Крейсера и транспорты, примкнувшие к главным силам, шли сзади и несколько влево от них, атакуемые отрядами эскадры адмирала Катаока (кроме самого Катаока, еще адмиралы Дева, Уриу и Того-младший). Камимура держался правее, т. е. к востоку, идя тоже на север.
"Чемоданы" так и сыпались. Из машины уже некоторое время тому назад сообщали, что "вентиляторы качают не воздух, а дым, что люди задыхаются, падают и что скоро некому будет работать"... Электричество меркло, и. от динамо-машин жаловались, что мало пару...
-- Миноносец подходит!
Мы бросились к нашей единственной пушке (другой так и не удалось "наладить"), но оказалось, что это "Буйный", случайно проходивший мимо и по собственной инициативе приблизившийся к искалеченному броненосцу, чтобы спросить, не может ли он быть чем-нибудь полезен.
Флаг-капитан, находившийся на срезе, приказал Крыжановскому сделать ему семафором (руками) сигнал: "Примите адмирала".
Я наблюдал из батареи за маневрами "Буйного", когда внезапно откуда-то появился адмиральский вестовой, Петр Пучков, и бросился ко мне:
-- Ваше высокоблагородие! Пожалуйте в башню! Миноносец пришел -- адмирал пересаживаться не хочет!
Должен оговориться, что адмирал не был на перевязке, и никто из нас не знал, насколько тяжело он ранен, так как в моменты получения ран на все вопросы он сердито отвечал, что это пустяки. После того, как его ввели в башню и посадили на ящик, он так и оставался в этом положении. Иногда поднимал голову, задавал вопросы о ходе боя и потом опять сидел молча и понурившись... Но в том состоянии, в каком находился "Суворов", что другое он мог бы делать? Его поведение казалось всем вполне естественным, и никому не приходило на мысль, что эти вопросы не что иное, как только мгновенные вспышки энергии, краткие проблески сознания... Теперь, на доклад о подходе миноносца он, очнувшись, отчетливо приказал: "Собрать штаб!" -- а затем только хмурился и, казалось, не хотел ничего больше слушать (Из всех раненых чинов штаба, бывших внизу под броневой палубой, удалось "собрать" только Филипповского и Леонтьева. Первый находился в боевом посту, наглухо отделенном от жилой палубы и имевшем приток свежего воздуха через броневую трубу боевой рубки (хотя и здесь он сидел при свечах -- лампы гасли), а второй был у самого выходного люка. Жилая палуба была во тьме (электричество погасло) и полна удушающего дыма. Люди, бросившиеся искать чинов штаба, могли только звать их, но не получали ответа ни от тех, кого окликали, ни от кого другого. В дымной тьме царило мертвое молчание. Вероятно, все находившиеся в закрытых помещениях под броневой палубой, куда вентиляторы качали "не воздух, а дым", постепенно угорали, теряли сознание и умирали. Машины не работали; электричество погасло от недостатка пара, а между тем снизу никто не вышел... Можно думать, что из 900 человек, составлявших население "Суворова", к этому времени оставались в живых только те немногие, что собрались в нижней батарее и на наветренном срезе).
Через откинутый полупортик нижней батареи я, при помощи Курселя, выбрался на правый бортовой срез впереди средней 6-дюймовой башни. Помощь мне уже требовалась: правая нога слушалась совсем плохо, а левой можно было ступать только на пятку.
На срезе боцман и несколько матросов работали, очищая его от горящих обломков, свалившихся с ростр. Справа, по носу, совсем близко, не дальше 3--4 кабельтовых, я увидел "Камчатку", стоявшую неподвижно. Крейсера Камимуры расстреливали ее с таким же увлечением, как и нас, с той лишь разницей, что по отношению к "Камчатке" задача была много легче.
"Буйный" держался на ходу недалеко от борта. Командир его, капитан 2-го ранга Коломейцев, кричал в рупор: "Есть ли у вас шлюпка перевезти адмирала? У меня нет!" Флаг-капитан и Крыжановский что-то ему отвечали.
