Это был момент замешательства, за который японцы могли бы дорого поплатиться, но не нашей эскадре было его использовать, особенно в том состоянии, в каком она находилась к этому времени.
Неприятель, пользуясь своей быстроходностью, не только успел выправить расстроившуюся линию, но и достиг того, к чему стремился, -- вышел поперек курса "Александра", снова отжимая его к югу...
* * *
Из правых портов батареи мы могли теперь хорошо видеть "Александр", который был у нас почти на траверзе и держал прямо на "Суворов". За ним следовали остальные. Расстояние уменьшалось. В бинокль уже отчетливо видны были избитые борта броненосца, разрушенные мостики, горящие рубки и ростры... но трубы и мачты еще стояли. Следующим шел "Бородино", сильно горевший. Японцы уже успели выйти вперед и завернуть на пересечку. Наши подходили справа -- они же оказались слева от "Суворова". Стреляли и в нас, и через нас. Наша носовая 12-дюймовая башня (единственная, до сих пор уцелевшая) принимала деятельное участие в бою. На падающие снаряды не обращали внимания. Меня ранило в левую ногу, но я только досадливо взглянул на рассеченный сапог. Затаив дыхание, все ждали... По-видимому, вся сила огня японцев была сосредоточена на "Александре". Временами он казался весь окутан пламенем и бурым дымом, а кругом него море словно кипело, взметывая гигантские водяные столбы... Ближе и ближе... Расстояние не больше 10 кабельтовых... И вот -- один за другим целый ряд так отчетливо видимых попаданий по переднему мостику и в левую 6-дюймовую башню... -- "Александр" круто ворочает вправо, почти на обратный курс и уходит...(Был ли этот поворот намеренным или случайным -- вследствие по вреждения рулевых приводов, -- навсегда осталось тайной) За ним -- "Бородино", "Орел" и другие... Ворочают поспешно, даже не выдерживая линии кильватера... не то -- "последовательно", не то -- "все вдруг"...
Глухой ропот пробежал по батарее...
-- Бросили!.. Уходят!.. Сила не взяла! -- раздавались отрывочные восклицания среди команды...
Они, эти простые люди, конечно, думали, что наша эскадра, возвращаясь к "Суворову", имела целью его выручить. Их разочарование было тягостно, но еще тягостнее было тем, кто понимал истинное значение происходившего...
Беспощадная память, неумолимое воображение так ясно, так отчетливо воссоздавали перед моими глазами другую, такую же... такую же ужасную картину: так же спешно, в таком же беспорядке уходили на NW наши броненосцы 28 июля, после сигнала князя Ухтомского...
-- Сила не взяла!..
И страшное, роковое слово, которое я даже мысленно не смел выговорить, неумолчно звенело в мозгу, казалось, огненными буквами было написано и в дыме пожара, и на избитых бортах, и на бледных, растерянных лицах команды...
Рядом со мною стоял Богданов. Мы переглянулись и, кажется, поняли друг друга. Он уж хотел сказать что-то, но вдруг... остановился, потом оглянулся и промолвил делано-равнодушным тоном:
-- А ведь у нас порядочный крен на левую!..
-- Да, градусов восемь будет... -- согласился я и, вынув часы и записную книжку, отметил: "3 часа 25 мин. пополудни; сильный крен на левую; в верхней батарее большой пожар".
Не раз потом я думал: чего мы прятались друг от друга и от самих себя? Почему Богданов не решился громко выговорить, а я не посмел, даже в собственной памятной книжке, написать это безотрадное слово -- поражение?.. Может быть, в нас еще теплилась какая-то смутная надежда на чудо, на какую-нибудь внезапность, которая все изменит?.. Не знаю...
После поворота "Александра" японцы тоже повернули "все вдруг" на 16 румбов. На этот раз маневр удался... Да ведь это и был уж не бой, а только маневр...
Идя обратным курсом, японцы проходили у нас под носом, и с "Суворова" казалось, что это мы идем вразрез их колонны. Повернули вправо за нашей эскадрой. Конечно, не более, как самообман: управляясь машинами, да еще не по окрестным предметам, а по компасу из боевого поста, мы никуда не шли, а только ворочались вправо и влево, оставаясь почти на одном месте.
