Он посмотрел на меня и изо всех сил попытался изобразить улыбку на лице, которая мгновенно скрылась. Сделал глоток виски по мере того, как я приближалась к нему.

Я села поверх него и, также сделав небольшой глоток из его бокала, нежно поцеловала его в губы, разделив с ним вкус крепкого и возбуждающего напитка. Затем обхватила ладонями его лицо и приподняла подбородок, не сводя с него взгляда.

- Ты мне расскажешь, что случилось? - произнесла, не позволяя ему избежать моего взгляда.

Он вновь прикоснулся к моим губам, пытаясь отвлечь меня, но я настояла.

- Почему такие грустные глаза? - спросила я, не желая больше проводить ни секунды, терзая себя всевозможными догадками.

Дождь усиливался и все с большей силой бил в окно.

- Меня направляют... - не успел он договорить, как я его прервала.

- В командировку? - тихо произнесла, в надежде что его отсутствие отделается для меня несколькими днями тоскливого ожидания, в крайнем случае – неделями.

Он продолжал молчать.

Мои глаза становились все больше и в них начал просматриваться влажный блеск наступающих слез.

- Ну, скажи же что-нибудь!

- Меня направляют Военным Атташе в Латинскую Америку - произнес он, и в ту же секунду, как будто небо упало на него всей своей тяжестью.

Его глаза наполнились всепоглощающей печалью.

- Это же... - не договорила я, мысленно пытаясь объять временной промежуток, как сквозь туман пытаешься объять расстояние.

- Это на 4 года минимум.

Он посмотрел мне в глаза, ожидая моей последующей реакции.

Как путник, молнией постигнутый в пустыне* - именно так , в один миг, мое сердце пронзилось молниеносным ударом шпаги, которая разорвала его на две части. Я не могла дышать. Слёзы градом посыпались из моих глаз.

Я с трудом переносила наши короткие встречи в последние дни, и уж точно, я не была готова нести тяжелое бремя своего существования на расстоянии океана от него.

Я скатилась на его колени и заплакала, беспомощно вцепившись в его брюки руками, как маленький ребенок, которого впервые пытаются оторвать от родителей.

Он не мог произнести ни слова, но его взгляд выдавал всю боль, которую он чувствовал в тот момент и которая в такой же мере, как и меня, разрывала его на части.

- Возьми меня с собой! Я не смогу без тебя! - произнесла я, приподнимая на секунду глаза, светящиеся лучиком надежды.

Он нежно провёл рукой по моим волосам.

- Малыш... - сказал он, нахмурив лоб и пытаясь приподнять меня с пола. - Счастье мое… Если ты когда-нибудь захочешь поехать со мной, я буду счастлив! Ты подумай. Не принимай решения на горячую голову. Я прошу тебя! Я долго над этим думал, я не вправе отстранять тебя от всех возможностей, которые открыты перед тобой в этом городе. - с глубокой грустью в голосе произнес он, целуя мои руки.

Я плакала, вцепившись в него. Я не могла поверить, что на самом деле пришел тот день, который заставил нас вести разговор о длительном расставании.

Он был не многословен, по его грустному взгляду было заметно, что он хотел как можно быстрее покончить с этим разговором.

- Когда? - всхлипывая, спросила я.

Я хотела услышать весь приговор в тот же момент.

- У нас еще пару месяцев. - ответил он, продолжая утешать меня, в то время как по его брюкам расплывался след от слез, смешанный с тушью, стекающей с моих ресниц.

- Я испортила тебе брюки… - я приподняла голову, вытирая слезы рукавами своей блузки.

Он промолчал и лишь с грустью вновь посмотрел на меня. Крепко обнял меня.

Я хорошо понимала, что была не единственной пострадавшей в ту самую минуту и, что драматизация событий только усложняла эту, и без того нелёгкую ситуацию.

- Я люблю тебя! Я люблю тебя! Я люблю тебя! - повторял он, прижимая меня к себе и стирая слезы с моего лица.

Мы долго сидели молча и только нежные прикосновения наших тел выражали печаль и терзания, которыми мы были наполнены. Наши безмолвные жесты нежности перерастали в выражение страсти и яростного, негасимого желания.

