Вернувшись домой, Алиса также узнала: деньги, которые она высылала уже с середины ноября, и переводы приходили регулярно, каждую неделю, но ничего для матери не решали. Она получала их и складывала в старую, серую, с серпом и молотом, сберегательную книжку, оставшуюся от бабушки, ее мамы. Та нотариально оформила завещание, указав в нем эту книжку, и теперь мать девушки хранила бесполезный кусок плотной бумаги в шкафу под бельем. На попытки дочери узнать, зачем, какая от советской сберкнижки польза, ответ всегда звучал один и тот же, пускай в разных интерпретациях:

— Правительство обещает вернуть вклады Сбербанка СССР. У бабушки там пять тысяч восемьсот рублей. Знаешь, сколько это?

— Пять тысяч восемьсот гривен? — сказала Алиса как-то наугад.

— Рядом не стояли! Это, красавица, даже не пять тысяч с гаком долларов! Доллар, чтобы ты понимала, при Союзе стоил шестьдесят копеек. Так что сама подумай, какие деньги должно нам государство.

— Мам, а они не пропали?

— Раньше мы думали, что пропали. Только меня моя мама, твоя бабушка, научила, а ее — моя бабушка, твоя прабабушка: если есть финансовый документ, его не надо выбрасывать. Сберегательная книжка — как раз такой документ.

Подобный разговор впервые состоялся, когда правительство еще не обещало выплатить долги по советским вкладам. Стоило эти выплаты начать, как мама оживилась и стала относиться к унаследованной сберкнижке словно к сакральному символу. Ведь ей каким-то непостижимым образом, отстояв несколько часов в очереди, удалось получить по ней ту самую заветную тысячу гривен, прозванную в народе «юлиной»: решение выдавать по тысяче гривен владельцам советских сберкнижек в одни руки приняла глава правительства Юлия Тимошенко. Поговаривали — это не предел и, если ее в нынешнем году изберут Президентом страны, такие выплаты продолжатся регулярно.

Той тысячи оказалось достаточно, чтобы мама стала верной и убежденной поклонницей Тимошенко. Попытки Алисы убедить мать, что та сама себе противоречит, всякий раз терпели поражение.

— Ты ж сама говорила, мам, что доллар стоил шестьдесят копеек! — митинговала она с калькулятором в руке. — Если так считать, выйдет больше десяти тысяч баксов. Даже если один к одному — тоже не тысяча гривен!

— Юля сказала: это только начало, — упрямо твердила мать.

— Начало чего, мам? Тебе выдали по теперешнему курсу где-то сто двадцать долларов! Около процента от общего долга, если вообще по вашим совковым меркам считать! Чему ты радуешься?

— Пойди заработай хотя бы тысячу! — парировала мать. — Пойди попробуй! Посмотрю я, чему ты будешь радоваться! Деньги на дороге не валяются, мне за такое неделю на базаре стоять, и то — в лучшем случае, в сезон, когда тапки живее покупают!

— И что, взяла ты выходной себе хоть на пару дней? Хозяин отпустил бы, легко! Разве нет? Что с такой суммой делать? Проесть? Или тапочек у твоего хозяина накупить?

— О, о, давай, показывай, какая ты умная!

Обычно на подобной ноте такой разговор и завершался, каждый оставался при своем, и Алиса даже забывала о книжке на некоторое время, пока случайно не натыкалась на нее в новом тайнике. Мама любила перепрятывать, точнее, перекладывать ее с места на место, а внутри всегда лежали аккуратно сложенные купюры. Стопка небольшая, однако сам факт превращения бесполезной советской сберегательной книжки в точку сбережения небольших сумм в национальной валюте новой страны девушку забавлял и печалил одновременно. Ну и опечалил совсем, когда она, вернувшись из Щецина, увидела: вместо того чтобы разгрузить себя, тратить деньги и больше заниматься Колькой, мама старательно складировала их, продолжая работать на базаре и совершенно не желая хоть как-то изменить свою повседневность.

