- Всем взял? - головы переглянулись, пошептались и с превеликим трудом прикрылись лапами. - Погодь-ка. Щас, сам глянь-поглянь, - и Горыныч полез обратно в пещеру.

- Правильно говорить не "щас", а "сейчас", - поучительно заметила левая голова. - Как был неучем, так и остался.

- Чья бы корова мычала, - неожиданно напустилась на нее правая. - А кто книжника заморского слоп... - Она осеклась и невинно-добрым взглядом окинула Добрыню. - Да ты не подумай лихого, витязь, мы ведь вообще-то вегетарианцы. Так, мужички иногда побалуют скотинкой какой-никакой, а сами мы - ни-ни.

Из пещеры послышался стук сгребаемых в кучу костей, а затем возмущенный голос:

- Цыц, окаянные! Мне от вашей свиньи до сих пор тошно. И ведь цена-то ей куна в базарный день, так нет же, после того меда, что за выжег выручили, в разор пошли. Целую гривну отдали! Так еще и под Киев собрались, там, мол, ярмарка сорочинская. На людей поглядеть, себя показать... Вот и показали бы! Вас хоть телен... хоть хлебом не корми - лишь бы в кости аль в городки на резаны. А помнишь, - повернулась средняя голова к правой, - как эта, - она кивнула в сторону левой, - тебя битой ошеломила?

Наконец Горыныч выбрался из пещеры, держа в одной лапе донельзя ветхие мужские порты, а в другой зеркало в человеческий рост.

Деревянная рама сохранилась хорошо, чего нельзя было сказать о потускневшем металле, части которого, к тому же, не хватало.

- Чьих лап дело?! - рявкнула средняя голова. Остальные потупились. - Ладно, разберемся опосля. Звука вот только не будет, - обернулся он к Добрыне. - Вишь, - он закинул на правую голову порты и лапой подергал вделанный в раму штырь, видом похожий на ухват. - Сюда блюдечко надобно, да яблочко заветное. Так эти, - он грозно глянул на левую голову, - один блюдечко расколол, вдребезги, а другой яблоко сожрал. Разве ж тут убережешься? А узреть-то мы узреем. Средство волшебное имеется.

Он взял порты и с неожиданной живостью, так что не было видно лап, принялся тереть металл.

- Щас, - приговаривал он при этом, - щас.

- Надо правильно говорить "сейчас", - вновь нравоучительно отозвалась левая голова.

- Ты помолчи, когда не спрашивают, а не то... - грозно глянула на нее средняя. - Люди по делу пришли, а ты, понимаешь, астрологией занимаешься!

Зеркало поначалу помутнело, затем неожиданно ярко проступило изображение. Дородная дивчина, в настолько смелом сарафане, что не каждая манекенщица решилась бы в нем показаться (Добрыня поначалу отвернулся и плюнул, но затем со словами: "Не засть, не засть!" нетерпеливо-богатырски отодвинул головы Горыныча, которые, завидев непотребство и восхищенно взревев: "О-о-о!" уткнулись в зеркало) возвышалась, уперев руки в бока, над тщедушным принцем из классических фильмов-сказок. В одной руке была зажата скалка. Но стоило теперь уже царице или королеве поднять руку, зеркало затуманилось и они не увидели, чем дело кончилось.

- Царевич этот заморский как увидел Милославу, - начал Горыныч, - так и влюбился по уши. Ему колдун коня деревянного смастерил, летающего... Вот ведь диво какое: одно ухо повернешь - подымается, другое - опускается, гриву погладишь - не иначе как девку какую обстриг начисто, уж больно волос мягкий -вперед летит. А за хвост дернешь - так и спать можно, сам домой донесет. Вот он, не соврать, каждую ночь и летал к ней в терем. А уж сколько раз к князю ходил руки просить, не счесть. Но тот ни в какую. Сам рассуди: принц этот как свататься, так дары богатые тащит, совсем королевство свое разорил, уже хотел было на соседнее войной податься, дела поправить, казну пополнить, да кто-то ему ко мне путь поведал. Вот, мол, имеется специалист невест таскать. А я что, горец какой? Отказался. Ну дак он и привез меду. Пошли на рыбалку, на зорьку вечернюю, посидели, поговорили, ковшик за ковшиком, ну так я и согласился. А перед тем как уснуть, сторговал у него за работу десять десятин земли да полсотни бочек меда - больно уж он у него хорош. Так пока я спал, проснулись эти, - средняя голова кивнула вправо и влево и саркастически усмехнулась, - да и сторговались за два мешка луку. Проснулся я, а отступать поздно, у нас, Горынычей, слово тверже Алатырь-камня. А коня того он вскоре после женитьбы спалил... - раздумчиво добавил Змей после некоторого молчания.

Некоторое время Добрыня тупо глядел в зеркало, а затем, вдруг выхватив меч, гаркнул голосом богатырским:

- Ах же ты, сводник трехголовый, жизнь человеку испортил! Нет тебе пощады, давай биться один на один!

- А ты покричи, покричи. Нут-ка! Нас сам князь Владимир рукой своей в Красную книгу записал. На вече вон ступай, там и дери глотку. Можешь и на кулачки - не обижусь. Молод ишшо, а туда же... Поучился бы уму-разуму у старших. Меч-то, небось, кладенец? Вот и полож где взял. Не перечь, а то как ошеломлю хвостом - в землю уйдешь. Вместе с конем... Так вот.

- У кого ж поучиться-то? - грозно спросил Добрыня. - Ты ж грамотея заморского того...

- Да врут все люди! - заорал Горыныч так, что трава приникла к земле. И сейчас же, отведя глаза, потупился. - Так не со зла ведь. Обмишурился. С кем не бывает. Да и то сказать, немчина ведь, а кабы свой... Разве ж возможно?.. А биться...

Он разинул все три пасти, вдохнул полной грудью и... натужно закашлял.

- Сам-то я уже не очень пламя пускать, - объяснил он, утирая поочередно всем головам выступившие слезы, - а огонь греческий кончился. Вот и простудился, насморк. Так давай-ка мы лучше того...

- Чаво? - насупился Добрыня.

- Чаво-чаво, расчавокался тут. Этот с тобой? - кивнул он. - Так пошто молчит? В чем надобность? - обратился он к Владимиру.

Тот растерялся.

- Да так, собственно, ни в чем...

- Ну и ступай себе, раз ни в чем. А мы с тобой, Добрынюшка, пойдем - отведаем меда. Надо ж лечиться... Посидим, за жизнь потолкуем, глядишь, и распря решиться.

- А мед-то у тебя чей? - вопросил Добрыня, почесав шелом.

- Да не волнуйся ты, мужики местные делали. Не на базаре, не обманут.

- Ну разве что ковшик... - протянул богатырь. - Но затем, я от слова своего не отступаю, биться будем.

- Будем, будем. Пошли.

И они скрылись в пещере.

- Что ж теперь будет? - спросил Владимир.

- А что будет, что будет, да ничего не будет, - отозвался Конек. - Посидят, погуторят, выйдут биться один на один. У Змея тут преимущество, как-никак головы-то три. Побратаются, уж в который раз, да в село ближайшее, на кулачки. Раскатают по бревнышку пару-другую изб - и спать. Мужики тому и рады. Они, как проснутся, винятся перед обществом. Добрыня, он на все руки дока, избы ставит, печи кладет - любо-дорого посмотреть, лучше прежних, сто лет простоят. Горыныч же стадо пасет, ни один волк, али там медведь, не шелохнутся - за версту обходят. Огороды пашет, сорняки, делянки выжигает, жука колорадского со свеклы собирает, плодоножку там, медведку выкапывает. Коротко сказать, по хозяйству повинность несет. Ох уж и работа у них на пару спорится - все в руках-лапах горит. Мужики им и подряд предлагали, и девок красных, но они ни в какую - отработали свое, били обществу челом за обиду нанесенную, и восвояси. Пустое все это. Давай-ка лучше ночлег искать, вишь - негостеприимны мы тут.

- А как же Милослава? - недоуменно спросил Владимир.

- А что Милослава? Может, она уже в терем отчий вернулась. А может, замуж выскочила. Ни при чем здесь Горыныч...

Настало время узнать поподробнее и о третьем богатыре - Добрыне свет Никитиче. А поможет нам в этом Всеволод Федорович Миллер, его труд "Экскурсы в область русского эпоса", вышедший в 1892 г.

"что известно нам об историческом Добрыне, дяде Владимира? Очень мало достоверного: Из летописи известно, что Добрыня был не только ближайшим родственником Владимира, но его воспитателем, руководителем и самым преданным воеводой. Он посоветовал своему питомцу принять стол новгородский и в течение нескольких лет жил там при юном князе. Он заступился за честь Владимира и добыл ему силою гордую полоцкую княжну, не хотевшую разуть робичича. Ему приписывается, отзывающийся народным эпическим юмором, совет Владимира поискать лапотников для собирания дани: В свою бытность в Новгороде посадником, он является таким же ревнителем народного культа, каким до обращения был Владимир. Он ставит кумир над Волховом и приносит ему жертвы. А затем, по свидетельству драгоценного отрывка так называемой Иакимовой летописи, вместе с воеводой Путятой огнем и мечом водворяет в том же городе христианство и крестит жителей...