— Это неотвратимо, как восход и закат солнца. У нас там свои люди, все схвачено. Закон уже написан, депутаты подготовлены. Как только его примут, я не промедлю ни минуты, вступлю во владение моим родовым поместьем.

— Размечтался, глупенький!

— Думаешь, для чего я тут живу вот уже две недели? — спросил он.

Раиска за ответом в карман не лезла, ответила тотчас:

— Дурью маешься и не лечишься.

— Для того, чтоб напитаться этой водой, этим воздухом, чтоб тело мое — оболочка моей души — постепенно обретало здешние микроэлементы. Понимаешь? Процесс вступления моего во владение этой землей, процесс принятия наследства уже начался!

— А если поместье тебе не вернут, что тогда?

— Я его выкуплю, — заявил он без колебаний.

— Деньжонок-то хватит ли, ваше благородие? — осведомилась Раиска со всей возможной едкостью, на какую только была способна.

— Зови меня «ваша светлость», — поправил он невозмутимо. — Потому что, как я уже сказал, корни дворян Сутолминых одной ветвью уходят в род княжеский. Это тебе о чем-нибудь говорит?

— Еще бы! Говорит, на чьей сороке изба сидела.

— А что касается денег, то у нас, у Сутолминых, счет в аргентинском банке — хватит, чтоб купить и вашу деревню, вместе с тобой, и окрестные поля, и леса.

Сказал бы он «швейцарский банк», Раиска не поверила бы. Но «аргентинский» немного смутил ее.

— Не заплошает от этого? — спросила она. — Если сильно большой кусок, можно подавиться.

— Я тут поставлю домик в виде терема, — продолжал он, не обращая на ее слова никакого внимания. — Пруд велю расчистить, запустить зеркального карпа и лебедей, в ручье будет плавать форель… Дом поставлю в два этажа, по верхнему этажу терраска круговая. К терраске этой лестницы витые с двух сторон… и парадный подъезд с колоннами.

Смутилась еще больше Раиска, слушая его: он нарисовал то, что она видела во сне! А он продолжал:

— Терраску велю сделать с резными балясинами и деревянными решетками, по ней плющ и виноград вьются. Перед домом, вот тут, гиацинты, хризантемы, астры… От крыльца — дорожка вокруг пруда и мостик деревянный через ручей вон там. Будет и сад, будут и беседки в саду, и водяная мельничка для забавы. Конюшню заведу с породистыми лошадьми…

Конюшня да мельница — ладно, Бог с ними. Но он завладел Раискиным теремом! Он сделал это по-барски нагло и бесцеремонно — ограбил ее!

— Как только ты поставишь тут свой дом, так я подпущу ему красного петуха, — твердо пообещала она.

— Почему?

— Мы не потерпим притеснений.

— Несчастная холопка… Скажи, как тебя зовут?

— Меня?.. Раиса Павловна.

— Раиса… — он помолчал, размышляя. — Твое имя обозначает «покорная», «легкая», «уступчивая».

— Ну, так я такая и есть!

— Разумеется.

— А как твое светлое имечко, господин Сутолмин?

— Арсений Петрович. Арсений означает «мужественный». А Петр — «камень».

— Понятно: мужественный камень. Или мужественный пень.

Раиска, довольная, засмеялась.

— А тебя я выдам замуж за нашего кучера, — решил он. — То есть, за моего личного шофера. Он будет учить жену уму-разуму чересседельником или вожжами. А когда родятся у вас дети, они будут служить моим детям.

— Вот тебе! — Раиска сложила пальцы в дулю, показала ему, покрутила. — Мало? — спросила и, поплевав, опять покрутила. — Вот тебе еще.

После чего удалилась с поля боя, не оглядываясь.

В один из двух последовавших затем дней Раиска съездила в город, поторговала сметаной да творогом. Да и успешно поторговала! На обратном пути, подходя к своей деревне, оглядывалась на Яменник. Казалось, вот-вот оттуда выйдет дачный человек с тросточкой и с прозрачным плащом в кармане…

— Мужественный камень, — произнесла она вслух.

Что он делает там? Сидит целыми днями, покуривая трубку, и мечтает, как он построит мост через пруд? Все эти помещики, паразитировавшие на крестьянском народе, как раз заняты были праздным сидением, пустопорожней болтовней, и только.