Наконец, Алису задело, что мать абсолютно не расспрашивала дочку о том, чем та больше двух месяцев занималась в Польше. И как ей удалось заработать не ахти какие, но все-таки вполне приличные для их, прямо скажем, нищей семьи деньги. То есть, конечно, девушка готовилась врать. Даже придумала красочную историю о том, как их ежедневно фотографировали и снимки потом покупали глянцевые издания не только Польши, но Германии, Франции, Чехии и других стран. Мать, разумеется, поверила бы, но она совершенно не желала интересоваться дочкиными делами. Приехала — хорошо. Жива, здорова — слава Богу. Поедешь еще? Не сейчас? Чудесно, тогда на тебе Колька, а я — на базар.

Девушке хотелось заорать: «Мама, я ведь не для себя — для тебя стараюсь, о деньгах на каждый день теперь думать не стоит, можно ведь выдохнуть, оглядеться, увидеть, как люди живут, пожить самой немного, в конце-то концов!» Собственно, она даже собиралась серьезно, чуть ли не до скандала, поговорить с матерью — и в последний момент осеклась, сдала назад.

Встав перед зеркалом, оглядела себя с ног до головы, мысленно спросила: вот кто ты такая, чтобы учить чему-то родную мать? Жизни, например… Сама много видела, как люди живут? Город Щецин в канун Рождества, когда всех таки вывезли, как обещали, на прогулку? Или маленький объектив веб-камеры, куда надо постоянно таращиться, удерживая на личике идиотскую улыбку? Что она может рассказать матери, какой кому пример показать? Закусив губу, тряхнула головой, отгоняя глупые мысли. Нет, ничего не нужно говорить маме, ни к чему не надо призывать. Ее вряд ли изменишь, да и сама о себе Алиса готова сказать то же самое.

Кстати, к тому, что дочь начала курить, мать отнеслась равнодушно. Не курила — так закурила. Все девки кругом дымят, почему бы ее взрослой дочери этим не баловаться… Сама же Алиса даже не зафиксировала момента, когда впервые потянулась за сигаретой. Более того, теперь ей казалось — курила всегда, просто раньше за собой как-то не замечала. Пример взяла с Тамары. Та дымила словно паровоз и любила перекурить в кухне с чашкой натурального кофе.

Вообще-то, пани Сана пыталась поначалу бороться с курением именно в кухне, выгоняя девушек во дворик. Но потом поняла: то, что ее подопечные не особо хотят выходить в сырую погоду, чтобы просто постоять на воздухе с сигареткой, — вполне объяснимо. К тому же она, как психолог, увидела более глубокий смысл: перекур на крыльце — только видимость свободы. Лучше лишний раз себя не дразнить. Ну а с учетом того, что дымили, кроме Алисы и Люды, все, включая младших, да и другие обитатели виллы также были завзятыми курильщиками, никому прокуренная кухня особо не мешала. Главное — чтобы форточка все время была открытой. Алиса, а чуть позже Люда втянулись в тотальные перекуры машинально, как-то сами по себе. Причем как раз Алиса полюбила такие перекуры больше остальных.

Именно отношение к курению стало некой точкой отсчета перемен в модельном агентстве «Глянец». Кода Алиса, предварительно созвонившись с Валентиной Ворон, пришла в офис, предложение закурить девушку шокировало. До недавнего времени мама Валя не только не приветствовала сигареты — курящая модель вполне могла оказаться под угрозой увольнения, а Валентина Павловна время от времени произносила вслух патетические речевки о пагубном влиянии никотина на цвет лица. Теперь же госпожа Ворон запросто курила сама, к тому же пила кофе, забыв о своем увлечении полезными для организма травяными чаями. Алису не удивило бы даже то, если бы хозяйка агентства достала из шкафа бутылку виски и предложила ей не бокал, а обычный высокий стакан, налитый наполовину. Впрочем, эти фантазии были уже излишни: Валентина вернула в свою жизнь кофе и сигареты, но от прочего не отказалась, по-прежнему выглядела хорошо, спортивно, ухожено, деловито.

— Решила что-то для себя, девушка? — спросила сразу, даже не задав дежурных вежливых вопросов типа «Как дела?».

— Я должна что-то решать, Валентина Павловна? — удивилась Алиса. — Или нет, не так… Я могу что-либо решать?

— Угу, — кивнула та, затягиваясь и пуская в сторону тонкую струю сизого дыма. — Можешь. И должна. Наверняка планы на ближайшее будущее у тебя есть. Вопрос, готова ли ты связывать их и дальше с «Глянцем». — Валентина Павловна, а вот ваше… — Наше, Алиса.