Вот он и кружил по шумному и цветастому людскому скоплению, порой останавливаясь перекинуться словом с знакомцами, и с тоской отклоняя очередное заманчивое предложение распить кружечку. Вокруг, как море, плескались звуки, яркие краски, запахи – перебродивший хмель, кипящий жир, опилки, горькая вонь свежевыделанной кожи и тончайший налет благовоний – мотались по ветру флажки и пестрые ленточки, что-то звенело, трещало, ухало и спорило на множество голосов.

Около второго дневного колокола.

От обилия запахов, звуков, красок у Дженны начинала кружиться голова. Конан же, казалось, не ведал усталости. На традиционной церемонии открытия, когда главы торговых и ремесленных гильдий подносили царственным особам свои дары, киммериец блистал за двоих, поскольку Эртель был рассеян и мрачен. Для каждого, кто подходил к покрытому алой парчой помосту с двумя тронами, у Конана находилось доброе пожелание или веселое напутствие.

Цех ювелиров преподнес двум владыкам золотые кубки, богато украшенные самоцветами, которые представитель зингарских виноторговцев тут же наполнил прекрасным игристым вином – зазвучали здравицы королевским фамилиям. Зенобии вручили рубиновое ожерелье с подвесками. Дородный торговец благовониями из Аргоса – пребывание в непривычно прохладном климате Пограничья ничуть не сказалось на его жизнерадостности – с поклоном положил к ногам госпожи Канах сундучок сандалового дерева, полный редчайших и дорогих притираний (им, стоило матери отвлечься, немедля завладела Ричильдис). Престарелый шемит в одеждах из драгоценного муара и кордавского бархата, с двух сторон почтительно поддерживаемый сыновьями, сделал неприметный жест, и к замку, в винные погреба короля Эртеля, покатила тяжело груженая пузатыми бочками подвода.

Впрочем, гостей из столь далеких от Полуночи стран, как Аргос или Шем, прибыло немного. Гораздо больше купцов представляли ближайших соседей: Аквилонию, Немедийскую империю с ее протекторатами, Нордхейм и Бритунию. Киммериец и Эртель благодарили всех – один шумно и искренне, другой – почти не разжимая губ, словно снедаемый некими тяжкими раздумьями. Дженна сразу обратила внимание, что место за троном Эртеля, где обычно стояла Нейя Раварта, пустует, и отнесла подавленность короля Пограничья на счет досадной размолвки с возлюбленной.

Подарок туранских конезаводчиков, однако, на некоторое время пробудил к жизни даже Эртеля. К помосту вывели двух великолепных жеребцов в роскошной сбруе – вороного могучей породы, разводимой в Немедии специально для рыцарских ристалищ, и легконогого буланого скакуна-саглави, завидев коего, варвар как-то странно крякнул и покрутил головой. Выяснилось, что киммерийцу предназначался как раз вороной.

Конан и Эртель приняли подарок, от всей души пожелав купцам удачной торговли, в очередной раз прозвучали заздравные речи, после чего коней увели, а Конан шепнул на ухо своей супруге:

– Надо будет поменяться с Эртелем. Этот конек напомнил мне кое-что из моей бурной юности. Потом напомни, расскажу.

Последними отдаривались оружейники. Эртель принял подношение почти равнодушно, у киммерийца же глаза горели азартным огнем, когда могучий длиннобородый купец, внешностью скорее смахивающий на подгорного жителя, одну за другой разворачивал чистые холстины на великолепных клинках. Развернув последнюю, оружейник чуть замешкался. Впрочем, долгие сомнения кузнецу были явно несвойственны, и колебался он лишь мгновение. Он кивнул подмастерью, и тот подал большой плоский сверток из тонко выделанной телячьей кожи.

– Хотелось бы мне, чтобы кто-нибудь из моих мастеров мог назвать это изделие своим, – прогудел купец, в то время как его руки неторопливо разворачивали сперва кожаный покров, а затем второй, холщовый. – Но – увы… Меня просил передать его один мой – и твой – большой друг. Прими сей дар, король-воитель, чье имя гремит от Пиктских Пущ до Гирканских степей. Тебе он будет как раз по руке.

Зрители, широким полукругом обступившие королевский помост, издали единый вздох изумления и восхищения.

