— Я очень хочу… — сказала Раиска, обнимая его.

Этот разговор был вчера. А теперь она тихо-тихо подошла к нему и остановилась в нескольких шагах, боясь, что он услышит ее дыхание или даже стук ее сердца. Может быть, он выкладывает уже ее, Раискин, портрет? Если бы так…

Но нет, на дне ручья по широкому мелководью камешки лежали таким образом, что не оставляли ей надежд — это была все та же печальная женщина, что и прежде.

— Ах, попалась, птичка, стой… — сказала Раиска.

Он обернулся. Вид у него был довольно отрешенный.

— Вчера ты хотел изобразить тут мой лик, — напомнила она.

— Пытаюсь, — сказал он виновато. — Знаешь анекдот про офицера: как ни сяду, говорит, написать стихотворение — все получается рапорт. Вот и я: пытался изобразить тебя… но получается она…

— Ты постарайся, — попросила Раиска. — Я тебя очень прошу.

— Да ведь не всё от меня зависит, — так же виновато отвечал он.

— Я тоже постараюсь, — прошептала Раиска, обнимая его. — И все у нас получится… Потому что я тебя люблю…

Домой она возвращалась словно бы оскорбленной, даже поплакала дорогой.

Что ему эта женщина? Чем она лучше ее, Раиски? Разве она моложе? Разве красивей? Если она умерла, то что ей еще надо от него? Почему она, даже мертвая, не может уступить его живой? Ведь даже вчера, во время грозы, когда им было так хорошо, Раиска чувствовала, что он не забывает о той, что на портрете. Он не сказал ей тех слов, которых она ждала… и в ласках был неловок.

Уже входя в деревню, она подумала, утешая себя, что все-таки это благородно — то, что он продолжает любить ту женщину. Вот уж и нет ее на свете, а он все любит…

«Она мне не соперница», — так подумала Раиска. И повторила, как заклинание: «Она не соперница мне… Я здесь, рядом с ним, а она где-то там. Я люблю его самой земной, а не небесной любовью, а ей это недоступно. Пусть любит ее… а все равно мой. Пусть я его холопка, но все равно он в моей власти…»

На другой день после полуденной дойки Раиска пропала из дому. Ей велено было окучить картошку — ту, что за деревней, на брошенном колхозном поле. Там они с матерью вскопали по весне и посадили довольно широкую полосу. Однако Раиска к работе не приступила: на краю полосы торчал воткнутый в землю заступ, а самой Раиски не было. Словно пришла она сюда, разок копнула, а тут ее кто-то окликнул, и она ушла.

— Ну, погоди! — сказала мать. — Вот я тебя скалкой по мягкому месту…

И, уже обращаясь к Астре, продолжала:

— Ишь, гулена! Что Белка, что девка моя — обе шалавы. Дома не удержишь, так и норовят куда-нибудь уйти.

И Астра согласилась с нею, сказала:

— Му.

— Вот вернется, я ей ремня хорошего…

Но Раиска не вернулась и к вечеру, так что не понадобились ни скалка, ни хороший ремень. Не сказать, чтобы мать шибко забеспокоилась, однако немало озадачена была. Такое уже случилось однажды — вернулась Раиска поздно: подруги из соседней деревни Дятлово, ее одноклассницы, позвали на чей-то день рождения. Почему матери не сказалась? Да те ехали мимо, Раиска села и поехала с ними. Может, и нынче так.

Только вот вчерашний разговор с овсяниковским Витей немного беспокоил: уж больно переживал паренек. А ну, как надумает что! Раиска говорила, что у него ружье есть. Мало ли что взбредет в голову человеку отчаянному!

Она уснула поздно, не дождавшись Раиски, но спала, как всегда, без особых тревог. Однако утром, проснувшись рано, сразу же заглянула в горницу. Дочери там не было. Только тогда мать встревожилась.

Доила коров, выгнала их со двора, проводила до огороженного пастбища овец, покормила кур, затопила печь… а у самой одно было на уме: где Раиска ночевала? И так она решила, что не Муравлика Витю надо винить в этом и не дятловских подруг, а… Арсения Петровича. Это он вскружил девчонке голову.

«Ах он, паразит! Да я его расшибу на месте. Если только… если только он что с нею сделал».

