На Печерском скаковом поле уже несколько часов маялись, ожидая начала смотра, «потешные» – учащиеся гимназий и иных учебных заведений Киевского округа. «Потешные» были членами детских военизированных формирований: недавняя идея царя, ему уже мало было войсковых смотров и парадов. Дети занимались маршировкой, рассыпным строем и разведками, проходили полное учение под инструктажем унтер-офицеров местных частей. Николай II вынашивал проект организации и «потешных сестер», в отряды могли войти гимназистки и курсистки. Сейчас «потешные» занимали зеленое поле ипподрома в шахматном порядке: группы в рубашках защитного цвета, синего, малинового, черного, кто в бескозырках, кто в папахах.

Столыпин на маневрах не присутствовал. Вместе с другими сановниками он приехал на ипподром и занял место на трибуне рядом с государевой ложей. Петр Аркадьевич чувствовал себя утомленным. Одна из дам посмотрела на его мундир, увешанный орденами, и полюбопытствовала:

– Голубчик Петр Аркадьевич, что это у вас за крест на груди – точно могильный?

Он опешил, однако ж в тон ответил:

– Это крест святого Владимира, голубушка. Получил я его за труды управления.

Царь запаздывал. Минуло уже полтора часа против назначенного времени. Наконец дорога запылила.

Первыми по программе шли рысистые испытания. Коннозаводчики выставляли своих питомцев. Победителям Николай II собственноручно преподнес памятные жетоны. Затем выступили «потешные». Показали упражнения сокольской гимнастики, продефилировали мимо трибун церемониальным маршем.

С Печерского поля моторы и коляски потянулись в Киев, к Городскому театру.

В этот час, когда товарищ министра и полковник Додаков завершали обход охранной стражи в залах, фойе и переходах театра, их разыскал Кулябко.

– Только что звонил Аленский. Передал по телефону буквально следующее: Николай Яковлевич очень взволнован. Он в течение нескольких часов смотрит из окна через бинокль и видит наблюдение. Он уверен, что за ним поставлено наблюдение. «Скверно. Слишком откровенно…»

– Все? – поднял брови генерал.

– Нет. Аленский попросил, чтобы я предоставил ему билет в театр.

Курлов и Додаков переглянулись.

– Немедленно выдать, – приказал товарищ министра.

Кулябко достал несколько синих карточек. Выбрал одну: «Билет № 406. Ряд 18, кресло 6». Прошел в телефонную комнату. Заполнил графы на имя Богрова. Позвонил. Потом подозвал филера:

– На углу Пушкинской и Бибиковского бульвара передашь этот конверт господину, который назовется Аленским. Его приметы…

– Знаю самолично, – сказал филер.

Богров появился в 8.15. Он был в черном фраке. Причесан, надушен. Белая манишка, галстук-бабочка. Подполковник увлек его в сторону:

– Ну?

– Все хорошо. Николай Яковлевич сказал, что исполнение плана отложено на завтра. От Нины Александровны вестей пока нет.

Кресло Богрова было довольно далеко от сцены. Зал, освещенный тысячами огней, уже заполнялся. С площади донеслись приветственные клики. По проходам спешили последние из приглашенных.

В губернаторской ложе появился Николай II с дочерьми. Ушел занавес. Со сцены грянул гимн. Все встали. Затем началось представление. Давали «Сказку о царе Салтане».

Когда закончился первый акт, публика поспешила в холл, в буфеты.

Кулябко нервничал. Подошел к Богрову.

– Неспокойно у меня здесь. – Он постучал пальцем по груди. – Вас не затруднит сходить домой и удостовериться, там ли еще злоумышленник?

Богров согласился. Спустя четверть часа он снова показался в дверях театра. Дорогу ему преградил офицер охраны:

– Не могу пропустить – ваш билет надорван.

Кулябко поспешил навстречу:

– Пропустите. – Взял Богрова под локоть. – Ну, что там?

– Все как прежде.

– Слава богу!

В зрительном зале уже гасли огни.