В мозолистых ладонях оружейник сжимал древко массивной двулезвийной секиры, сталь которой заиграла в лучах солнца удивительным мягким и чистым светом. Топорище, сравнительно короткое, не более двух локтей длины, было сделано из черного дерева той породы, что немногим уступает по твердости железу, и усажено серебряными заклепками для большего удобства. В серебряное же навершие вделан крупный яркий сапфир. Купец повертел топор так и эдак, ловя солнечный свет, и стало видно, что сталь покрывает тончайший голубоватый узор, проступающий изнутри, а на каждом широком изогнутом лезвии отчеканена причудливая ярко-синяя руна. Изделие неведомого мастера поражало благородной простотой и завораживало странной соразмерностью – казалось невозможным ни убрать, ни добавить ни единой заклепки на рукоять, ни малейшей линии в узор.

В почтительной тишине Конан медленно поднялся с трона.

– Я полсотни лет провел у наковальни, – продолжал оружейник, – и только раз или два видел подобную сталь. Дверги выплавляют ее на Подгорном Пламени, а на то, чтобы сделать клинок, может уйти десять лет, а может и пятьдесят. Эта секира легка как перышко, но – смотри!

Купец повернул остро блеснувшее лезвие кверху и подбросил над ним клочок тонкого батиста. Зрители затаили дыхание. Ткань, коснувшись стали, распалась на два лоскута. И тут же толпа испуганно ахнула – развернувшись, оружейник сплеча рубанул по заранее подложенному на бревно железному бруску. Сноп искр, и кузнец продемонстрировал собравшимся разрубленный кусок железа толщиной в палец и сверкающее синеватое лезвие без единой щербинки.

– Может быть, в ней и волшебство какое заложено, это уж я не знаю, – закончил купец, когда восторженные вопли смолкли. – Она твоя, король Конан. Это дар подгорного народа.

Около четвертого дневного колокола.

С большой площадки в закатной части Торгового Поля, отведенной для каруселей, балаганов и игрищ, доносился столь оглушительный визг, будто там отправлялось под нож по меньшей мере целое стадо свиней. Темвик повернул фыркающую лошадь туда: глазеющая толпа возле балаганов наверняка считается у умельцев срезать кошельки чем-то вроде садка с откормленной и ленивой рыбой.

Подъехав ближе, он наткнулся на троицу городских стражников, препровождавших некую слегка помятую и потрепанную личность, явно не желавшую составить компанию блюстителям, но достаточно сообразительную, чтобы не взывать о помощи. Вопрос «что стряслось?» был явно излишним – кого-то взяли на кармане с поличным. К концу Ярмарки в городской тюрьме будет не продохнуть от изловленных щипачей, игроков в зернь с фальшивыми костями и прочих мошенников. Можно подумать, здесь раскинулся шадизарский базар во всей его неприглядной красе, а не ярмарка в добропорядочной столице королевства Пограничного!

«Кстати, не предложить ли купцам скинуться и выстроить Белово капище? – всерьез задумался месьор Магнуссон. – Митрианский храм у нас есть, и не один, иштарийский – тоже, даже для бритунийской Викканы недавно соорудили какую-то молельню. Почтим Обманщика, глядишь, и торговые дела пойдут лучше…»

Его внимание привлекла ослепительно яркая ало-золотая вспышка слева, поблизости от тяжеловесно взмывающего в бирюзовое летнее небо расписного деревянного дракона. Подле багряного шелкового сияния будто сам собой создался круг почтительного отдаления, ненавязчиво подчеркнутый черно-серебряными мундирами аквилонской гвардии короля. Внутри запретной черты переливалось и шелестело прекрасное общество – смотреть издалека дозволяется, но подходить близко не стоит. Управляющего вольфгардской крепости все-таки пропустили, потребовав спешиться и одарив взглядами, явственно намекающими, что подобной деревенщине нечего делать вблизи от сильных мира сего.

– Молодцы, вы все замечательно устроили, – заявила Дженна Канах, выглядевшая слегка задерганной, но по-прежнему живо интересующейся творившимся вокруг веселым разгулом. – Нас просто завалили подарками. Взамен я теперь изо всех сил стараюсь проявлять близость к народу. Ты оценил мой подвиг?