Гитлер был в ярости:

– Кальтенбруннер, я тебе доверился, а ты всё испортил! Твой Хартман оказался тряпкой, предал собственного сына и этим сорвал акцию по уничтожению наших основных врагов. И это в шаге от успеха! Обиднее всего, что помешал нам какой-то грязный араб. Турани. Кто мне скажет, кто такой этот Турани?

– Позвольте мне, мой фюрер, – выступил вперёд Гиммлер.

– Говори, Генрих, – кивнул Гитлер.

– Турани не просто грязный араб, он ещё и кадровый разведчик, генерал-полковник КГБ.

– Действительно? – удивился Гитлер. – Это меняет дело, но, – Гитлер кинул гневный взгляд на понуро стоящего руководителя РСХА, – не извиняет ни Хартмана, ни тебя, Эрнст!

– Мой фюрер! – вскинул голову Кальтенбруннер. – Я глубоко раскаиваюсь, и готов немедленно подать рапорт об отставке!

– Это лишнее, – пробурчал Гитлер. – Если я из-за каждой ошибки стану терять верных людей, вскоре вокруг меня останется пустыня. К тому же не стоит забывать, что в этом деле есть и положительный момент: этот демон, Турани, ликвидирован, а предатель понёс заслуженное наказание. Как фамилия этого молодого офицера, что отличился в Тегеране?

– Гауптштурмфюрер Рашер, мой фюрер! – доложил Гиммлер.

– Представьте героя к награде и повысьте в звании до штурмбанфюрера, нет, до оберштурмбанфюрера!

– Слушаюсь, мой фюрер!

– Лихо ты, однако, через звания прыгаешь, – заметил Науйокс, оглядывая крест на шее и новенькие погоны на плечах Раушера.

– Стараюсь, – улыбнулся Раушер, – но, заметь, не только для себя, штандартенфюрер! Но почему я не вижу на твоём лице радости? Ты ведь так мечтал о полковничьих погонах.

– Пока мечтал – радовался, – пожал плечами Науйокс, – а теперь чему радоваться: мечта-то сбылась.

– Так начинай мечтать о генеральских погонах, – предложил Раушер.

– А смысл? – посмотрел на Раушера Науйокс. – Это Скорцени успел стать генералом, прежде чем вы одержите над нами победу, мне это не светит.

– Извини, но здесь я тебе ничем помочь не могу!

19-февраль-43

– Спасибо, друг, помог так помог!

Голос Ежова в трубке звучал как-то странно, таким тоном вроде не благодарят, поэтому Абрамов счёл за благо уточнить:

– Ёрш, ты о чём?

– Пётр подал прошение о зачислении его в академию!

Абрамов облегчённо вздохнул:

– Поздравляю! Только это не я, это ты Ольгу благодари.

– Непременно при встрече бухнусь в ножки!

– Что-то я тебя не понимаю, – начал раздражаться Абрамов. – Разве ты не этого хотел?

– Ты, может, думаешь, что Пётр в академию Генерального штаба поступать надумал?

– А куда же ещё? – удивился Абрамов.

– В духовную академию, Васич, в духовную!

– Что?! – чуть не подскочил у телефона Абрамов. – Какого чёрта?!

– Вот и я в недоумении. Какого?

В кабинете ректора Петроградской православной духовной академии такого посетителя никогда не было.

… – Не хотите по-хорошему, господин ректор?! – бушевал Ежов. – Хорошо, давайте по-другому! Или вы отказываете моему сыну в его желании поступить в вашу академию, или… – Ежов осёкся, хмуро посмотрел на ректора. – Вы ведь знаете, кто я, и представляете мои возможности…

– И знаю, и представляю, Николай Иванович, – ректор был сама кротость. – А ещё я верю в то, что вы справедливый человек, и недоумеваю, зачем вы сейчас испытываете эту мою веру?

– Затем, что я отец, и, спасая сына, не остановлюсь ни перед чем!

– Даже перед тем, что можете, пусть и из лучших побуждений, погубить его душу? Да и свою заодно.

Ректор взглянул на мрачно молчащего Ежова:

– В любом случае я не вправе принять такое решение, вам следует обратиться к владыке Сергию.

– Так что вы мне тут!.. – начал вновь вскипать Ежов, потом сдержался. – Где мне его найти?

– Здравствуйте, Николай Иванович!

