дружбу. Между ними завязалась переписка, и только теперь, в этот приезд Антона в

Москву, они познакомились. Михаил Михайлович служил в пресловутом амбаре И. Е.

Гаврилова, был у него самым доверенным лицом и вел компанию с тем приказчиком,

который в повести Чехова «Три года» назвал хозяина «плантатором». Между прочим, этот

самый Михаил Михайлович имел обыкновение, вытянув вперед ребром ладонь, говорить

при всяком случае: «кроме...»

Труднее обстояло дело с возобновлением образования для сестры. За пропуском всех

сроков и за полным отсутствием вакансий ее решительно нигде не принимали, а может

быть, за семейными заботами и перегрузкою в труде или из-за провинциальной

непрактичности мои {84} родители не су-

Михаил Михайлович Чехов с женой Анной Ивановной,

урожд. Бабашевой. Публикуется впервые.

Архив С. М. Чехова. {85}

мели приступить как следует к делу. Но и тут все обошлось благополучно. Сестре удалось

тоже самой определить себя в учебное заведение и кончить курс со званием домашней

учительницы по всем предметам. Затем она поступила на Высшие женские курсы Герье и

успешно закончила и их. С большим восторгом я вспоминаю то время, когда она слушала

таких профессоров, как Ключевский, Карелин, Герье, Стороженко. Я был тогда в старших

классах гимназии, по всем швам сжатый гимназической дисциплиной и сухими

учебниками, – и вдруг, переписывая для сестры лекции, окунулся в неведомые для меня

науки. Скажу даже более, что общение с лекциями сестры определило и дальнейшее мое

образование. Казалось, что от пребывания сестры на Высших женских курсах Герье

изменилась и самая жизнь нашей семьи. Сестра сдружилась с курсистками, завела себе

подруг, они собирались у нас и читали К. Маркса, Флеровского и многое другое, о чем

тогда можно было говорить только шепотом и в интимном кругу. Все эти милые девушки

оказались, как на подбор, интересными и развитыми. Некоторые из них остались нашими

знакомыми до настоящего времени. За одной из них, Юношевой, кажется, ухаживал наш

Антон Павлович, провожал ее домой, протежировал ей в ее литературных начинаниях и

даже сочинил ей стихотворение:

Как дым мечтательной сигары,

Носилась ты в моих мечтах,

Неся с собой судьбы удары,

С улыбкой пламенной в устах...

И так далее.

С другой – астрономкой О. К.53 – он не прерывал отношений до самой своей смерти,

познакомил ее с А. С. Сувориным, и оба они принимали участие в ее судь-{86}бе. Между

прочим, он вывел ее (во внешних чертах) в лице Рассудиной в повести «Три года».

Наконец, после почти двухлетних поисков места, отцу удалось получить настоящую

должность все у того же И. Е. Гаврилова по письменной части, с жалованьем по тридцати

рублей в месяц и с правом жить и столоваться у него на дому в Замоскворечье, вместе с

другими его приказчиками, чем отец и воспользовался. Старший брат, Александр, уже

давно отошел от семьи, художник Николай учился в своем Училище живописи и вел

дружбу с соучеником Ф. О. Шехтелем, впоследствии знаменитым архитектором и

академиком, выполнившим, между прочим, внутреннюю отделку Московского

Художественного театра; брат Иван готовился в сельские учителя. К нашей семье

прибавилась еще и тетя Федосья Яковлевна, которую мы выписали из Таганрога. Мы жили

в тяжелой бедности, перебивались кое-как и не видели никакого просвета впереди. За три

года жизни в Москве мы переменили двенадцать квартир и, наконец, в 1879 году наняли

себе помещение в подвальном этаже дома церкви святого Николая на Грачевке, в котором

пахло сыростью и через окна под потолком виднелись одни только пятки прохожих.

В эту-то квартиру и въехал к нам 8 августа 1879 года наш брат Антон, только что

окончивший курс таганрогской гимназии и приехавший в Москву поступать в

университет. Мы не видели его целых три года и с нетерпением ожидали его еще весной,

тотчас по окончании экзаменов, но он приехал только в начале августа, задержавшись чем-

то очень серьезным в Таганроге. Это серьезное состояло в том, что он хлопотал о

стипендии по двадцати пяти рублей в месяц, которую учредило как раз перед тем

Таганрогское городское управление для одного из своих уроженцев, отправляющихся

получать высшее образование. Таким образом, он приехал в Москву не с {87} пустыми

руками; кроме того, зная стесненное положение нашей семьи, привез с собою еще двух

нахлебников, своих товарищей по гимназии – В. И. Зембулатова и Д. Т. Савельева. Он

приехал к нам раньше их, один, как раз в тот момент, когда я сидел за воротами и грелся на

солнце. Я не узнал его. С извозчика слез высокий молодой человек в штатском, басивший.

Увидев меня, он сказал:

– Здравствуйте, Михаил Павлович.

Только тогда я узнал, что это был мой брат Антон, и, взвизгнув от радости, побежал

скорее вниз предупредить мать.

К нам вошел веселый молодой человек; все бросились к нему, начались объятия,

лобзания, и меня послали тотчас же в Каретный ряд на телеграф, чтобы сообщить отцу в

Замоскворечье о приезде Антона. Вскоре явились и Зембулатов с Савельевым, началось

устройство помещения для приезжих, и я был точно в чаду. Затем гурьбой отправились

смотреть Москву. Я был чичероне, водил гостей в Кремль, все им показывал, и все мы

порядочно устали. Вечером пришел отец, мы ужинали в большой компании, и было так

весело, как еще никогда.

На следующий день – новый сюрприз. Приехал какой-то человек из Вятки и привез с

собою нежного, как девушка, сына. Откуда-то он узнал, что мы – порядочные люди, и вот

решился просить мою мать взять в нахлебники его сына, тоже приехавшего в Москву

поступать в университет. Это были очень богатые люди, квартира наша была убога и

темна и помещалась в глубоком подвале, но отец так заботился о нравственности своего

сына, что не обратил на это внимания и поместил его у нас. Этого молодого человека

звали Николай Иванович Коробов. Он быстро сошелся с Антоном, и до самых последних

дней оба они были близкими друзьями. Таким образом, в нашей тесной квартире

появилось сразу четы-{88}ре студента, и все – медики, связанные единством науки и в

высокой сте-

Журналы, в которых сотрудничали братья Чеховы в 1880-х годах. {89}

степени лично порядочные. Наша жизнь сразу стала легче в материальном отношении.

Конечно, прибылей с нахлебников не было никаких: мать брала с них крайне дешево и

старалась кормить их досыта. Зато, несомненно, поправился и стал обильнее наш стол.

Прошения о поступлении в университет подавались не позже 20 августа на имя

ректора в правлении, в старом здании на Моховой, в отвратительном помещении внизу

направо. Антон еще не знал хорошо Москвы, и туда повел его я. Мы вошли в грязную,

тесную, с низким потолком комнату, полную табачного дыма, в которой столпилось

множество молодых людей. Вероятно, Антон ожидал от университета чего-то

грандиозного, потому что та обстановка, в какую он попал, произвела на него не совсем

приятное впечатление. Но то, что ему пришлось потом большую часть своего

университетского курса проработать в анатомическом театре и в клиниках на

Рождественке, и то, что в самом университете на Моховой он бывал очень редко, по-

видимому, изгладило в нем это первое впечатление. Впрочем, ему было не до впечатлений:

на его долю с первых же шагов его в Москве свалилось столько обязанностей и труда, что

некогда было думать о сентиментальностях.

С осени того же года мы все оптом переехали на другую квартиру по той же