Легко было сказать -- "по орудиям!".
Из всех двенадцати 75-мм пушек нижней батареи оказалась не подбитой только одна, с правого борта... Впрочем, и ей не пришлось стрелять на этот раз.
Миноносцы осторожно приблизились к нам с кормы (по японским сведениям, это было в 4 ч. 20 мин. дня), но в кормовом плутонге (позади кают-компании) еще уцелела 75-мм пушка. Волонтер Максимов, за убылью офицера принявший командование плутонгом, открыл по миноносцам частый огонь, а те, увидев, что эта странная, избитая посудина все еще огрызается, ушли, выжидая более благоприятного времени.
Этот случай подал мне идею выяснить, какими силами располагаем мы для отражения минной атаки, вернее -- до какой степени достигает наша беспомощность...
В нижней батарее оказалось команды человек 50 самых разнообразных специальностей. Из них, однако, два комендора. Пушек, как ни искали, нашлась, вполне исправная, только одна, да еще другую комендоры предполагали "наладить", собрав взамен поврежденных частей соответственные части от остальных десяти, окончательно выведенных из строя. Затем была еще пушка у Максимова в кормовом плутонге.
Закончив инспекторский смотр нижней батареи, я поднялся в верхнюю в носовой плутонг (из башен ни одна не действовала). Здесь меня поразила картина, наиболее ярко характеризующая действие японских снарядов: пожара не было; что могло сгореть -- уже сгорело; все четыре 75-мм пушки были сброшены со станков, но тщетно искал я на орудиях и на станках следов непосредственного удара снарядом или крупным его осколком. Ничего. Ясно, что разрушение было произведено не силой удара, а силой взрыва. Какого? В плутонге не хранилось ни мин, ни пироксилина... Значит, неприятельский снаряд дал взрыв, равносильный минному...
Читателям, может быть, покажутся странными эти прогулки по добиваемому броненосцу, осмотр повреждений, их оценка... Да, это было странное, если хотите, даже ненормальное состояние, господствовавшее, однако, на всем корабле. "Так ужасно, что совсем не страшно". Для всякого было совершенно ясно, что все кончено. Ни прошедшего, ни будущего не существовало. Оставался только настоящий момент и непреоборимое желание заполнить его какою-нибудь деятельностью, чтобы... не думать.
Спустившись снова в нижнюю батарею, я шел посмотреть кормовой плутонг, когда встретил Курселя.
Прапорщик по морской части Вернер фон Курсель, курляндец родом и общая симпатия всей суворовской кают-компании, плавая чуть ли не с пеленок на коммерческих судах, мог говорить на всех европейских языках, и на всех одинаково плохо. Когда в кают-компании над ним острили по этому поводу, он пресерьезно отвечал: "Но я думаю, что по-немецки все-таки лучше другого!" На своем веку он столько видел и пережил, что никогда не терял душевного равновесия и никакие обстоятельства не могли помешать ему встретить доброго знакомого приятною улыбкой.
Так и теперь, он уже издали кивал мне головой и радостно спрашивал:
-- Ну, какие дела вы поделываете?
-- Идет ликвидация дел... -- ответил я.
-- О, совершенно да!.. Но вот меня всё не ранит и не ранит, а вас, кажется, задевало...
-- Было...
-- Куда вы идете?
-- Посмотреть кормовой плутонг и забрать папирос в каюте -- все выкурил.
-- В каюте? -- и Курсель хитро засмеялся. -- Я сейчас оттуда. Но, впрочем, пойдемте, и я -- провожаю.
Он действительно оказался полезным провожатым, так как знал, где дорога свободна от обломков.
Добравшись до офицерского отделения, я в недоумении остановился -- вместо моей каюты и двух смежных с ней была сплошная дыра...
Курсель весело хохотал, радуясь своей шутке...
Внезапно рассердившись, я махнул рукой и быстро пошел обратно. В батарее Курсель меня догнал и стал угощать сигарами.
В нижней батарее всякие возгорания были уже прекращены, и, ободренные успехом, мы решили попытать счастья в верхней. Двое трюмных (Трюмные -- заведующие трюмами, водоотливной и пожарной системой) достали откуда-то совсем новые, необделанные шланги; один конец проволокой найтовили к пожарному крану, а на другой -- тем же способом наращивали пипку...