Проходя мимо, неприятель, разумеется, не упустил случая сосредоточить огонь на упрямом корабле, который не хотел тонуть. Кажется, в это время была подбита наша последняя башня- носовая 12-дюймовая.
По японским сведениям, одновременно с эскадрой к нам подходили неприятельские миноносцы и атаковали нас, но безуспешно. Я их не видел.
Один снаряд так удачно попал в порт четвертого с носу 75-мм орудия нижней батареи левого борта, что, снеся орудие, еще пробил и броневую палубу. Вода, захлестывавшая, вследствие крена на левую, в разбитый порт, не стекала обратно, а лилась через эту пробоину в жилую палубу, что представляло серьезную опасность. Богданов первый обратил на нее внимание, и мы начали складывать из мешков (и чего попало под руку) нечто вроде бруствера, ограждающего дыру от притока воды. Говорю "мы", потому что в это время немногочисленная команда, оставшаяся в батарее, не отзывалась ни на какие приказания. Люди в каком-то оцепенении жались по углам. Приходилось вытаскивать их чуть не силой и подавать пример, работая собственными руками. К нам присоединились пришедший откуда-то флагманский минер, лейтенант Леонтьев, и Демчинский. Последний мог действовать только силой убеждения, так как кисти обеих рук у него были забинтованы.
В 3 ч. 40 мин. пополудни по батарее, а затем и по всему броненосцу пронеслось торжествующее "ура!". Где и кто закричал его впервые? Кому и что померещилось? -- осталось неизвестным... Передавали, будто откуда-то видели, как пошел ко дну японский корабль; иные утверждали даже, что не один, а два!.. Во всяком случае этот торжествующий крик внезапно и резко изменил настроение команды: стряхнул угнетение, вызванное зрелищем расстрела "Александра" и ухода эскадры. Люди, только что прятавшиеся по углам, глухие к приказаниям и даже просьбам офицеров, теперь сами бежали к ним с вопросами -- "куда? что делать?". Слышались даже шутливые восклицания -- "Ходи! ходи веселей! Небось! Это 6-дюймовые! "Чемоданы" все вышли!"
Действительно, с удалением главных сил, нас расстреливали только легкие крейсера адмирала Дева, а это в сравнении с прежним было почти неощутительно...
Командир В. В. Игнациус, после перевязки второй раны в голову оставшийся в жилой палубе, конечно, не выдержал этого момента и, не слушая докторов, бросился по трапу в батарею с криком: "За мной, молодцы! На пожар! На пожар! Только бы одолеть пожар!"
К нему хлынули разные нестроевые, находившиеся в жилой палубе (санитарные отряды) и легкораненые, уже бывшие на перевязке...
Шальной снаряд ударил по люку, и, когда дым рассеялся, ни трапа, ни командира, ни окружавших его людей -- никого не было...
Однако даже и этот кровавый эпизод (один из сотни других) не расхолодил возбуждения команды. В нижней батарее, где за недостатком рук начали чаще и чаще заниматься пожары, появились люди, закипела работа... Из судовых офицеров, кроме Богданова, прибежал еще лейтенант Вырубов (младший минер). Молодой, рослый, здоровый, в кителе нараспашку, он всюду бросался в первую голову, и один его окрик: "Навались! Не сдавай!" -- раздававшийся среди дыма и пламени, казалось, удваивал силы работавших. Приходил ненадолго Зотов, раненный в левый бок и руку; выглядывал из жилой палубы князь Церетели, спрашивая, как дела; пронесли мимо вторично и тяжело раненного Козакевича... Появился откуда-то мой вестовой, Матросов, и чуть не силой стал тащить меня на перевязку. Едва от него отделался, приказав прежде всего принести мне папирос из каюты. Он бойко крикнул:
-- Есть, ваше высокоблагородие! -- и убежал. Больше мы не виделись...
-- По орудиям! Миноносцы подходят! По орудиям! -- пронеслось по палубе...