И, не раздумывая, отправилась в Яменник.

За то время, пока шла, успела ругательски изругать и Раиску: «Экая шалава! Ни стыда, ни совести!», и вальяжного дачника: «А черти его сюда занесли! Ишь, еще не нашими деньгами похваляется!», и саму себя… Пока шла, столько было в ней ярости, что, казалось, сокрушит любого злодея. Но, подойдя к Яменнику, вдруг оробела почему-то. Подумала, что зря ничего не взяла в руки… А хоть бы топор! Мало ли что может случиться в этом чертовом леске. С топором-то было бы смелее. Может, он там не один живет, Арсений этот? Да и что он сам за человек? Что у него на уме? Много ли она о нем знает?

«Надо было мне в деревне сказаться кому-нибудь, куда я пошла… а то пропадем обе с Раиской, и где нас искать, неведомо…»

Она не нашла той тропки, которую ранее отыскала Раиска, и некоторое время пробиралась по лесочку наугад. Никогда она ранее здесь не была, потому дивилась и могучим кустам можжевельника, и елкам, выстилавшим свои лапы по земле, и ямам, заросшим травой.

Неожиданно для себя вышла к пруду. Еще более неожиданным было то, что на берегу стояла палаточка, возле которой был столик, и кое-какие вещи были развешаны на ветках кустов: куртка-ветровка, два полотенца… Но отчего совсем опешила мать: на камне возле пруда сидела босая Раиска и, мурлыкая беззаботно, терла металлическую мисочку пучком травы. Дочь подняла голову и сказала вместо «здравствуй»:

— Ой, мам, это ты? А мы как раз к тебе собирались пойти.

Словно ничего особенного не происходило, словно та и должна была вот так сюда прийти.

— Что ты тут делаешь? — едва выговорила изумленная мать.

— Да посуду вот мою. Мы только что позавтракали.

— Какую посуду?.. Кто это «мы»?

— Ой, да не пугайся ты так, мам. Не бери в голову.

Как это ни странно, изумление матери искренне забавляло Раиску.

— Ну, живу я теперь тут, живу.

— Как это «живу»? Ты что городишь-то?

Мать обессиленно села прямо на траву.

— Обыкновенно как, — отвечала ей дочь. — Вот домик наш… С милым рай и в шалаше. Вот наше хозяйство…

Мать огляделась вокруг, и «хозяйство» понравилось ей. Как-то чистенько было кругом… миротворно.

— Ты здесь ночевала? — спросила мать.

— Ну да, где же еще, — беззаботно ответила дочь.

— А где он? — спросила мать после паузы.

— Да я его за водой на родник послала.

Тут послышался шелест кустов. И на берег вышел Арсений Петрович с малым ведерком воды. Он отнюдь не смутился, поздоровался весело.

— Вот видишь, водички принес, — весело сказала Раиска. — Он теперь у меня на посылках, барин этот.

— А мы как раз собираемся к вам, Галина Дмитриевна, — сказал «барин», — с очень важным делом.

— С каким? — растерянно спросила та.

— Галина Дмитриевна, — сказал он торжественно, — я прошу у вас руки вашей дочери.

— Как это? — озадачилась Галина Дмитриевна. — Зачем вам ее… рука?

— Мам, ну что ты не поймешь? — возмутилась дочь. — Это означает, что он просит твоего материнского благословения на наш брак. Он, видишь ли, хочет, чтоб мы непременно поженились, чтоб все честь честью.

Тут она почему-то громко засмеялась.

— Что ты смеешься? — возмутилась мать. — Что тут у вас происходит вообще-то? Как это понимать?

— Мам, — доверительно сказала дочь, сопровождая слова свои смехом, — это такой лопух! Я и не думала, что такие бывают. Он считает, что раз я провела с ним ночь, то он непременно должен на мне жениться.

— Ну вот… достукалась девка, — в растерянности выговорила мать. — Конец.

Арсений Петрович живо подхватил:

— Вот и мне так казалось, когда я поселился здесь: всё, думаю, жизнь кончилась, конец… А вышло совсем наоборот: начало!

Действительно, тут начало новой повести. Она существует, только не записана…

г. Конаково Тверской области