А купаться Маша на Парцу ходит. Только не к Черному омуту, где большущий сом ребятишек пугает, а к песчаной косе, где плавать и загорать хорошо. С ковлянскими девчонками подружилась Маша. Вот еще бы сюда и Сашку! С ним куда угодно можно пойти, не заблудишься.

Четвертый день уже идет, как переехала Маша с матерью в Ковляй. Сашка, конечно, проводил их, вещи помог перетащить из машины в квартиру. А когда стал уходить, черные его глаза сделались печальными. «Маша, я буду приходить в Ковляй, — сказал он. — Пять километров пустяк». И ушел быстро-быстро, один раз только оглянулся.

«Буду приходить»! А сам больше и не показывается. Наверное, отец не отпускает.

На речке Маша встретила Павлика, и тот рассказал, что он утром ходил в Поюнал к Сашке, а дом у них, оказалось, закрыт на замок. Куда-то ушел с отцом.

— А зачем ходил? — спросила Маша.

— А так. Соскучился.

Маше хотелось сказать: «Я тоже соскучилась по Сашке», но прикусила язык. Скажешь, а Павлик что подумает? Пусть уж сама только об этом знает. А может быть, и не соскучилась еще? Всего три дня прошло, как расстались. Не три года. Но одна мысль не давала покоя Маше. А что, если Семен с сыном в другое село жить уедут? Или даже в город? Семен всякое может учудить. Если Сашка с отцом куда-нибудь насовсем перебрался, то Маше без него придется и в школу ходить. В шестом классе Ковляйской школы одним учеником меньше станет. А не хотелось бы… О чем только думает председатель Иван Семенович? Зачем оставил Шумбасовых одних в лесу? Сразу, не откладывая, надо было бы и их захватить.

Маша думала и думала о Сашке. Павлик стал рядом и рассказывал об африканских страусах, о том, какой длины у них ноги и крылья, чего они едят. Павлик всегда такой. Начнет говорить о ком-либо из знакомых, и вдруг переходит к лягушкам, к птицам, к ужам. Маша так не может. Если уж речь зашла о Сашке, то разве можно думать и говорить о каких-то страусах? Человек есть человек. Когда думаешь о человеке, то хочется его видеть. Хорошо бы сейчас, немедленно побежать в Поюнал и самой убедиться, дома Сашка или нет. А может, Павлик наврал? Может, что-то перепутал? И Маша учинила допрос:

— Сашкина собака дома?

— Собаки нет.

— А куры?

— Кур я не видел.

«Значит — все-таки уехали…» — подумала Маша, и глаза ее стали грустными. Нет, она должна немедленно сама во всем убедиться.

Расставаясь с Павликом, Маша побежала домой, вместо туфель надела на ноги легкие босоножки и сразу же отправилась в Поюнал.

Дойдя до леса, Маша замедлила шаг. Одной как-то страшновато в лесу. Кто защитит тебя, если зверя встретишь? Вся надежда — на себя. Нашла сухую дубовую палку: как-никак оружие!

Шагает Маша по лесной тропинке, здоровается с каждым деревом. И о страхе позабыла. Особенно березы привлекают ее внимание. Засмотришься на их стволы и, кажется, видишь на бересте всякие фигурки: то медведь лежит, то заяц удирает, то еще какой зверь… Вроде кто черным по белому рисовал!

Где-то впереди кукует кукушка. Шагает Маша в сторону кукушки, но ее голос уже доносится из другого места. А что, если на каждом дереве по кукушке?! Одна перестала куковать, начала другая.

Не заметила Маша, как кукушки до Поюнала ее довели. Довели и перестали куковать. А может быть, устали? И отдохнуть ведь нужно!

Подошла Маша к дому Шумбасовых — дверь на замке. Неужели и правда насовсем уехал Сашка с отцом? А сарайчик закрыть забыли. Заглянула внутрь — ни собаки, ни кур. Выходит, Павлик не соврал.

Со двора Шумбасовых Маша пошла к своему дому. Три дня уже прошло, как сошла она с этого вот крыльца, а все вокруг такое же, ничуть не изменилось. Так же смотрят на Машу глазастые окна. Так же спят, прижавшись друг к другу, бревна старых стен. Спят и не знают, что хозяевам они больше не нужны, у хозяев имеется другой дом. Стены того дома сложены из кирпича, и они никогда не сгниют. Ах, если бы знал старый дом, что скоро его разломают на дрова, сожгут в печке, и останется от него лишь зола…

Старый дом этого не знал и поэтому стоял спокойно. Маша знала, и по ее лицу катилась слеза. Три дня тому назад, когда она уезжала в Ковляй, ей вовсе не жалко было оставлять свой старый дом. Теперь же, усевшись на знакомое резное крыльцо, она вдруг загрустила. Вспомнила, сколько раз на этом крыльце встречала летние вечера! Сколько раз отсюда смотрела на небо и считала звезды!

