М. М. Дюковский разошелся со своим кадетским начальством и вскоре перешел на

службу в Мещанское училище на другом конце Москвы, на Калужской улице, где получил

должность эконома, стол и квартиру. Братья Чеховы стали бывать у него и здесь, а

квартира его превратилась в студию моего брата Николая.

Дюковский с нами едва не породнился. У моей матери была в Шуе двоюродная

сестра58, выданная замуж за {95} местного городского голову Н. А. Закорюкина, у

которого была дочь от первого брака59, выданная замуж за некоего И. И. Лядова. Дочь эта

умерла, оставив И. И. Лядову девочку, Юленьку, которую стали воспитывать старики

Закорюкины. В ту пору Юленьке исполнилось восемнадцать лет. Возникла мысль выдать

ее замуж за М. М. Дюковского, тем более, что Юленька была очень милая, воспитанная

девушка, да к тому же и с приданым, кажется, тысяч в сорок. Дюковский ничего не имел

против и отправился вместе с братом Николаем в Шую представляться старикам.

Утверждение некоторых биографов60, что туда ездил с Дюковским не Николай, а Антон,

неверно. Брак не состоялся, тем не менее завязались отношения у Николая и Антона с

отцом Юленьки, И. И. Лядовым, и его свояком Ф. И. Гундобиным61, которые стали

наезжать в Москву довольно часто и, как люди с довольно большими средствами, стали в

ней покучивать. Они принялись за моих братьев и стали водить их по ресторанам, чтобы

не сказать хуже, в известный тогда «Salon des VariИtИs» («Соленый вертеп») и по разным

притонам, где шуйские толстосумы развертывали всю свою купеческую удаль. Гундобина

Антон прозвал Мухтаром, и так сей почтенный шуянин именовался до своего

восьмидесятилетнего возраста. Оба эти типа попали в печать и в некоторых рассказах

послужили Чехову моделью. О том, как проводили время Лядов и этот Мухтар с моими

юными, еще безусыми братьями, свидетельствует предпоследний абзац в рассказе Чехова

«Салон де Варьетэ», помещенный в N 11 «Зрителя» за 1881 год, где все эти четыре лица

названы по имени.

После «Стрекозы» Антон Павлович перешел сотрудничать в «Зритель». История

этого перехода такова. Пока Антон Павлович работал в «Стрекозе», старший мой брат,

Александр, пописывал в «Будильнике», где появился один из его рассказов – «Карл и

Эмилия», обратив-{96}ший на себя

«Наше оружие для разрешения насущных вопросов» (виселица).

Рисунок худ. М. Чемоданова, опубликованный в N 19 журнала

«Свет и тени» от 16 мая 1881 г.

внимание. Между тем редакция «Стрекозы» стала то и дело возвращать брату Антону его

статьи обратно с ехидными ответами в «Почтовом ящике», и, после того как он поместил в

ней около десятка статеек, тот же «Почтовый ящик» «Стрекозы» переполнил чашу

терпения брата следующим ответом: «Не расцвев, увядаете. Очень жаль. Нельзя ведь

писать без критического отношения к делу». Антон обиделся и стал искать себе другой

журнал. К «Будильнику» и «Развлечению» он тогда относился недоверчиво, а подходящего

органа не нахо-{97}дилось. Если не ошибаюсь в хронологии, то как раз в это время группа

московских писателей затеяла издавать литературный сборник «Бес», к участию в котором

пригласили Антона и в качестве художника – Николая. Вместе с другим художником, А. С.

Яновым, Николай с азартом принялся за иллюстрации, Антон же собирался написать туда

кое-что, да так и не собрался. «Бес» вышел без его материала. Брат Антон остался без

заработка, но его вскоре выручил «Зритель». Как потом оказалось, журнал этот стал

специально «чеховским», так как в нем все литературно-художественное производство

целиком перешло в руки сразу троих моих братьев – Александра, Антона и Николая,

причем Александр, кроме того, стал еще заведовать в «Зрителе» секретарской частью.

Помещался этот журнал на Страстном бульваре, в доме Васильева, недалеко от Тверской.

Я ходил туда после гимназии каждый день.

Основателем «Зрителя» был некто Вс. Вас. Давыдов, у жены которого была модная

мастерская, а у него самого – небольшая типография. Он занимался, кроме того,

фотографией и был необыкновенным энтузиастом. Планы его были всегда грандиозны и

масштабы безграничны. Когда он что-нибудь затевал, то размахивал руками и говорил с

таким увлечением, что брызгал во все стороны и то и дело свистел:

– И будет у меня – фюить!.. – и то, и это... А потом я разверну это дело – фюить!.. –

так широко, что чертям тошно покажется – фюить! – И так далее.

Только что стала входить в употребление цинкография. Все существовавшие в

Москве иллюстрированные журналы печатались литографически, только одна «Стрекоза»

в Петербурге пользовалась цинкографическими клише (ее издавал цинкограф Герман

Корнфельд).

Давыдов ухватился за цинкографию с увлечением и, выражаясь словами Антона

Чехова, стал портить рисун-{98}ки своих художников. Цинкографическую мастерскую он

устроил сам, своими

«Девица в голубом». Картина Н. П. Чехова, масло, 1881.

Гос. музей-заповедник А. П. Чехова в Мелихове. {99}

руками, и она была чрезвычайно примитивна. Три ящика, обмазанные смолой и

наполненные раствором азотной кислоты, парами которой Давыдов дышал с утра до

вечера и с вечера до утра, и валик с черной краской, которой он накатывал переведенные

на цинк рисунки, – вот и все устройство цинкографии. С такими средствами и без гроша за

душой он начал издавать журнал «Зритель». Журнал этот должен был выходить (фюить!)

по три раза в неделю, должен был (фюить!) затмить собою все другие московские

журналы, должен был стоить (фюить!) всего только три рубля в год и с первого же номера

приобрести (фюить!) не менее 20 тысяч подписчиков! Кажется, Вс. Вас. Давыдову

помогали материально в этой затее служивший в одном из московских банков О. И.

Селецкий и помощник присяжного поверенного Озерецкий, потому что, кроме братьев

Чеховых да еще провинциального актера Стружкина, вечно толкались в редакции

«Зрителя» и они. Стружкин писал стихи под псевдонимом «Шило», и брат Антон острил

над ним, что это шило колет не острым концом, а тупым. По-видимому, у Озерецкого

вовсе не было адвокатской практики, потому что для своей рекламы он затевал

фантастические дела. Так, по его проекту мои братья Антон или Александр, кто-нибудь из

них двоих, должен был подать мировому судье жалобу на то, будто Стружкин разбил о его

голову гитару. Процесс должен был перейти потом в мировой съезд, принять

юмористическую окраску и попасть затем в печать прямо из-под пера Антона или

Александра, причем в судебном отчете собственного изготовления проектировалось

привести и защитительную речь нашего «талантливого и подающего громадные надежды»

адвоката Озерецкого.

Редакция «Зрителя» была более похожа на клуб, чем на редакцию. Сюда, как к себе

домой, сходились каж-{100}дый день ее члены, хохотали, курили, рассказывали анекдоты,

ровно ничего не делали и засиживались до глубокой ночи. Служитель Алексей раз десять

подряд обносил всех чаем; тут же сидел сортировщик из почтамта Гущин, который

почтительно прислушивался к разговорам и подбирал адреса подписчиков по трактам и

местам. Каждую трактовую ведомость он подписывал так: «Сортир. Гущин». За это его

прозвали «Ватерклозетом».

В это время в типографии у Давыдова случилась презабавная история. Кто-то

печатал у него свой перевод романа польского писателя Крашевского «Король и

Бондаривна», но так как денег на расплату за печатные работы и за бумагу у переводчика

не оказалось и эти книги нечем было выкупить, то все 2 тысячи экземпляров так и