– Получше надо охранять свою территорию – тогда никто не обстреляет. За это вас надо наказать, товарищ капитан первого ранга.

У Папугина была своя логика, у финансиста Портера – своя. Но две правды эти стояли на разных ступенях, находились в разных плоскостях и никак не совмещались. Папугину захотелось заскрипеть зубами – почему Портер не хочет влезть в его шкуру? Но он, сохраняя корректность, даже намеком не выдал бешенства, охватившего его, ничто в голосе комбрига не дрогнуло, не напряглось, не поехало, разъеденное ржавью, в разные стороны.

– Насчет того, чтобы получше охранять свою территорию, намек понял, товарищ полковник, – спокойно и почти бесцветно произнес он.

– Не лезьте в бутылку, а лучше поищите деньги в местном бюджете, – посоветовал Портер, – не может быть, чтобы они вам не кинули миллиончик-другой…

– А вы, товарищ полковник, сами попробуйте с ними поговорить. Хотя бы один раз… И тогда вам все станет ясно.

– И поговорю, – в голосе всесильного Портера возникли раздраженные нотки. – И поговорю! Сделаю за вас вашу работу!

Папугин вежливо попрощался с Портером, который уже начал клокотать, как перекипевший чайник, и повесил трубку.

Вышел в коридор, поморщился от резкой, стискивающей горло гари. От этого противного духа, от недовольства, оставшегося после разговора с Портером, внутри возникло что-то сосущее, глухое, к горлу подползла тошнота. Он поглядел заслезившимися глазами на черный, в сажевых хвостах, потолок, вздохнул: может быть, правы те офицеры, которые ушли из бригады, может, и ему надо уйти?

Никогда в России такого еще не было, никогда армию не бросали на произвол судьбы, не пускали плыть по течению без руля и ветрил, без кормежки и одежды. Ведь армия не приспособлена выращивать на огородах брюкву, стоять на рынке с протянутой рукой и воровать на лотках пирожки – армия приспособлена – и в том ее долг – воевать. А ее заставляют таскать с лотков пирожки и шаньги.

Папугин поморщился: и все равно он сыграет свою игру полностью, все время, отведенное ему, оба тайма, и еще попросит время дополнительное.

– Товарищ капитан первого ранга! – в коридоре появился дежурный с конвертом в руке, махнул им, будто сигнальным флажком.

– Слушаю, – сухим голосом отозвался комбриг.

– В канцелярии, в почте, оказалось вот что, – дежурный снова взмахнул конвертом.

Конверт был уже вскрыт. Папугин поморщился по этому поводу, но ничего не сказал дежурному, лишь желваки на его щеках дрогнули недовольно и опали. В конверте находился обычный лист бумаги – бумаги дорогой, хрустящей, на какой в начале прошлого века богатые влюбленные писали друг другу нежные послания, к бумаге были приклеены вырезанные из газеты буквы. Папугин медленно, шевеля губами, будто первоклассник, не знающий грамоты, прочитал текст, брезгливо встряхнул листок в пальцах, словно собирался выбросить его в урну, но в последний момент сдержался и вновь прочитал текст.

«Погранцы, уходите отсюда вон! Иначе будет хуже!» – гласили вырезанные из газеты буквы. Папугин поморщился, ощутил, что внутри у него все онемело, скрючилось, будто комбрига укусил ядовитый паук, помотал головой протестующе:

– Тьфу!

Перевел взгляд на дежурного и приказал:

– Контрразведчика ко мне! Пусть он займется… этим, – Папугин вновь брезгливо тряхнул листком, поморщился, будто держал в руке что-то гадкое.

Через несколько дней контрразведчик – усталый подполковник с печальным лицом, которому до пенсии дослужить оставался лишь год, пришел к Папугину с тощей дермантиновой папочкой красного цвета и, пошаркав ногами у порога, – вытирал башмаки о невидимую тряпку, неистребимая крестьянская привычка, которую каленым железом не выжечь, – положил папочку комбригу на стол.

Тот недоуменно приподнял брови:

– Что это?

– Мои соображения по части того, кто это сделал, – подполковник выразительно потянул носом: в воздухе продолжало сильно пахнуть горелым. – Соображения основаны на оперативных данных.

– А оперативные данные – на стуке-бряке обычных советских граждан?

– Обижаете, товарищ капитан первого ранга, советских граждан больше нету. Есть свободные граждане демократической России.