-- Ай да молодцы! -- ободрял их Богданов. Вооружившись шлангами и прикрываясь от огня мокрыми мешками, сначала только высунулись через церковный люк, а затем, залив горевшую здесь рухлядь перевязочного пункта, и совсем вылезли в верхнюю батарею. Команда работала с увлечением, и скоро в церковном отделении пожар был прекращен. Зато позади средних 6-дюймовых башен бушевало пламя. Двинулись туда, но тут... Сюда, как в место более укрытое, убраны были с мостиков ящики патронов 47-мм пушек, и надо же было, чтобы как раз в то время, когда мы собирались тушить окружавшее их пламя, они начали рваться. Несколько человек сразу же упало убитыми и ранеными. Произошло замешательство...
-- Это ничего! это сейчас кончается! -- пробовал убеждать Курсель...
Но взрывы все учащались. Новые шланги были перебиты один за другим. В то же время где-то близко раздался характерный резкий удар, сопровождаемый лязгом рвущегося железа... Еще и еще... Это были уже не 6-дюймовые, а опять "чемоданы"... Людьми овладела паника. Никого и ничего не слушая, они бросились вниз.
Когда, огорченные неудачей, казалось, так хорошо начатого дела, мы спускались в нижнюю батарею, что-то (должно быть, какой-нибудь обломок) ударило меня в бок, и я пошатнулся.
-- Опять задело? -- спросил Курсель, вынимая изо рта сигару и участливо наклоняя голову...
А я смотрел на него и думал: "Вот если бы целую эскадру укомплектовать людьми с такой выдержкой!"
VI
Между тем наша эскадра после своего крутого поворота от "Суворова" шла, постепенно склоняясь вправо, чтобы не выпускать на пересечку своего курса японцев, которые неизменно к этому стремились. В результате оба противника двигались по дугам концентрических кругов: наши -- по внутренней, японцы -- по внешней.
Около 4 ч. пополудни судьба как будто пыталась последний раз нам улыбнуться.
Среди густого дыма, валившего из поврежденных труб, дыма от выстрелов и от пожаров, мешавшегося с туманом, еще стлавшимся над морем, японские главные силы как-то разошлись с нашими и потеряли их из виду.
Японские источники, которыми я пользуюсь, говорят об этом эпизоде весьма кратко и глухо. Ясно только, что Того считал нашу эскадру прорвавшейся каким-то образом на север и пошел туда на поиски за нею, но Камимура не согласился с этим мнением и со своими крейсерами направился на S и SW. Так, по крайней мере, можно понять горячие панегирики в особом отделе книги, озаглавленном "Доблесть адмирала Камимура". Не будь этой "доблести", возможно, что на 14 мая бой был бы закончен и наша эскадра имела бы время собраться и оправиться.
Идя на S, а потом на SW, Камимура услышал усиленную канонаду, доносившуюся с запада, и пошел прямо туда. Это адмирал Катаока нападал (до сих пор довольно безуспешно) на наши крейсера и транспорты. Камимура принял деятельное участие в сражении и тут же вскоре открыл наши главные силы, которые, описав почти круг диаметром около 5 миль, возвращались к тому же месту, откуда "Александр" сделал свой внезапный и крутой поворот и около которого беспомощно бродил "Суворов".
Было около 5 ч. вечера.
Мы с Курселем стояли в нижней батарее, куря сигары и обмениваясь замечаниями о предметах, к делу не относящихся, когда "Суворов" оказался среди нашей эскадры, нестройно двигавшейся на север.
Одни суда проходили у нас справа, другие -- слева. Головным, ведя эскадру, шел "Бородино" (капитан 1-го ранга Серебрянников). "Александр", сильно избитый, с креном и севший в воду почти до портов нижней батареи, держался вне линии, медленно отставая, но не прекращал боя, действуя из уцелевших орудий. Я его не видел, но рассказывали, что у него вся носовая часть -- от тарана до 12-дюймовой башни -- была словно раскрыта.