И еще вспомнилось Маше, как была она совсем маленькой. Лет двух, не больше. Посадила мать ее на лужайку перед домом и сказала: «Поиграй, доченька, со своей куклой, а я с грядок огурцов нарву». Ушла мать в огород, а Маша кукле и говорит: «Пойдем в лес, ягодок поищем». Кукла молчит, лишь глаза таращит. Взяла ее Маша за руку, а у куклы ножки не идут, как будто прилипли к земле. «Ах, ты не хочешь! Ну и оставайся!»

И отправилась Маша одна в лес искать землянику. Что найдет — в рот. Сладка ягода! Чем дальше, тем больше ее. Лишь поспевай собирать. А когда вдоволь наелась, про мать вспомнила. Где она? И куклы нет. Куда ни повернется Маша, всюду одни деревья. Заплакала она, стала звать: «Ма-а-м-а». И впервые тогда услышала голос леса. Шумел лес, будто выкликал: «Маша! Где ты?» Не успела она слезы на щеках вытереть, как видит, мать бежит. Схватила Машу и обнимает, целует. Успокоилась Маша и спрашивает ее: «Мама, а кто это кричал: «Маша, где ты?» — «Зайчик, доченька, кричал. Зайчик». — «А почему кричал?» — «Зайчонка своего потерял, доченька. Любимого зайчонка».

Маше стало жалко зайчонка, которого потеряла мама-зайчиха.

Когда повзрослела Маша, стала понимать, что звери не умеют кричать. Но стоило ей лишь вспомнить тот день, и перед глазами вмиг возникал несчастный зайчонок. Чудилось, будто по лесу бегает его мама, ищет сыночка и кричит: «Эй, где ты?»

Сколько ни сиди на любимом крылечке, а домой идти надо. «Прощай!» — сказала Маша старому дому и отправилась обратно в Ковляй. Не успела она выйти на тропинку, как навстречу — одна за другой — три курицы. Одна — с куцым хвостом. Сразу угадала: шумбасовские.

— Где ваши хозяева? — спросила Маша кур.

Куры, косо поглядывая на девчонку, прошмыгнули мимо, даже не кудахтнули в ответ.

И тогда Маша пошла в долину трех берез. Березы, как всегда, встретили ее шепотом своих листьев, светились на солнце их белые стволы, ярко зеленели макушки. Но, заметила Маша, некоторые листочки уже стали покрываться желтизной, золотиться. Скоро, скоро осень придет!

— Березы мои, березы, — сказала Маша, — я теперь живу в Ковляе, далеко от вас. Но вы не горюйте, я буду приходить к вам. Там, в Ковляе, все не так, как здесь, и нам с мамой приходится привыкать. Это трудно — привыкать…

Потом Маша спросила у берез, не видели ли они Сашку, того черноглазого мальчишку, отец которого не хочет переселяться в Ковляй. Рассказала Маша березам и о том, что ее мать получила от отца письмо:

— Папа зовет, чтобы мы ехали к нему насовсем туда, где земля покрыта вечными льдами. «Я, — пишет, — теперь живу один». Мама и меня спрашивает: «Поедешь, дочка?» Я сказала — не поеду. Он нас обманул. «И я, — говорит мама, — не поеду». Вот так-то, березки…

ОТШЕЛЬНИКИ

Председатель Иван Семенович не забыл своего слова и на второй день после переезда Офтиных послал две машины за Шумбасовыми. Сашка, увидев машины, обрадовался и стал собирать вещи, а отец заупрямился. Не поеду — и все! Здесь, говорит, родился я, здесь и проживу свой век. Вот ведь какой человек!

Услышал про это председатель Ивам Семенович и здорово обиделся. Он назвал Сашкиного отца отшельником, который не хочет жить вместе с народом, а хочет один в своей скорлупе существовать, А еще переживал председатель, что порожняком гоняли машины, бензин впустую жгли.

Стыдно Сашке за отца, да что делать? Не поведешь ведь его, как бычка, на веревочке в Ковляй. Уехать одному. Но как бросить отца?

Ходит Сашка вокруг своего дома, ходит, будто что-то потерял.