Изменить стиль страницы

Я вышла на темную сцену, глубоко вздохнула. Люди несколько притихли в ожидании, и вот свет медленно зажегся. Стало почему-то очень тихо. Я улыбнулась собравшимся и заиграла.

Меня не влекут уже
Синие дали твои.
Грусти-печали твои,
И ожиданье любви.
Я так хочу выше взлететь,
И объятья неба познать,
Я так хочу с ветром летать
И лунной ночью светом мерцать.
Но если бы я встретила тебя,
Мне бы не казалось, что я
Птица одинокая,
Птица перелетная.
Я смогла бы вместе с тобой
Слушать океанский прибой,
И в серебре лунных лучей
Ожидать холодных ночей.
Скажи, почему ты так далек?
Ты так же, как и я, одинок?
Памятью потерян, как и я,
На другом краю земли ждешь меня?
И во снах меня по имени зовешь,
Ищешь, но никак не найдешь,
Но навсегда я в сердце твоем,
И мы все равно везде вдвоем…
Приходи посмотреть на меня!
Мне так не хватает огня,
Я замерзаю без тебя,
Стоя возле темного окна.
Протяни мне руки из дождя,
Под летним ливнем обними меня,
И пусть не кончается свет
Даже если нас уже нет…

Я допела в полной тишине. Никто не проронил ни звука. Сначала я решила, что им настолько не понравилось услышанное, что они лишились дара речи от возмущения, и приготовилась к обидным замечаниям и режущему ухо свисту. Но всё получилось иначе.

— Еще давай! — крикнул кто-то, и другие голоса его поддержали. Это звучало грубо, но я продолжила и спела одну из любимых маминых песен.

Не пытайся обхитрить меня,
Я все равно тебя хитрей,
И хвост мой длинней,
Чем лисий хвост пушистый.
Лучше помоги накрыть на стол,
Положи туда побольше летних снов,
Приправь салатом из облаков
И укропом грез душистым.
Давай танцевать до утра,
Кружиться, не разрывая сплетенных рук.
И слушать рассвет и его нежный звук
И падать в прозрачные воды.
Давай убежим далеко-далеко,
И где-то в иных воплощениях,
Узнаем свои отражения
В обличиях хмурой погоды…

После третьей песни собравшиеся в зале стали усиленно хлопать. Я не относилась к тем людям, которые нуждаются в признании, но успокоилась такой реакции и поняла, что в этот раз меня не закидают тухлыми яйцами. А значит, всё не зря. Если песни что-то стронули в сердцах собравшихся — кусочки судьбы склеятся по-другому, и пусть это будут лучшие узоры, чем получались прежде.

Трол поймал меня за сценой, когда я шла в комнату за рюкзаком.

— Это было великолепно! — сказал он. — Как соберешься, зайди к шефу — вон туда, в последнюю дверь. Он расплатится с тобой. Ты молодец!

Я с улыбкой пожала его руку, быстро подхватила свой рюкзак. В коридоре было темно, и только слышался из-за стены гул голосов. Я несколько замешкалась перед дверью. Потом осторожно постучала. Хриплый мужской бас пригласил войти.

— Заходи, не робей! — Я увидела сидящего в кресле лысого толстого мужчину, который стоял прежде на входе. — Как зовут тебя? — дружелюбно спросил он, когда я, закрыв за собой дверь, прошла вглубь комнаты.

— Фрэйа.

— А меня Корасон. Ты отлично пела, действительно отлично. Не хочешь на постоянную работу? Или ты «бродячая»?

— Я путешествую, — ответила я, — но не прочь передохнуть где-нибудь. Правда, у вас здесь ужасный воздух, не думаю, что я надолго задержусь в этом городе.

— Воздух? — и он громко рассмеялся. — Тебе воздух чистый нужен? Э, детка, тогда живи на берегу. Если ты и правду туда хочешь, я подскажу надежного человека. Но пока вот тебе адрес, это гостиница. А вот деньги. Завтра в это же время. Придешь?

И я согласилась…

Теперь мне приходилось зарабатывать на жизнь. Я делала то, что умела. Каждую среду, пятницу и субботу, а иногда и в воскресенье я пела в забегаловке у Корасона. Песни или вспоминала, или сочиняла сама.

Первое время я жила в крохотной комнатушке в убогой гостинице. Это было неспокойное место. Надо мной обитали парень с девушкой — они постоянно ругались, крушили мебель и били посуду. Такими темпами у них не должно было остаться ни одной целой вещи, но неизменно каждый вечер раздавались вопли и слышался грохот и звон. Выспаться получалось редко.

На моем этаже были сплошь неуравновешенные и подозрительные люди. Они постоянно курили, пили и врубали музыку на полную громкость. Я много времени проводила у окна, и хотя дышалось там ненамного легче, это было значительно лучше, чем пробираться через серый от дыма коридор на неспокойную улицу. Парни всё время норовили схватить меня за руку. Первому прилипале я вывернула локоть и отправила его лететь через весь коридор, второму совершенно случайно досталось по носу, когда он неуклюже принялся вырываться из моего захвата. Больше эти двое ко мне не лезли. Правда, они начали угрожать расправой, и я решила, что пора отсюда съезжать.

Я обратилась за помощью к Корасону. К тому времени он платил достаточно, чтобы я могла найти себе жилье получше.

Это был маленький домик на берегу, поднятый на сваях над водой. По утрам меня будили чайки. Некоторые так привыкли ко мне, что стали садиться прямо на подоконник и ждать кусочков теплого хлеба — окна я не закрывала. Конечно, мое жилище было небольшим: одна комната, она же спальня, кухня-гостиная с кладовкой, ванная и маленькая прихожая. Но зато широкие окна спальни выходили на океан, а ещё там располагалась замечательная крытая веранда, с которой по утрам я плюхалась сразу в воду. Таких домиков было немного, они почему-то не пользовались популярностью. Место было тихое, так как основные причалы находились в отдалении. Чтобы снять этот домик, Корасону пришлось пойти со мной. Он долго говорил с хозяином Розового причала — по цвету досок, из которых он был сделан: бледно-коричневых, с розоватым оттенком — и дал честное слово, что я не какая-нибудь «из тех самых». Что за «те самые» — я не имела понятия. Но в итоге тот согласился, принял задаток из моих рук и теперь я жила здесь.

В доме был телефон. Я знала, как им пользоваться, но это забавное приспособление едва ли пригодилось бы мне. На Земле мы давно научились общаться на расстоянии только при помощи мысли. Да и новых друзей я не искала.

Я сразу прибралась в домике: вытрясла пыль из чехлов от кресел и дивана, и покрывало на кровати тщательно выбила, протерла мебель, помыла пол. Купила в магазине цветы в горшках и заставила ими террасу. Помыла окна и подновила краску на рамах. Когда Уэйд пришел за очередной платой, он похвалил меня за труды: