Илья. Та-ак!.. (Как бы нечаянно.) Кстати забыл... как этому, русому, фамилья-то?
Лена. Темников... а что?
Усмехаясь и похрамывая, Илья отходит в сторону.
Тебя в ногу ранило, Илья?
Илья. Нет, мне в сердце попало.
Лена недоуменно переглянулась с Устей. И только появление Мамаева выручает их всех из неловкого молчанья.
Лена. Здравствуй, папаня. (Взяв за плечи, она вглядывается в лицо отца.) Седины-ы прибавилось... и капельки в бороде.
Мамаев (сдержанно). Дождик маненько сыпет. Отучилась, умница?
Лена (весело). Вот воевать к вам прибыла. Весь техникум разъехался. Сму-утный ты нынче какой!
Мамаев. Не знает разумок твой детский, какой огонь идёт, любимица.
И слегка отстранив дочь, отошёл. Лена искоса смотрит, как, остановясь посреди, он поднял голову к образам.
Катерина (появляясь из каморки). Раздевайся да похлебай молочка с Лёнушкой. А там и преставление вместе посмотрите. (Дочери.) За артистами поехали.
Она увела дочь.
Илья. Что там, тихо, в мире-то?
Мамаев (не прежде, чем досказал что-то богу). Тихо пока. (Раздеваясь.) Азаровка горит. В окно пламя полыхает... ровно свеча по мертвеце.
Устя (всхлипнув). Господи, дай ты нам хоть минуточку отдохнуть от тебя.
Она затихает от одного взгляда Мамаева. Дверь приоткрывается, и в щель просунул лысую свою и шишковатую голову, похожую на айву, Потапыч, мужичонко вострый, крикливый и не по возрасту подвижный.
Потапыч (не входя). На собранье стучали. Заём будут проводить... аль обложенье какое?
Илья. Входи, не бойся, что с тебя взять-то, голь.
Мамаев (в сени). Ноги вытирайте, там рогожка постелена.
Потапыч. Это можна-а. (В сени.) Слушать мою команду. Ноги вытира-ай!
Он на время скрывается. Слышно множественное пришаркивание ног. Вслед за Потапычем, который с шутовским пением «алилуйя, алилуйя, алилуй-ия!», пройдя по кругу, снимает шапку перед образами и, погрозившись богам, отходит в сторону, вступают остальные и размещаются на скамьях вдоль стен. Тут баба с ребёнком, сухорукий старик, который всё мигает, старуха и её внучек Донька, стайка девчат и подростков, мужики — по разным явным статьям оставшиеся вне призыва, и другие. Потапыч успевает сказать: «Держись, мужички! Братцы Дракины пришли, значит, драчка будет...» И тотчас, глядя под ноги себе, опрятный и весь литой, входит Степан Дракин, знахарь, в круглой и рыжей, точно в иод её окунули, бороде и в сапогах с широкими голенищами, где, верно, и содержит свой коновальский инструмент. Следом, позже всех и не снимая громадной кудлатой шапки с красным донышком, громоздко вваливается Максим Дракин, похожий на младшего брата, как отраженье его в чёрных болотных, кутасовских водах. Шопот идёт по собранью: «Бирюк, Бирюк пришёл...»
Донька (не в меру громко.) Баушк, верно, это... будто у ево в шапке сатана живёт?
Старуха (легонько замахиваясь). Шши ты, Донька.
Бирюк медленно оборачивается к мальчику. И когда, не смея вступиться за маленького, люди ждут зла от этого лесного человека, он гладит голову ребёнка и, со всех сторон показав ему шапку, проходит в угол. Тем временем Степан Дракин как бы невзначай оказывается возле сына.
Дракин. Илюша... а Илюша?
Тот знает, о чём будет речь, и молчит, барабаня пальцами в стол.
Ты, что ль, аржанухи мешок нищим кинул?
Устя. Он не нищим, он сироткам отдал, Степан Петрович.
Илья. Ты бы глянул на них. С утра, босеньки, из войны идут. На них и глядеть-то — кровь из глаз течёт.
Дракин. Всемирной нишшеты мешком муки не покроешь. (Ярясь на молчанье сына.) Я её горбом, горбом я её, эту мучку. Я табун коней за неё перелечил. (Ударив картузом в пол.) Судиться буду с тобой, Илюха.
Устя. Люди слушают, Степан Петрович.
Подняв картуз с пола и ворча, Дракин отходит в сторону.
Потапыч. Эх, что с людьми деется! (Сопровождая речь наглядным жестом.) Глянешь на иного — всё в порядке: и волос растёт, и картузом сверху прикрыто. А заместо рожи — рукомойник глиняный висит, пра-а...
Все смеются его ужимкам.
Дракин. Береги яд, змея. Блох травить.
Баба с ребёнком (закачивая грудного). Уж начинали бы. Печка у нас топится.
Тогда, поглаживая богатые усы и посверкивая новенькими калошами, быстро входит предсельсовета Похлёбкин; за ним в перешитом из шинели пальто с костяными пуговицами и в чёрном беретике — Травина. Деловитым жестом Похлёбкин требует себе место у стола.
Похлёбкин (Усте, с важностью). Иди, девушка, гостей покарауль.
Устя уходит. Похлёбкин раскладывает портфель на столе.
Пожарные дозоры проверял, Мамаев?
Тот утвердительно кивает в ответ.
Тогда откроем, значит. Товарищи, время военное... не будем, значит, курить.
И, шумно обрадовавшись напоминанию, мужики закуривают. Илья рвёт косой лоскут газетки, Потапыч со словами «вот это можна-а...» достал из-за пазухи носогреечку. Кашлянув разок, и сам Похлёбкин вынул из кармана тоненькую мятую папироску, подул и мундштук и сунул под усы. Он братски закуривает от одной спички с Ильёй.
Товарищи, приехавший новый инструктор из райкома... (Пыхнув дымком.) Извиняюсь, как всё-таки вас кличут?.. Опять в суматохе из башки вылетело.
Травина. (улыбнувшись). А кличут меня Полина Акимовна Травина.
Похлёбкин. Так вот, указанная (недоверчиво покосясь) Полина Акимовна доложит вам потом, как и что, после чего состоится выступленье гостей. А покеда кратенькое слово для доклада предоставим, как председателю, мне. (Поглаживая портфель.) Итак, что мы имеем на текущий момент, товарищи? Отвечаю на заданный вопрос. На текущий момент (ткнув перстом в окно) мы имеем пылающую Азаровку. Горе и слёзы мужицкие — вот какую картину мы имеем на текущий момент, дорогие мои товарищи. А это есть верный показатель того, что главный волк, наточив зубы на мелких державках, припожаловал к нам с волчатками за свежатинкой. И это я вам с как дважды два докажу.
Он раскрывает портфель. Мужики сокрушённо вздыхают и кашляют.
В самом деле, товарищи! Ещё сам Фридрих Енгельс указал нам на всемирной заре человечества... Сейчас скажу вам, что он указал. Где это у меня тут? Чорт, точно провалилось куда. Повторяю, на заре всемирного трудового человечества...
Он шарит в портфеле какой-то заветный листок, сердится и не находит. Травина неодобрительно качает головой. Лёгкий ропот идёт по собранию.