Глава XI

Однажды после обеда они отправились с Захаром Ивановичем в очередной рейс. Хозяин поручил им отвезти два ящика лимонада к Детскосельскому вокзалу, четыре ящика пива на ипподром, а один ящик нужно было забросить по пути в небольшой трактир на Горсткиной улице. Оставив Леньку с тележкой на улице, старик потащил ящик во второй этаж. Ленька стоял смирно, как настоящая рабочая лошадка, равнодушно поглядывая по сторонам и придерживая в равновесии поручень тележки. Вдруг он заметил, что на него пристально смотрит какой-то мальчик. У мальчика было красивое, хотя и не очень чистое, слегка шелудивое лицо. Недобрые тонкие губы мусолили дорогую длинную папиросу. Из-под блестящего лакированного козырька фуражки-мичманки падал на бледный лоб замысловато закрученный чубик. Полосатая матросская тельняшка, широченный клеш, куцый люстриновый пиджачок… Таких мальчиков на рынке вертелось немало. Уже по одним глазам – настороженным, блудливым, воровато бегающим – Ленька легко определял, что это за мальчики и что они делают в рыночной толпе. Но этот мальчик не вертелся, а стоял в десяти шагах от тележки и, засунув руки в карманы клеша, прищурившись смотрел на Леньку.

Ленька испытывал неловкость. Он сразу понял, что где-то и когда-то видел этого мальчика. Но где, когда? Может быть, здесь же на рынке, может быть, давно, еще на юге, во время скитаний.

– Ты что смотришь? – спросил он наконец, не выдержав.

Мальчик с усмешкой шагнул вперед.

– Не узнаёшь? – сказал он, вынимая изо рта папиросу.

– Нет.

– А ну, припомни.

– Не помню, – сказал Ленька.

– В реальном училище до революции учился?

– Волков! – закричал Ленька. И тут случилось ужасное. Руки его вздрогнули, он выпустил поручень, тележка качнулась вниз, и тяжелые ящики с грохотом и звоном посыпались на камни мостовой.

Ленька оцепенел. Наверно, целую минуту он стоял, поглядывая то на Волкова, то на поручень тележки, вздыбившийся над его головой, то на двери трактира, откуда с минуты на минуту должен был выйти Захар Иванович. Только после того, как тележку стала окружать толпа любопытных, он очухался и кинулся к ящикам. Он думал, что можно еще что-нибудь спасти. Но, увидев огромную разноцветную лужу и крошево из пробок и зеленого бутылочного стекла, он понял, что спасать нечего.

Волков тоже подошел к ящикам и стоял, заложив руки в карманы, усмехаясь и покачивая головой.

– Господи… что же делать? – пробормотал Ленька, вытаскивая из ящика заткнутую пробкой бутылочную головку.

– А что делать, – сказал, оглянувшись, Волков. – Смывайся – и все. Это чье пиво?

– Хозяйское.

– Ну вот. Что ж тут раздумывать?

Он толкнул Леньку локтем.

– Давай сматывайся!..

Ленька еще раз посмотрел на двери трактира и юркнул вслед за Волковым в толпу.

Сзади кто-то кричал:

– Эй, ты, курносый! Куда? Набедокурил, а сам удочки сматывать?!

– Давай, давай, не останавливайся! – подгонял Леньку Волков.

Работая локтями, он выбрался из толпы, свернул в какие-то ворота, провел Леньку через какие-то проходные дворы, мимо каких-то лабазов и овощных складов и вывел его на Международный. Тут оба мальчика остановились и перевели дух. Волков рассмеялся.

– Вот так встреча! А? – сказал он.

– Ужасно, – пробормотал Ленька, вытирая вспотевший лоб.

– Ничего… Говорят, знаешь, – посуду бить к счастью. Ты с какой это стати, дурак, лошадкой заделался?

– Так уж вышло, – объяснил Ленька. – Другой габоты не было.

– «Габоты»! – передразнил его Волков. – Рано ты, братец, работать начал.

Он достал из кармана голубую нарядную коробку «Зефир № 6», подцепил грязным ногтем толстую с золотыми буквами на мундштуке папиросу, важно, как взрослый, постучал мундштуком по коробке, подул зачем-то в мундштук и, сунув папиросу в маленькие белые зубы, с фасоном раскурил ее. Потом, спохватившись, снова вытащил пачку, протянул Леньке:

– Куришь?