В тот момент мы продолжали быть вместе и я не нуждалась в большем.

Новость о его предстоящем отъезде, которая как бомба замедленного действия отсчитывала дни, часы и минуты до разрушения моего хрупкого мира, моего покоя, угрожая оторвать от моего сердца самое на тот момент мне дорогое, заставляла меня проводить дни в тоскливом смятении.

Рассудок имел всего лишь один, единственный, не подлежащий изменению исход - расстаться на этот неопределенный срок, продолжить свою жизнь, несмотря на боль, несмотря на разлуку. Но мои мысли... Мои мысли терзали меня. В них, я прощалась с родителями и друзьями, собирала чемоданы и ехала ему вслед, оставив позади свою прежнюю жизнь.

Затем вновь наступали моменты, когда я, осмыслив бесцельное скитание по миру, прибегала к холодному рассудку. Выхватывала из своих рук воображаемый чемодан, с которым я, как странник без адреса, собиралась податься в путешествие, и возвращалась к осознанию и логичному продолжению своего собственного жизненного плана.

В редакции же бурлило обсуждение предстоящего бала, запланированного на субботу, до которого оставалось две недели, и к которому я искала наряд сквозь свои мысли о чемодане, грустно стоящем на пороге двери, к которому прилагалась прощальная записка, оставленная для родителей на кухонном столе. Естественно, при условии, что они смогут прочесть её не ранее того, как мой самолет поднимется высоко в небо и, предпочтительно, пересечет воздушные границы страны.

Гордон, замечая мою излишнюю сентиментальность, подозрительно на меня посматривал и похаживал кругами каждый раз, когда я возвращалась к мыслям о разлуке и мои глаза наполнялись грустью.

Он также приобрел привычку одергивать меня, словно мой отец. В его репертуар входили фразы: "Не пей столько кофе", "Не питайся мусором"- так он называл любой пищевой продукт, который можно было вынуть из вакуумного пакетика и съесть на месте. И еще целый ассортимент подобных изысканных фраз, начинающихся с “Do not”, ограничивающих мою свободу передвижения по офису и отвлекающих меня от моих мыслей о плане побега, до совершения которого оставалось менее 2 месяцев.

Это внимание ко мне, в определенной степени раздражало меня, но оно погружало меня в рабочий коллектив частью моей души.

В тот день, по настоянию Мстислава, который целиком посвятил себя организации бала, мы договорились встретиться за чашкой кофе и выслушать подробности его организационно-творческой работы.

К нам собрался присоединиться Мишка. Он только вернулся из своей поездки на море и ему не терпелось увидеть нас и поделиться впечатлениями. Его я не видела уже больше месяца.

Не изменяя нашим традициям, мы встретились на станции метро "Арбатская".

Мишка подкрался сзади, схватил меня своими сильными руками и, по привычке, слегка подбросил в воздух.

- Как я по тебе соскучился! - произнёс, щекоча моё ухо своим дыханием.

Я взвизгнула от неожиданности и, схватив его за шею, замерла на несколько секунд.

Мишка изменился. Его тело было покрыто золотистым загаром, будто солнечные лучи продолжали пробиваться сквозь поры его кожи, придавая ему загадочный блеск, скрывающийся под стоячим воротничком его кожаной куртки. Он отличался выраженной и бросающейся в глаза мускулистостью.

- Я тоже по тебе скучала...

Он крепко обнял меня, позволив мне вдохнуть его аромат на уровне шеи. Родной аромат - тонкий, почти медовый и тёплый, как горячая карамель, вернул в мою память Мишкину близость. Он пах все также.

- Хрупкое ты мое стеклышко! - хвастался Мишка своей силой и ярко выраженной мышечной массой, сжимая мою талию в своих больших, сильных ладонях. - Ну не тяни, расскажи... Я слышал, ты в редакции…

Его голубые глаза смотрели на меня все тем же взглядом - нежным, влюбчивым и слегка задорным. Несмотря на все внешние изменения, он был все тем же - родным, любимым Мишкой.