Вот бы что-нибудь такое найти.

И Сашка начал обшаривать глазами квартиру. Взгляд его остановился на старом отцовском чемодане, стоящем под койкой. Вытащил чемодан, открыл. Чего только не было там! И проволока, и гвозди, и какие-то железки. Но ни буденовки, ни даже старой солдатской пуговицы обнаружить не удалось.

Вспомнил тогда Сашка о деревянной коробке, в которой отец хранил всякие квитанции и давнишние письма. Извлек ее из шкафа, и когда вываливал содержимое на стол, вдруг что-то звякнуло. Посмотрел, а это медаль! Прочитал с удивлением: «За трудовую доблесть». И еще нашел Сашка вдвое сложенный листок, в котором было написано, что этой медалью награжден Шумбасов Семен Григорьевич. То есть его отец.

Не успел Сашка убрать все обратно, как пришел отец. Увидев развал на столе, спросил сердито:

— Ты чего там ищешь?

Сашка одной рукой приложил на свою грудь отцовскую медаль, а другой отдал отцу честь.

Лицо Семена вдруг оживилось, в глазах блеснули огоньки, брови взметнулись, как крылья птицы. Взяв из рук сына медаль, он долго смотрел на нее, о чем-то думая.

— Папа, тебя когда наградили? — спросил Сашка. — За то что пахал, сеял, косил?

— Ты вот спрашиваешь, за что наградили… — Семен сел на стул и посмотрел в глаза сыну. — За заслуги! Ты думал: твой отец так-сяк? А выходит — эвон как. Лет тринадцать назад это было. Зимой. Приглашают меня в клуб ковляйский. Деревянный еще был, старый. Это теперь Дом культуры отгрохали. Прихожу, а там, в клубе, — народу-у… Вышел председатель райисполкома, стал речь говорить. До сих пор помню его речь. Вы, говорит, товарищи колхозники, подняли колхоз на ноги, получили высокий урожай, и за это вам спасибо. Сам председатель райисполкома и медали вручал. Мне тоже вручил и руку пожал…

Такое Сашка слышал от отца впервые. Выходит, отец у него действительно не так-сяк. И можно о нем сочинение писать. Взял да так и бухнул: мол, о тебе писать буду.

Удивился Семен:

— Обо мне — сочинение?!

— Да, папа, о тебе. Напишу, как ты пахал, сеял, косил… За что медалью наградили.

— Да ты что?! — замахал руками отец. — Пропишешь всю мою жизнь и отдашь это учительнице? С кем ты это удумал?

Сашка пытался втолковать, что ничего в этом страшного нет, что у отца действительно имеются заслуги, и почему бы о нем не написать, но отец и слушать не хотел. Заслуги, говорит, заслугами, а героем себя не считаю, до героя мне еще далеко.

Вышел Сашка из дома удрученный. Пошел по улице куда глаза глядят, и неожиданно ноги вывели на дорогу к птицеферме. Вокруг — сугробы, все белым-бело. Дорога переметена. И он шагает чуть не по колено в снегу, еле ноги выволакивает. А дышится глубоко, воздух чистый и свежий, ну прямо арбузом пахнет. Голова стала ясная, просветленная.

И сам не заметил, как оказался у Дома работников птицефермы. Обмел на крыльце ноги веником, открыл дверь и попал в длинный коридор. Кругом двери, а на них надписи: «Зав. фермой», «Зоотехник», «Птичницы», «Красный уголок». Приоткрыл потихоньку последнюю дверь. Трое женщин в белых халатах смотрят телевизор.

Сашка незаметно проскользнул, сел на заднюю скамейку. По телевизору цирк показывали. По натянутому канату с шестом в руках артистка ходит, трюки разные выделывает. Вот, закончив свой номер, она ловко спускается вниз, а на канат пытается взобраться клоун Олег Попов. Но ничего у него не получается, все время падает.

— Куда тебе, если не умеешь! — сказала сидящая перед Сашкой женщина в цветастой косынке.

Подруги рассмеялись. Наверное, и в самом деле Олег Попов не умеет по канату ходить. Вон как колени дрожат!

Но вдруг клоун выпрямился и пошел по канату уверенно и смело. Вот тебе и не умеет!

Передача из цирка кончилась, и женщина-диктор объявила, что через несколько минут будут передавать хоккей. Сегодня встречаются… Она не успела сказать, какие команды встречаются, как женщины встали со своих мест и та, которая была в цветастой косынке, выключила телевизор. Увидев Сашку, спросила:

— Тебе чего, сынок? Хочешь хоккей посмотреть? Так я сейчас включу.

