-- Дай вот молодые с фронту придут! -- кричали беднейшие, у которых отобрали назад коров.

   Теперь с сеном: как ни прикидывали, все-таки оставался кто-нибудь недоволен.

   -- Ну, думай, думай, ворочай мозгами,-- сказал прасол в синей поддевке -- надо разделиться, пока молодые с фронту не пришли, а то эта голытьба окаянная заведет тут свои порядки.

   -- Вот что! -- крикнул кузнец.-- Клади всем по восьми пудов, а что останется, отдать беднейшим. И нам не обидно, и они в накладе не останутся.

   -- Правильно!

   -- Теперь можете быть спокойны,-- сказал Сенька беднейшим,-- коров не дали, зато сена вволю получите, давай только подводы.

   -- ...Чтобы отвечать, так уж всем...-- сказал сзади неизвестно чей голос.

   Это слово было услышано в первый раз за все время.

   -- Кто это народ мутит!..-- крикнул сердито прасол, оглядывая задние ряды.

   Все тоже оглядывались, и никто не знал, кем это сказано.

   -- Ну, вали за подводами.

   Все бросились по дворам, остались одни беднейшие, которые не имели подвод, у них были только доставшиеся от дележа оси, оглобли, которые они с досады в первый же день пожгли.

   Через полчаса весь двор заставился санями. Кузнец был возбужден больше всех. Он бегал и кричал, как на пожаре. Лавочник и прасол прикатили на двух санях. Огородник был тоже возбужден: он то подбегал к своим саням, у которых стоял его малый в больших сапогах с кнутом, то убегал к сеновалу, как бы проверяя, хватит ли сена.

   Прежде всего все захватили по большой охапке подстелить в сани и дать лошади, не в счет.

   -- Эй, больше двух охапок не брать! -- крикнул председатель, стоя с вилами у сеновала, так как видел, что иные вместо саней запихивали куда-то за сарай.

   -- Мы и две хороши накрутим,-- сказал кузнец, натягивая веревку на огромной вязанке и наседая на нее коленом.

   И, правда, накрутил такую, что когда пошел с ней к саням, то самого было не видно, а только двигалась какая-то копна на двух палочках.

   Бабы, приехавшие без своих мужиков, выбивались из сил, чтобы побольше захватить в две охапки. Столяриха связала свои вязанки, вцепилась в них, но поднять не смогла. Заплакала с досады и, оглядываясь на сеновал, где со всех сторон мужики, как муравьи, тащили сено, причитала:

   -- Господи, батюшка, силы нету.

   -- Прямо кишки все себе повыпустят, -- говорили мужики, глядя, как мучаются бабы.

   -- Эй, по восьми пудов, больше не брать! -- кричал председатель.

   -- Чего стоишь, зеваешь! -- закричал, подбегая к сыну, весь потный огородник, нырявший уже несколько раз за сарай и весь обсыпанный мелким сухим сеном. -- Накладывай.

   -- Успеется, не уйдет, -- сказал малый.

   -- У дурака успеется, а умный за это время два воза свезет. -- И сам, схватив лошадь за вожжу, оглядываясь на нее и попадая в снег, бегом повел ее к сеновалу.

   -- Гони скорей, -- торопливо говорил он сыну, когда тот ехал уже на возу в ворота.-- Сам дома оставайся, скажи, чтобы заместо тебя Митька ехал, да чтоб твою шапку не надевал, чертенок, а то ходите в одной, за десять верст видать, что из одного двора.

   Около сеновала шла горячая работа. На самом сеновале работали человек десять дюжих мужиков, сваливая оттуда в несколько вил валом сено на возы, как будто спасая его от пожара. Не попавшее на воз и свалившееся на землю сено мгновенно исчезало куда-то, точно проваливалось сквозь землю.

   -- Да ты что же это накручиваешь-то! -- кричал председатель на кузнеца, который наваливал столько сена, что сани у него трещали, и сам он сидел, как на каланче. -- Сколько это у тебя выйдет?

   -- Восемь пудов...-- хрипло и не оглядываясь, весь в поту и в мелком сене, отвечал кузнец, подхватывая новую охапку и уминая ее ногами.

   А в ворота скакали уже те, кто успел один раз свезти.

   -- Глянь! Эти-то, окаянные, опять прискакали...

   -- Вы зачем сюда опять заявились?