Я заглянул в башню, броневая дверь которой была повреждена и не отодвигалась вовсю, так что полному человеку пролезть в нее вряд ли было бы возможно. Адмирал сидел, весь как-то осунувшись, низко опустив голову, обмотанную окровавленным полотенцем.
-- Ваше превосходительство! -- крикнул я. -- Пришел миноносец! Надо перебираться!
-- Приведите Филипповского... -- глухо ответил адмирал, не меняя положения...
Адмирал, видимо, собирался вести эскадру, перебравшись на другой корабль, и потому требовал флагманского штурмана, ответственного за счисление и следящего за безопасностью маневрирования.
-- Его сейчас приведут! За ним пошли! Адмирал только отрицательно покачал головой...
Я не настаивал, так как раньше, чем выводить адмирала, надо было позаботиться о средствах для переправы.
В компании с Курселем, боцманом и еще двумя-тремя матросами достали из верхней батареи несколько полу обгорелых коек, какой-то конец (Во флоте говорят "конец", а не "веревка") и начали из этого материала вязать нечто вроде плота, на котором рассчитывали спустить адмирала на воду и так передать на миноносец. Рискованно, но другого выхода не было.
Плот готов. Кстати, пришел и Филипповский. Я бросился к башне.
-- Ваше превосходительство! Выходите! Филипповский здесь!
Адмирал молча смотрел на нас, покачивая головой... Не то -- соглашался, не то -- нет... Положение было затруднительное...
-- Что вы разглядываете! -- вдруг закричал Курсель. -- Берите его! Видите, он совсем раненный!
И словно все только и ждали этого крика, этого толчка... Все сразу заговорили, заторопились... Несколько человек пролезло в башню... Адмирала схватили под руки, подняли... но едва он ступил на левую ногу, как застонал и окончательно лишился сознания. Это было и лучше.
-- Тащи! Тащи смелей! Легче, черти! На бок! На бок ворочай! Стой -- трещит! Чего трещит -- тужурка трещит! Тащи! -- раздавались кругом суетливые голоса.
Адмирала с большими усилиями, разорвав на нем платье, протащили сквозь узкое отверстие заклиненной двери на кормовой срез и уж хотели подвязывать к плоту, когда Коломей цев сделал то, что можно сделать только раз в жизни, только по вдохновению... Сухопутные читатели, конечно, не смогут представить себе весь риск маневра, но морякам оно должно быть понятно. Он пристал к наветренному борту искалеченного броненосца с его повисшими, исковерканными пушечными полупортиками, торчащими враздрай орудиями и перебитыми стрелами сетевого ограждения...(Подойти с подветра не было никакой возможности -- туда несло весь дым и все пламя пожара) Мотаясь на волне, миноносец то поднимался своей палубой почти в уровень со срезом, то уходил далеко вниз, то отбрасывался от броненосца, то стремительно размахивался в его сторону, каждое мгновение рискуя пропороть свой тонкий борт о любой выступ неподвижной громады.
Адмирала поспешно протащили на руках с кормового на носовой срез узким проходом между башней и раскаленным бортом верхней батареи и отсюда по спинам людей, стоявших на откинутом полупортике и цеплявшихся по борту, спустили, почти сбросили на миноносец, выбрав момент, когда этот последний поднялся на волне и мотнулся в нашу сторону.
-- Ура! Адмирал на миноносце! Ура! -- закричал Курсель, махая фуражкой...
-- Ура! -- загремело кругом.
Как я, с моими порчеными ногами, попал на миноносец -- не помню... Помню только, как, лежа на горячем кожухе между трубами, смотрел, не отрывая глаз, на "Суворов"...
Это были мгновения, которые уже никогда не изглаживаются из памяти...
Миноносец у борта "Суворова" подвергался опасности не только разбиться. Как "Суворов", так и "Камчатка" все еще энергично расстреливались японцами; на миноносце уже были и убитые и раненные осколками, а один удачный снаряд каждое мгновение мог пустить его ко дну...
-- Отваливайте скорее! -- кричал со среза Курсель...