Ленька поблагодарил и неловко взял папиросу. Прикуривая, он исподлобья смотрел на Волкова и чувствовал, как в нем просыпается старое, детское отношение к этому мальчику: Волков ему и нравился и отталкивал от себя. Как и раньше, в присутствии Волкова Ленька робел и ругал себя за эту робость.

– Что ж мы стоим? – сказал Волков. Они остановились у витрины, на треснувшем и продырявленном пулями стекле которой белыми буквами было написано:

– Пиво пьешь? – спросил Волков.

– Нет, – смутился Ленька. – А ты?

– Иногда позволяю себе такое баловство. А вообще не люблю. Горькое…

– Я тоже не люблю, – сказал Ленька, хотя до сих пор ему приходилось пить только слабенькое безалкогольное пиво «Экспресс».

– Ну, все равно, зайдем, какао возьмем или еще чего-нибудь.

Ленька замялся.

– У меня, понимаешь, денег нет, – сказал он, краснея.

– Не беспокойся, дружок…

Волков с усмешкой похлопал себя по нагрудному карману.

…Они вошли в кафе, уселись в углу за маленьким круглым столиком. Подошла барышня в клетчатом переднике.

– Что вы хотите, мальчики?

– Дайте меню, – важно сказал Волков.

Он долго, с видом знатока, изучал карточку, наконец заказал бутылку пива, стакан какао, пару пирожных и бутерброд с сыром.

– Ну, вот, – сказал он, потирая руки, когда официантка пошла выполнять заказ. – Я рад, ты знаешь, что тебя встретил.

– Я тоже, – из вежливости сказал Ленька.

– Ты что – все время в Петрограде жил?

– Нет, мы уезжали…

Почему-то Леньке не захотелось рассказывать Волкову обо всем, что с ним случилось за эти годы.

– А ты? – поспешил спросить он.

– О милый мой! Знал бы ты… Мне столько пришлось перенести за это время, что никакому Майн Риду и Жюль Верну и во сне не снилось.

– Папа и мама твои живы?

– Мама жива, а папа…

Волков помрачнел. Тонкие брови его сдвинулись к переносице.

– Не знаю, – сказал он, оглянувшись. – Может быть, и жив еще… Во всяком случае, мама панихид по нем еще не служит.

Левушка принесла на подносе пиво, пирожные, дымящееся какао.

Волков с фасоном опрокинул над стопкой бутылку, отхлебнул пену.

– Угощайся, пожалуйста, – сказал он, покосившись на стакан с какао.

Ленька глотнул горячего сладкого напитка и опьянел, почувствовал, как по всему его телу разлилась приятная истомная теплота.

– Пирожное бери, – сказал Волков.

– Спасибо, – сказал Ленька, нацеливаясь на кремовую трубочку. – И ты тоже бери.

– Ладно. Успеется. Я сначала бутерброд съем.

– Не ладно, а хорошо, – поправил Ленька.

Оба засмеялись.

– Ты учишься? – спросил Ленька.

– Да как тебе сказать? В прошлом году учился. А в этом… скорее, что нет.

– Что значит: скорее?

– Дела, милый мой, не всегда позволяют посещать уроки.

Ленька не стал спрашивать, какие дела мешают Волкову посещать уроки. Это он и без расспросов хорошо понимал. Он пил какао, с постыдной жадностью ел сладкую, тающую во рту кремовую трубочку и смотрел на Волкова, который, морщась, потягивал темное мартовское пиво и лениво отковыривал от бутерброда кусочки сыра.

«Счастливый, – говорил в Леньке какой-то темный, глухой, завистливый голос. И другой – насмешливый, презрительный и даже немного горделивый голос тотчас откликался: – Вор… жулик… мразь… конченый человек!» Он ругал и Волкова и себя за то, что согласился зайти в кафе. Но уйти, не допив какао и не доев пирожного, он не мог. А кроме того, он был и благодарен Волкову: ведь тот спас его от беды, выручил его.

А Волков от пива уже слегка охмелел. Не доев бутерброда, он потянулся к пирожному.

– Эх, кутить, так кутить, – сказал он. – Возьму-ка и я, пожалуй, какао.

Он постучал ножом по тарелке.

– Мадемуазель!

– Что прикажете, мосье? – с насмешливой важностью проговорила официантка, подходя к столику.

– Дайте нам еще какао… Два!