Так вот кто таков владыка Сергий! Значит, жив ещё? Сколько ему теперь, верно, под восемьдесят?

– Здравствуйте, Лавр Георгиевич!

Архиерей отгородился от мирского имени:

– Обращайтесь ко мне отец Сергий, если слово «владыка» вас смущает. Впрочем, разговор у нас с вами будет короткий. Дело ваше мне известно, и я сразу говорю «нет». Ибо с сыном вашим я беседовал, вера его крепка, а намерения тверды, и не мне ему отказывать. Да и слушатель академии – это ещё не монах. Смиритесь. До пострига далеко. Может, всё ещё образуется…

– При чём тут постриг? – воскликнул в сердцах Ежов. – Меня мутит от одной мысли, что мой сын будет учиться на попа!

– Странно слышать такое от человека крещёного, – заметил архиерей. – Вам следует разобраться в себе, прежде чем что-то советовать сыну. Иначе таких дров наломаете…

Вернувшись в Москву, Ежов встретился с друзьями.

– Ну, как? – спросил Абрамов. – Добился, чего хотел?

– От них добьёшься, – тоскливо отмахнулся Ежов. – Попы если вцепятся, разве своё упустят? Эх, Петька, Петька…

– Что думаешь делать? – спросил Жехорский.

– А что тут поделаешь, не на цепь же мне его сажать? Пусть делает, как знает…

– Вот и правильно, – одобрил Жехорский, тогда как Абрамов в сомнении покачал головой.

– А хотите, мужики, я вам один анекдот расскажу? – посмотрел на друзей Абрамов. – Захожу я, значит, в архиерейские палаты, и выходит ко мне… кто бы вы думали? Корнилов!

– Ни фига себе! – изумился Абрамов.

– Шутишь? – усомнился Жехорский.

– Чистую правду говорю. Он теперь у попов шишка немалая, сказывают, в Синоде заседает!

– А как он вообще туда попал? – спросил Жехорский. – Ему ведь в двадцатом, извините за тавтологию, двадцать лет дали.

– Это я выяснил, – сказал Ежов. – Помните указ, по которому часть контриков могла досиживать срок за стенами монастырей? Так Корнилов этим указом и воспользовался.

– И сделал ещё одну карьеру, – кивнул Абрамов. – Не удивлён. Личность-то незаурядная.

Скорцени очень гордился своей новенькой генеральской формой. Будучи человеком простым, помнил, кому этим обязан, и заметно выделял из своего окружения именно Раушера. Вот и теперь тот стоял перед столом шефа в ожидании нового поручения.

– Сегодня нас собирал фюрер… – Скорцени выделил два слова: «нас» и «фюрер». – Его крайне беспокоит, что продвижение германской идеи остановилось на всех направлениях. Более того, нельзя исключать, что в ближайшее время наши враги предпримут попытки контратаковать. В связи с этим фюрер придаёт особое значение созданию новых видов вооружения, выделяя при этом два направления: сверхбомбу Гейзенберга и ракеты Дорнбергера. Как вы знаете, Курт, наше подразделение не занимается обеспечением безопасности особо секретных исследований. Однако контроль за тем, как это делают другие, поручен именно нам. Я хочу, чтобы вы посмотрели на прикрытие атомного проекта глазами наших противников и определили все узкие места, если таковые имеются. Отправляйтесь в Лейпциг. Хайль Гитлер!

– Рад видеть вас, Раушер! Надеюсь, поездка была успешной?

– Да, бригаденфюрер! Думаю, что я выполнил ваше задание.

– Присаживайтесь и докладывайте.

Раушер присел на предложенный стул и приступил к докладу:

– Узких мест, о которых вы говорили, бригаденфюрер, мной выявлено три. Это сам Гейзенберг, поскольку без него проект если не встанет, то существенно затормозится. Это уран, как основной компонент для исследований. Это так называемая тяжёлая вода, без которой реактор не может работать на полную мощность. В том, что Гейзенберга охраняют хорошо, я убедился лично. Гарантия его безопасности близка к ста процентам, большего требовать, пожалуй, и невозможно. Запасы урана на месторождении в Бельгии огромны, находятся полностью под нашим контролем. Здесь наши противники ничего серьёзного предпринять не смогут. Остаётся тяжёлая вода. Этот компонент требует постоянного пополнения, а производят тяжёлую воду на заводе в Норвегии. Это, на мой взгляд, и есть самое узкое место атомного проекта.