– Скажите, подполковник, только начистоту. Кто больше стучит – советские граждане или, как вы сказали, свободные граждане демократической России?

– Нынешние стучат больше.

Папугин крякнул, удрученно покачал головой:

– Значит, все взаимосвязано: чем беднее человек, тем он больше стучит, – Папугин вновь удрученно крякнул, отвернул лицо в сторону, словно ему было стыдно. Спросил, стукнув ногтем в красную папку: – Ну и кого же надо брать за грудки?

– Я полагаю, бывшего капитан-лейтенанта Никитина.

– Что, успел переметнуться на ту сторону? Так быстро?

– Он не просто переметнулся, а и перевернулся на сто восемьдесят градусов.

– И кто же нынешний его хозяин?

– В бумаге я все изложил. Тот, кто требует, чтобы мы немедленно убрались с этой территории, – Оганесов Георгий Арменович. Генеральный директор ТОО «Аякс», ТОО «Тыюп», ИЧП «Лобио», ИЧП «Драгметалл», ИЧП «Астраханская рыба».

Папугин не удержался от ироничного хмыканья:

– Вон сколько мужичок нахапал. И куда ему одному столько?

– Я тоже об этом иногда думаю, товарищ капитан первого ранга, и задаю вопрос: стоило ли ради этих «пузырей» разваливать большую страну и во имя чего, спрашивается? Чтобы эти «пузыри» богатели, а остальные нищали? Чтобы бабок наших, которые, не покладая рук, вытягивали страну из дерьма, хоронили в полиэтиленовых пакетах? Чтобы деды наши стояли на паперти с протянутой рукой? – Контрразведчик, почувствовав, что слишком увлекся собственным монологом, поперхнулся, словно бы на ходу налетел на некую преграду и умолк.

– Оганесов… Тьфу! Все хапает, хапает, хапает! – в голосе Папугина появились злые нотки. – Руки уже заняты, забиты деньгами, больше взять уже невозможно, столько нахапал, а все продолжает хапать – задницей, ртом, ноздрями, снова задницей… И куда он эти деньги денет? С собой на тот свет уволочет? В могилу?

– Жадность – это не порок, товарищ капитан первого ранга, это болезнь. Сгниет Оганесов вместе со своими деньгами, и этим все закончится.

Папугин покивал головой и открыл папку. Прочитал бумажку, заложенную в нее, спросил:

– Источники, считаете, верные?

– Источники верные, – помедлив, контрразведчик нехотя добавил: – Завербовал я двух осведомителей из структуры Оганесова. Подобрал к ним ключики с помощью ребят из городского управления госбезопасности.

– Ну, Никитин! – комбриг не выдержал, звонко, ударил ладонью по столу. – Ну, с-сука!

– Не он первый, не он последний, товарищ капитан первого ранга, – философски заметил контрразведчик, тон его неожиданно сделался примиряющим. – Такие люди у каждого народа есть, не только у русского.

– Ну что будем делать? – Папугин двумя пальцами вытянул листок из папки, приподнял его.

– Я бы арестовал Никитина, да не могу пока, – контрразведчик вздохнул. – Вещдоков для ареста нет. Понаблюдаем за ним. Ребят из городской управы попрошу помочь. На чем-нибудь он обязательно проколется.

«Семьсот одиннадцатый», подремонтированный, подкрашенный, выглядел настоящим красавцем. Мослаков даже пощелкал языком от восхищения.

Сторожевик действительно выглядел настоящим красавцем на реке, где сновали разные чумазые корытца, купался в золотом солнечном свете, плыл, раздвигая узким хищным носом пространство, стремительный, изящный, опасный.

Хорошую машину все-таки соорудили в Питере, на Балтийском заводе. Быструю, с неплохим вооружением, способную вести борьбу и на море, и на суше и отбивать нападение с воздуха.

Перед отплытием капитан-лейтенанта встретил мичман Балашов, вскинул руку к седому виску:

– Разрешите доложить…

– Не надо, – Мослаков остановил его мягким движением, – и так все вижу…

Он прошелся по палубе, задержался у скорострельной пушки, приданной сторожевику для усиления, хотя и без того на «семьсот одиннадцатом» было достаточно стволов, любовно огладил теплую, нагретую ранним солнцем казенную часть, вновь поцокал языком. Палуба искрилась яркими цветными огнями, огни были рассыпаны по железу, будто песок, сияли дорого, дразнили взгляд – палубу недавно помыли, и теперь на ней высыхала вода.