   -- Да мы посмотреть...

   -- Братцы, старайтесь, чтоб по совести! -- кричал своим тоненьким голоском Степан.

   -- В лучшем виде будет, -- отвечал кузнец, наступая ногой на конец веревки и укручивая воз.

   Навившие воза гнали домой лошадей так, что в воротах на раскате, стукнувшись о столб, только гокали и терли потом себе под ложечкой.

   Кончили сено, на двор прибежали беднейшие -- Степанида, Захар Алексеич, которые бегали по деревне и просили подводу, так как той же Степаниде при разделе инвентаря достался тележный передок с двумя старыми колесами.

   Захар Алексеич, поспешивший, должно быть, первый раз в своей жизни, прибежал в своей большой овчинной шапке на двор с таким видом, с каким прибегает хозяин на пожар своего дома, когда уже все сгорело, он и ахал, и хлопал по полам полушубка руками, и оглядывался -- то на сеновал, то на выезжавшие со двора воза.

   -- Иван Никитич, сделай милость, дай сани...

   -- Нет у меня саней... -- торопливо сказал Иван Никитич и сейчас же заторопился куда-то.

   И к какой кучке беднейших ни подходили, кучка редела, и через минуту они оставались одни и с озлоблением взглядывали друг на друга, так как каждую минуту встречались нос к носу.

   -- Да чего вы беспокоитесь-то? Раз сказано -- по восьми пудов... Ай уж в самом деле?

   -- По восьми-то по восьми, а ты захватывай скорей!-- сказал какой-то мужичок, только что навивший свой второй возок и торопливо проводивший мимо лошадь.

   -- Кончили, что ли? -- крикнул председатель.

   -- Кончили.

   -- В рабочую пору так не работал, -- сказал кузнец, сдвинув со лба назад шапку и утирая фартуком пыль и пот с лица. -- Восемь пудов, а взопрел так, что полушубок мокрый.

   -- А нам-то что же?! -- сказали беднейшие.

   -- Остальное все -- ваше, -- отвечал Сенька, -- делите. Старайтесь, чтоб по совести.

НЕРАСПОРЯДИТЕЛЬНЫЙ НАРОД

   Какой-то человек в картузе и с плетеной сумкой, с которыми ходят на базар за провизией, подошел к запертому магазину. Загородившись ладонями, чтобы не отсвечивало, он постучал в грязное запыленное окно, пробитое пулей и заделанное деревянной нашлепкой.

   Из двери выглянул другой человек в кожаной куртке и сказал:

   -- Подожди немножко, пианино кончу чистить, тогда вместе пойдем.

   Дверь опять закрылась, человек с сумкой остался ждать и, поставив сумочку на порог, стал свертывать папироску.

   Шедшая по другой стороне улицы старушка с веревочной сеткой, в которой у нее болталось несколько морковок, увидев стоявшего перед магазином человека, вдруг остановилась, посмотрела на вывеску, потом по сторонам на другие вывески и торопливо, точно боясь, как бы ее не опередили, перебежала через улицу. Присмотревшись из-под руки на человека, стоявшего у магазина, она пристроилась стоять сзади него с своей морковью.

   -- Давно стоишь, батюшка?

   -- Нет, сейчас только пришел,-- ответил неохотно и недовольно мужчина.

   Старушка хотела еще что-то спросить, но только посмотрела и не решилась.

   -- О, господи, батюшка, вот до чего довели, ничего-то нигде нету. Бегаешь, бегаешь от одной очереди к другой. Вчера шла так-то мимо одной, не стала, а там, говорят, мыло выдавали. Сейчас уж бегом бежала.

   -- Теперь становись, не зевай,-- сказал какой-то старичок с трубкой, подошедший вслед за старушкой.

   -- Вот то-то и дело-то... Вишь, двух минут не простояли, а уж трое набежали. Вот и четвертый.

   -- Теперь пойдут.

   -- Что выдавать-то будут?

   -- Сами еще не знаем.

   -- Что-нибудь выдадут. Зря не стали бы народ собирать.

   Прибежала какая-то растрепанная женщина с мешком из дома напротив. Она хотела было занять пятое место, но проходившие мимо двое мужчин опередили ее.

   -- Набирается народ-то...

   -- Наберутся... вчерась около нашей лавки до самого бульвару протянулись. Последним даже товару не хватило.