я не знала, путешествуют ли местные за океан, и не видела больших кораблей, только легкие парусные лодки. Несмотря на простоту полетов, не думаю, что водный простор можно было так легко преодолеть.

Я жила на маяке вместе с девушкой по имени Кайла. У нее были темно-рыжие прямые волосы до плеч, яркие голубые глаза, нос с горбинкой, маленькие губы и выразительные тонкие брови. Смелая и ранимая, нежная и властная, решительная и застенчивая, иногда она уставала от собственного противоречивого характера и, плача, просила оставить её одну. Бормотала что-то о неизбежности, о том, что всему приходит конец. Поначалу я пыталась утешить её, но, каждый раз слыша в свой адрес спокойное «отвали!», решила так и сделать. Если человек хочет остаться наедине с собой, лучше внять его просьбе и не упрямиться.

А вообще с ней было легко. Мы не проводили вместе много времени — у Кайлы в городе были друзья, и она общалась с ними, а я разведывала окрестности. Мы спали на верхнем уровне маяка, на травяных матрасах, и укрываясь одеялами. Ветер в этом мире водился кроткий, тёплый, а дожди проливались короткие и веселые. Это был пока единственный мир, где осадки предпочитали одно и то же время — они приходили на закате. И каждый раз это было незабываемое зрелище — пелена лиловых капель, легкая голубая вата облаков, привычное розовое солнце, пронзающее радугами стену дождя. Облака бывали самых разных форм и размеров, даже такие, которые опускались близко-близко к земле, и мы на нашей верхотуре могли их «потрогать». Больше всего я любила облака-спирали, которые кренделями украшали небо и почему-то всегда были малиновыми. Их хотелось посыпать сахарной пудрой и съесть. А вот утром чаще всего приходили облака-стрелы — длинные и острые, через все небо. Они превращали голубой купол в веселую золотисто-белую зебру а, распадаясь, образовывали множество черточек, и тогда небеса как будто покрывались густыми травами… Ещё были облака, похожие на волосы — просто прямые или волнистые, и даже кудрявые. Небо в этом мире рисовали поразительные узоры.

Но Кайла не любила облака, в особенности густые и темные. И снова я, подчиняясь общему ритму жизни, ничего у неё не уточняла. Она в свою очередь не пытала меня о том, откуда я взялась. Её несколько удивляло мое невежество, но не настолько, чтобы вдаваться в подробные расспросы.