Хартман достал портсигар, прикурил от вычурной зажигалки, и, подойдя к табурету на котором сидел Раушер, оперся одной ногой о край сидения. Наклонившись почти к лицу Раушера, Хартман выпустил дым прямо ему в лицо. Раушер закашлялся и попытался отвернуться.

– Не нравится дым? – злорадно констатировал Хартман. – Ничего, скоро привыкнете.

Периодически травя Раушера дымом, Хартман продолжил рассказ:

– Вы уже догадались, что это были мои жена и сын? Но если жёны часто становятся бывшими, то бывших сыновей не бывает по определению. Желая дать сыну хорошее образование, родители определили мальчика в одну из лучших берлинских школ. Там мы с ним и познакомились. Узнав, чей он сын на самом деле, мальчик повёл себя как истинный ариец. Вскоре он объявил родителям, что помимо школы намерен посещать ещё и фехтовальный клуб. Ничего не заподозрившие родители дали согласие, поставив условием успехи в учёбе. О, моего сына хватило на всё. И на то, чтобы радовать родителей отличными оценками по никому не нужным предметам, и на то, чтобы постигать действительно необходимую науку. Спросите где, или уже догадались? Всё верно! Под крышей престижного фехтовального клуба работала разведшкола, где из специально отобранных юношей делали будущих разведчиков. Кстати, ваш приятель Науйокс тоже там учился, и даже в одно время с моим сыном. Он вам об этом не рассказывал? Не удивительно. Ведь, в отличие от моего мальчика, Науйокс совсем не блистал. Так прошло четыре года, а потом русского дипломата перевели в Москву, а с ним уехал и мой сын, кадровый германский разведчик. Я тогда сильно рискнул, но сделал всё, чтобы все сведения о моём сыне, которые имелись в архивах германской разведки, оказались в моих руках. Эксклюзивный, хорошо законспирированный разведчик стал моим личным козырем, который я до времени приберёг. Вы понимаете, что поддерживать связь в таких условиях было непросто, но я справился и с этим. Сын с блеском окончил МГУ и охотно подставился вербовщику из КГБ, который, разумеется, не мог пройти мимо столь великолепного экземпляра!

«Господи, да он гордится сыном, как породистой собакой», – с ужасом и отвращением подумал Раушер.

– Я не давал сыну никаких заданий, кроме одного: внедриться в структуру КГБ как можно глубже. Я готовил из него агента на одну акцию, но такую, которая сможет изменить ход истории!

«Ну вот, он к тому же и псих».

– Впрочем, оказывается, что само существование такого агента может сыграть существенную роль в судьбе его руководителя. После того рокового случая, когда я лишился своего положения в абвере, только досье моего сына, выложенное на стол перед Гейдрихом, избавило меня от куда больших неприятностей, чем те, которым я в конечном итоге подвергся. После гибели Гейдриха, досье вместе с ключами от сейфа перешло сначала к Гиммлеру, а от него к Кальтенбруннеру. И только они, кроме меня, знали о существовании особо ценного агента в самом сердце русских спецслужб. Вчера мой мальчик был в шаге от того, чтобы стать национальным героем. Ради этого он был готов пожертвовать жизнью, пронеся бомбу в зал заседаний Большой тройки на собственном теле. Но не случилось. Он мёртв, а они живы…

Хартман полез за новой сигаретой.

– Вы не боитесь, что чрезмерное употребление никотина отрицательно скажется на вашем здоровье? – поинтересовался Раушер.

– Ба! – воскликнул Хартман. – К вам вернулось чувство юмора, с чего бы?

– Да оно меня никогда и не покидало, – пожал плечами Раушер.

– Ничего, скоро покинет, – пообещал Хартман. – Сбили вы меня с мысли своей тупой шуткой. На чём мы становились?

Неожиданно в глазах Хартмана появилось понимание.

– Ну, конечно! – воскликнул он. – Провал не был случайным. Моего сына предали! Но кто?

Хартман пристально посмотрел на Раушера:

– Ты не мог. Ведь вы если и пересекались, то только там, у вас. Но ты его, конечно, не запомнил, а вот он тебя, да. Помнишь облаву, которую ты сам, видимо, и организовал? Вы стояли с Науйоксом около кабачка и наблюдали за происходящим. Тогда-то мой сын тебя и заприметил, и сообщил об этом мне. А ты, Николай Ежов, достойный ответ КГБ германской разведке: мой сын внутри КГБ, а сын Ежова внутри СД! И оба погибли. То, что ты пока жив, никакого значения не имеет. Ты покойник.