Но ведь это так скучно! День посидишь в безделье, два… Ну, погуляешь по окрестностям. А что потом? Может, он удочку в пруд забрасывает и ловит карасей?

Раиска засмеялась, представив себе, как этот дачник с торжеством вытаскивает из пруда карася величиной со спичку… как жарит его на сковородке…

Ясно, что это неумный человек, поскольку забрался в корявый лесок, поставил там палатку и живет в ней, воображая себя помещиком.

«А может, он в самом деле отпрыск… Или врет без всякого чуру? Скорее всего, врет. Однако вот бродит по нашим местам… что-то высматривает. Неспроста…»

Тут крылась какая-то загадка, которую следовало разгадать.

Раиска решила, что завтра, или даже сегодня к вечеру, потихоньку прокрадется в Яменник и понаблюдает за ним, никак не обнаруживая себя.

Но намерение ее осталось неисполненным, потому что объект наблюдения сам явился в Сутолмино. Он нахально постучал с улицы в окно Раискиного дома и столь же нахально окликнул:

— Есть кто дома?

Голос уверенный, прямо-таки хозяйский. Таким тоном может приказать и так: встань передо мной, как лист перед травой! Раиска распахнула окошко, выглянула… Он, должно быть, не ожидал увидеть ее, и потому замешкался, не зная, стоит ли ему к ней обращаться.

— Мам, тут какой-то старичок, — сказала Раиска.

— Какой еще старичок? — отозвалась мать недовольно: делом была занята.

— Может и не старичок, но шибко пожилой. И вид жалобный такой…. Наверно, милостыньку просит ради Христа.

Мать уже сообразила, что озорничает дочь над кем-то.

— Чего тебе, дяденька? — спрашивала Раиска. — Хлебушка, что ли, или картошечку в мундире?

Но тут мать отстранила ее от окошка и голосом отнюдь не суровым, а обрадованным воскликнула:

— Ой, здравствуйте, Арсений Петрович!

Эта мгновенная перемена в матери была поразительна. Они что, уже знакомы? С каких пор? И как это прошло мимо внимания Раиски? Ей даже показалось, что мать не просто оперлась на подоконник, а сделала это картинно, кокетливо. Что-то в ней такое проснулось… Ишь ты!

— Здравствуйте, Галина Дмитриевна, — отвечал он весьма любезно, гораздо любезней, если сравнить, как он разговаривал с Раиской.

— А я думала, вы не придете, — продолжала мать, совершенно позабыв о стоящей рядом дочери. — Уж собиралась нести сама. Авось, думаю, отыщу его в Яменнике, лесок невелик.

Он что-то ответил ей.

— Да мне труда не составит, — говорила мать. — Я на ногу легкая. Тут и всего-то с километр.

Оказывается, они уже когда-то разговаривали и условились, что для новоявленного помещика будут приготовлены и сметана, и творог… Но не это поразило Раиску и возмутило, а то, что мать столь легкомысленно готова сама идти… в Яменник!

— Дочка, ну-ка принеси из сеней банку со сметаной и миску с творогом. Я там поставила в холодке.

Раиска, недовольно фыркнув, отправилась в сени, а мать живенько скинула домашний старенький халат и надела платье понаряднее.

— Это еще зачем? — опять фыркнула Раиска, выходя из сеней. — Или праздник нынче?

— Ну как же, чужой человек, — шепотом объяснила мать. — Неудобно.

Она не в окно подала молоко да сметану, а проворно вышла с этим на улицу. Было слышно Раиске, как она там говорила:

— Вот, пожалуйста, Арсений Петрович, все свежее, сегодняшнее. Не хотите ли луку с грядки, редиски или яичек прямо из гнезда? Раиска! — крикнула она. — Сбегай-ка в огород, нарви луку перьевого да редису, который покрупнее, надергай.

Раиска не отозвалась, будто не слышала — смотрела в щель между занавесками: этот самый Арсений Петрович, одетый в рубашку с отложным воротничком — «Чистоплюй! Профессор кислых щей!» — принял и банку, и миску, принял бережно. И неспешно, аккуратно уложил их в цветную авоську, которую Раиска тотчас возненавидела, потому что на ней изображена была хорошенькая женская головка. И плечики открытые там были, и туго распираемый лифчик.