Кресло Столыпина было в первом ряду, с левой стороны, за шесть кресел от царской ложи. Рядом занимали места министр двора барон Фредерикс, министр финансов Коковцов. Днем, на Печерском поле, наблюдая за парадом «потешных», Петр Аркадьевич сказал Коковцову: «Я чувствую себя здесь лишним. Собираюсь ночным поездом уехать в Петербург. И эти глупые сведения, что готовится какое-то покушение… Поэтому нам лучше быть вместе». Виктор Николаевич ответил: «Довольно нелюбезно с вашей стороны, что вы хотите непременно вместе». Пошутил? «Извините, я в эту историю не верю», – Петр Аркадьевич отошел на край трибуны. Пошутил… В театре вот опять сидят рядом…

Закончился и второй акт. Столыпин остался в зрительном зале. Поднялся с кресла, оперся спиной о барьер, ограждающий оркестровую яму. Начал неторопливо оглядывать зал. Через два часа он будет уже в поезде…

По проходу приближался молодой человек в черном фраке. На иссиня-бледном лице расплываются красные пятна. Криво сидит на переносице золотое пенсне. Все – в белом, а этот – в черном. Вот она, молодежь… Пьют.

Петр Аркадьевич перевел взгляд.

Молодой человек приблизился. И когда до барьера оставалось два-три шага, сунул правую руку в карман, выхватил блестящий предмет.

Сухо щелкнуло. Столыпин почувствовал тупой удар в грудь. Щелкнуло снова – и отдалось в руке. Только теперь Петр Аркадьевич ощутил боль. Он пошатнулся и упал в кресло.

Молодой человек, не выпуская пистолета из руки, поднял голову и, будто чего-то ожидая, посмотрел вверх, на потолок. Глаза его в удивлении расширились. Потом он повернулся и сначала неторопливо, а затем все убыстряя шаги, направился по боковому проходу из зала.

Он был уже у двери. Но тут оцепеневшая тишина рухнула. Со всех сторон к нему бросились, свалили, начали бить. Подбежал полковник Додаков, на ходу выхватывая саблю:

– Р-разойдись!

Кто-то дернул, завернул его руку с клинком:

– Живым! Взять живым!

Агенты охраны уже волокли стрелявшего в фойе.

На белом мундире председателя совета министров расползалось кровавое пятно.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Кулябко в телефонной комнате докладывал Курлову о последних сведениях, полученных от Аленского: «Николай Яковлевич еще у него дома», – когда из фойе послышался гул возбужденных голосов.

– Проверьте, подполковник, что там? – оборвал на полуслове генерал.

Кулябко вышел из комнаты. Павел Григорьевич привалился к стене. Уставился на хрустальные подвески люстры. От волнения у него поплыло перед глазами и разом взмокли спина и ладони.

Рывком отбросило дверь. На пороге – Кулябко, белый как сама смерть.

– Кого? – выдохнул Курлов. Спохватился: – Ч-что случилось?

– Столыпин! Убит! – Подполковник по-женски заломил руки. – Мне остается только застрелиться! Это Богров! Он! О, мерзавец!..

– Не распускайте нюни. Государь еще в театре? Следуйте за мной!

Он поспешил в зал, но в первые минуты не мог пробиться через толпу – в фойе выбегали, толкая друг друга, люди. Наконец генерал очутился среди кресел.

По центральному проходу несколько человек несли на руках Столыпина. Курлов устремился к царской ложе. Навстречу ему шел дворцовый комендант.

– Попросите его величество задержаться в ложе, пока я не приму меры и не доложу, что путь свободен! – выкрикнул Курлов.

Дедюлин уставился в его лицо тяжелым взглядом. Молча кивнул. Подбежали офицеры охраны. Павел Григорьевич начал отдавать распоряжения:

– Очистить от публики прилегающие улицы! Удвоить наряд для сопровождения автомобилей! Вызвать жандармский эскадрон и казачью сотню!

За его спиной взвился занавес. Артисты на сцене, оркестр, оставшаяся в зале публика исполнили «Боже, царя храни!». Николай II стоял в ложе, опершись руками на красный бархат перил.

Сопроводив царя до машины, Курлов вернулся в театр. У двери директорского кабинета, куда отнесли Столыпина, стояли жандармские офицеры. Они посторонились, открывая путь генералу.

Министр лежал на кушетке. Мундир был снят, грудь и рука перебинтованы. Вокруг кушетки хлопотали какие-то люди – кто во фраках, кто в мундирах.