Хартман нервно рассмеялся:

– Интересно будет посмотреть на рожи этого напыщенного индюка Скорцени и этого придурка Науйокса, когда мой шеф Кальтенбруннер ткнёт их этими рожами в дерьмо! Стоп!.. Науйокс! Он ведь был тогда возле кабачка. Если мой сын его заметил, то и он мог заметить моего сына. Вот только зачем ему было делиться с кем-то – например, с тобой – этой информацией, если только он не… – Хартман аж застонал. – Проклятье! Как всё просто! Науйокс работает на вас, ведь так? Слушай, предлагаю честный обмен: ты мне сдаёшь Науйокса, а я просто пускаю тебе пулю в лоб, безо всяких коленных чашечек. Соглашайся, это выгодное предложение. Молчишь? – Хартман достал пистолет. – Тогда выбирай: с какой ноги начнём?

Раушер прикрыл глаза, готовясь испытать адскую боль, но выстрела не последовало. Открыв глаза, Раушер сразу заметил в Хартмане перемену. Рука с пистолетом опущена, а на лице какое-то странное выражение.

– Я передумал, – объявил Хартман – Палачей гестапо я всё одно по выдумке не переплюну, вот пусть они из тебя информацию и вытрясают, а заодно и из Науйокса. Санкцию и на его арест, я думаю, получить удастся. Как тебе такая перспектива? Вижу: рад. Ты вот что, побудь немного один, а я кое за кем схожу, не одному же мне тебя тащить? А чтобы тебе всякая глупость в голову не лезла, сделаю-ка я тебе укольчик…

Бросив использованный шприц на землю, Хартман повернулся и пошёл. Раушер ещё какое-то время смотрел ему в спину, потом обмяк.

К жизни его вернули удары ладонями по щекам, как бы издалека донёсся голос Хартмана:

– Ты жив? Жив! – это он сказал уже кому другому, потом добавил: – Берите его!

Почувствовав чьё-то прикосновение, Раушер открыл глаза. Приподнимая за плечи, над ним склонился Турани. Помутнённое сознание сыграло с Раушером злую шутку: он произнёс имя. Чуть слышно, но Хартману хватило. Он резко отскочил в сторону, одновременно вскидываю руку с пистолетом:

– Оставьте его и поднимите руки! Оба!

Тюрки, старый и молодой, опустив Раушера, медленно распрямились и подняли руки.

– Турани? – Хартман присмотрелся к старику. – Не может быть… – Он рассмеялся. – Не может быть, чтобы так везло. Сам легендарный Турани, которого и похоронить-то успели, а нет, вот он, стоит передо мной с поднятыми руками. Какой, однако, удачный сегодня день!

Эти слова были последними, которые Харман произнёс в этой жизни. Турани неожиданно метнулся в сторону, а потом последовали два выстрела подряд. Сначала на курок нажал Хартман, и тут же молодой тюрок из невесть откуда появившегося в руке оружия поразил его наповал.

Голова совсем прояснилась, и Раушер ухитрился сесть. Неподалёку лежал Хартман с дыркой во лбу, а с того места, куда метнулся Турани, послышался сдерживаемый стон.

– Отец!

Молодой тюрок подбежал к Турани и склонился над телом.

– Осторожно, сынок, – попросил Турани, – Не трогай меня, так ты сохранишь для меня ещё несколько минут, лучше помоги Коле.

Молодой тюрок подбежал к Раушеру, и, с помощью ножа, стал быстро резать верёвки, то и дело, поглядывая в сторону отца. Через пару минут уже оба молодых человека склонились над умирающим. Турани ласково оглядел обоих:

– Давно мечтал вас познакомить, правда, не думал, что это произойдёт при таких обстоятельствах… Помнишь, Коля, я говорил, что официальной семьи у меня нет. А сын, как видишь, есть! – Последнюю фразу Турани произнёс с гордостью. – Фархад, Коля, соедините ваши руки. Будьте отныне друзьями, и помните, что такова моя воля, а воля умирающего священна! Фархад, сынок, помоги Коле, распространи слух, что Хартман был захвачен Турани и выдал ему всех германских агентов, каких знал, включая собственного сына. А Раушер выследил Турани, и убил, как и предателя. Пусть враги считают Раушера героем. Ты всё понял? Хорошо… А теперь обними меня в последний раз.