Вскрытие пола оказалось самым легким из всего, что мне предстояло. Трухлявые доски из маленькой комнаты, кухни и прихожей, крошась и разваливаясь в моих зудевших от желания поработать руках, были выдернуты и вынесены из дома буквально за пару часов. И после этого сразу же обнаружилось, что устройство пола я не знаю абсолютно. И что самое хреновое, почувствовал я это собственным вспотевшим телом. Под досками между лагами, укрытая для изоляции толем, была напихана стекловата. И когда я в порыве трудового экстаза сорвал верхний слой толи, стекловата пыхнула на меня, и я через пять минут поверил, что можно умереть, зачесав себя до смерти. Чесались все места, которые были на этот момент открыты, а я ведь даже хотел раздеться до трусов, и было страшно подумать, что бы произошло, если бы я это сделал. Передышка в ванной мало что дала. Вода никак не успокаивала чешущиеся части тела, и я, напялив на себя всякие старые тряпки, превозмогая зарождающееся желание сбежать куда подальше, все же довел осмотр пола до бетонной основы.

Увиденное меня несколько обескуражило. Щели в подвал были такой величины, что туда спокойно пролезала рука. А наших северных крыс я уже видел сам неоднократно. Они стаями жили в вечно парящих подвалах наших домов, и даже не боялись в светлое летнее время спокойно перебегать на ланч к мусорным бакам. Лаги, на удивление, сохранились хорошо и никак не пострадали от потопа.

Весь следующий день да и всю следующую неделю я готовился к дальнейшим работам. Обогатил стройбат еще на рублей пятьдесят, получив взамен несколько мешков цемента и три рулона толстой цинковой фольги, которая хотя и с трудом, но вполне нормально резалась простыми ножницами. В хозяйственном магазине я прикупил пакета три крысиной отравы в виде порошка, несколько пар резиновых перчаток и еще кучу всякой всячины.

Следующие два дня прошли у меня в сплошном строительном угаре. Я отпросился с обязательного субботнего ПХД и начал с того, что полностью вскрыл пол во всех помещениях до голого бетона. Замесил раствор цемента, который щедро сдобрил битым стеклом и крысиной отравой, и забетонировал все найденные мной щели и отверстия. Теперь даже крысы, умеющие жевать бетон, вряд ли решились бы опробовать своими зубами стекло, вкупе с отравой. Следующим этапом было покрытие бетона фольгой, от стенки до стенки. Потом, первой же зимой, эта фольга создала такой эффект сковородки над вечно парящим подвалом, что мы даже в самые крутые морозы спали дома с открытой форточкой. Последним делом, которое я через силу довершил к двенадцати часам ночи, была установка лагов, толи, стекловаты, а сверху еще одного слоя толи.

В квартиру Бронзиса я возвращался, пошатываясь от усталости и почесываясь от вездесущей стекловаты, которую потом еще полчаса дома отдирал от кожи жидкой резиной. У меня не хватило сил даже опрокинуть стопку, и я заснул на диване, не расстилая постель и даже не раздеваясь.

Утром я начал класть пол. Это оказалось на удивление легко, и большую часть времени занимало только пиление огромных половых досок по размеру. Тем не менее к восемнадцати часам вечера я уже закончил даже прибивать плинтуса, и потом минут пятнадцать зачарованно рассматривал дело рук своих, не понимая, как же я это все осилил.

А в понедельник утром меня откомандировали на выход в море с другим экипажем. Десять дней морей прошли быстро, и единственное, что меня расстраивало, — это то, что я не додумался еще и покрасить пол в тот же вечер. Он бы намертво высох за эти дни. Но когда мы вернулись в базу и я отправился проверить свою квартиру, я едва смог открыть дверь. Мое упрямство и махровый дилетантизм в области ремонта меня крупно подвели.