Сашка помотал головой — нет. Он и сам не знал, чего он хочет.

Женщины вышли из красного уголка. Мимо кабинета с табличкой «Зоотехник» шли на цыпочках. Та, которая в цветастой косынке, после, строго посмотрев на Сашку, сказала:

— Там Виктор Петрович. Он работает! Через микроскоп наблюдает, как микробы бегают. Не мешай ему. Не шуми! — и погрозила пальцем.

Женщины ушли, а Сашка вернулся и прильнул к двери Ченакаева. Как ни вслушивался, замерев, в то, что происходило внутри, никакой микробьей беготни не услышал.

Неожиданно дверь открылась, чуть не стукнув Сашку по лбу. Ченакаев, в белом халате, важный, строго посмотрел сквозь очки на мальчишку, но, узнав Сашку, пригласил к себе.

В кабинете чисто, хоть и тесновато. В шкафах вдоль стен разложены какие-то инструменты, стоят бутылки с порошками и разными жидкостями. В углу нагромождены картонные ящики и ивовые корзины. На столе стоит микроскоп. Точно такой, какой Сашка видел в школе, в кабинете биологии. Только этот побольше.

— Хочешь посмотреть? — спросил Ченакаев, подходя к микроскопу.

Сашка, закрыв один глаз, заглянул в торчащую кверху трубку. Ченакаев тем временем что-то подкрутил, подладил в микроскопе, и стало видно все как на ладони.

На белом фоне лежали какие-то неподвижные ниточки…

— Это бактерии, — пояснил Ченакаев.

— А почему они не бегают? — спросил Сашка.

Ученый засмеялся.

— Видишь ли, бактерии не бегают, а двигаются, притом очень медленно. Ну, как тебе объяснить? Вот если рака запрячь в сани и погнать, то как он побежит? Вот так и бактерии…

Сашка неотрывно смотрел в микроскоп, а Ченакаев такое рассказывал, что просто заслушаешься. Имеются, оказывается, не только вредные бактерии, но и полезные. Полезные воздух очищают, помогают растениям и другим живым организмам расти.

В кабинет неожиданно вошел Егор Васильич. Поздоровавшись с Сашкой и нисколько не удивившись его присутствию здесь, он обратился к Ченакаеву:

— Виктор Петрович, давайте возьмем тот рецепт, в котором больше сырой клетчатки и метонина. Как смотрите на это?

— Надо подумать, Егор Васильич…

Сашка не знал, что такое сырая клетчатка и метонин, но смекнул: если о них говорят заведующий фермой и ученый, то, наверное, это такие штуковины, без которых курам ни туда и ни сюда. Да еще про какой-то рецепт толкуют. Здесь же не больница!

Ченакаев, посмотрев на часы, стал собираться.

— Пора кормить, Егор Васильич.

Сашке дали белый халат, и он вместе с Ченакаевым и Егором Васильевичем отправился кормить кур. На улице стало уже темнеть, а в птичнике, куда они вошли, было светло и уютно. С потолка свисали люминесцентные лампы. А под ними, куда ни глянь, — клетки, клетки, клетки, сплошные ряды клеток. Куры, тараща глаза, расхаживали в своих домиках, а самые любопытные высовывали головы через железные прутья.

У входа на стене щит, а на нем разные кнопки и рычаги. Ченакаев подошел к щиту, нажал на одну из кнопок, и тут же послушно зашуршал транспортер. Автокормушки двинулись к куриным клеткам.

Женщины в белых халатах — те самые, что недавно вместе с Сашкой смотрели телевизор, — собирали яйца в корзины. Яйца крупные, налитые, белоснежные. Увидев Сашку, женщины заулыбались, закивали ему, как старому знакомому.

С птицефермы Сашка не шел, а будто летел. Он теперь знал, о чем и о ком писать сочинение. И как до сих пор это не пришло ему в голову?

Дома Сашка развернул тетрадь и вывел:

Сочинение об ученом Ченакаеве.

Наутро, перед школой, Сашка показал свое сочинение отцу. Прочитав его, Семен долго о чем-то раздумывал, потом, посмотрев на сына, спросил:

— А не врешь, что каждый день куры несутся?

Сашка сделал обиженное лицо.

— Зачем врать! Сходи на ферму — сам увидишь!

Сашкин отец не поленился, в тот же день в обеденный перерыв сходил на ферму. Все дотошно высмотрел там, а потом зашел к Ченакаеву. Оказалось, Ченакаев помнит его, а все давние обиды давно забыты.