Доски, подсохнув за десять дней и будучи плотно подогнанными друг к другу, выгнулись так, что, казалось, будто из-под пола кто-то сильно ломился в квартиру, но, к счастью, не попал. В течение двух следующих выходных я выдирал на совесть загнанные мною же гвозди и перекладывал пол заново, матерясь и одновременно смеясь над самим собой. А потом уже была и покраска. А после были обои, которые я клеил самодельным клеем из муки, но забыл добавить в него средство от вездесущих тараканов, которые подводник, хочешь не хочешь, приносит домой, так что через месяц переклеивал их заново, ибо тараканов расплодилось великое множество.

И еще мне навсегда врезался в память бетон, из которого строили дома. Он был такой твердости, что даже наличие дрели с алмазным сверлом не гарантировало того, что ты за пару часов повесишь на окна самые обычные карнизы. Мне даже казалось, что если бы вдруг Кольский полуостров, не дай бог, тряхануло какое-нибудь приблудное землетрясение, то наши дома не развалились бы, а просто попадали набок цельными коробками.

Через несколько лет я переехал в другую квартиру. Более достойную, не парящую и не протекающую, на четвертом этаже, но, наверное, такова человеческая натура, что даже теперь я с какой-то любовью вспоминаю ту самую свою первую двушку с кухонькой-пеналом, каждый гвоздь в которой был забит моими руками и каждый уголок которой был вытерт моими коленками. И до сих пор мне кажется, что эта квартирка в далеком заполярном Гаджиево была самой уютной и любимой в моей жизни…

Никогда не знают, кто прав, но всегда известно, кто в ответе.

Закон Уистлера

В нашей краснознаменной дивизии, впрочем, как и во всех других, существовала одна очень занимательная вахта для офицерского состава — распорядительный дежурный по дивизии. Могу поспорить, что многие бывшие подводники прослезятся, услышав стольдорогое их сердцу слово — распред,или распор. И есть от чего. Ровно на сутки ты становишься главной задницей штаба. Покорной и беззащитной. Ты сидишь в стеклянном аквариуме у входа в штаб, массируешь руками телефонные трубки, и каждый из штабных лаперузов походя имеет или не имеет тебя, в зависимости от настроения. Причем, чем выше должность, тем чаще и сильнее, просто так, от избытка командного патриотизма.

Акакие причины находят! Например, наш ЗКД «полковник» Попов, будующий адмирал, начальник штаба флота, любитель хорового пения и гармони снимал распреда только за то, что у него при утреннем докладе из-под кителя не торчала белоснежная рубашка. Кто вбил в его голову, что белую сорочку надо носить как нательное белье, — ума не приложу! Но снимал рас -предов с вахты Попов исправно, с маниакальной настойчивостью. Атак как дежурный по дивизии, командир или его старпом, заступив, исчезали почти до смены, главным громоотводом становился его помощник-рапсред или мичман — дежурный по штабу. Но в основном, естественно, офицер, как, наверное, наиболее профессиональный защитник Родины.

В тот раз я заступал со своим старпомом капитаном 3 ранга Будиным Борисом Александровичем по прозвищу Мякиш. Прозвище свое он полностью оправдывал. Офицер он был умный, образованный, знал то ли два, то ли три языка, в том числе японский, словом, гигант мысли. Но трусливый до абсурда и абсолютно не военный человек! Принять самостоятельно решение не мог, не хотел и даже не пытался. А я лейтенант, боязливый и трусливый ввиду срока службы, пока еще маленького. Вот так два перепуганных заступили в пятницу вечером на вахту в самое клоачное место дивизии — штаб на ПКЗ. До утра дожили без потерь. Утром более старший по званию трус смылся в неизвестном направлении, а я остался один на один с разрывающимися телефонами и привередливыми начальниками. Но все же была суббота, комдив взял и не приехал, и почти вся штабная орда, не чувствуя контроля, разбежалась по «делам». Домой попросту. СПНШ, по долгу службы обязанный сидеть до упора, побродил немного по палубам ПКЗ, устал и упал спать в свою каюту. Все стихло, и я расслабился.

Часов в одиннадцать заверещал прямой, без наборника, телефон оперативного дежурного, главы всей вахтенной службы флотилии подводных лодок. Я поднял трубку и доложился: