– Значит, ты мне троюродным внуком приходишься, – строго сказал старик.

– Почему? – удивился Ленька.

– Почему? А потому, что я у этой сволочи в дядьях числюсь.

Старик поднял голову, зажмурился, вздохнул и забормотал:

– О господи… милосливый… мирликийский…

Потом крякнул, поплевал на руки и взялся за поручень.

– Тронули! – сказал он.

Тяжело нагруженная тележка дернулась и загромыхала по булыжникам Горсткиной улицы.

…Ехать мешала густая толпа, запрудившая улицу и рынок.

– Эй, кум! Эй, кума! – поминутно кричал Захар Иванович.

Толкать тележку оказалось нетрудно. Гораздо труднее было удерживать ее в равновесии. Тяжелые ящики тянули вниз. Когда Захар Иванович на минуту отпускал поручень, Леньке приходилось наваливаться на него животом, – ему казалось, что сейчас его с силой подкинет в воздух.

С трудом продравшись через Сенную площадь, выбрались на Садовую, свернули на Комиссаровскую, бывшую Гороховую…

– Эй, кум! Эй, кума! – кричал без передышки старик.

На углу Морской и Невского Захар Иванович снял с тележки два ящика и отнес их в ресторан. Груза на тележке стало поменьше, но зато и сил у мальчика поубавилось. Через час, когда они ехали от Александровского парка на Васильевский остров, Ленька уже качался, рубашка на нем была совсем мокрая, горячая струйка бежала от затылка по ложбинке между лопатками.

К обеду они вернулись в заведение.

– Ну как, лошадка? – весело спросил хозяин.

– Ничего, – сказал Ленька.

– Можешь идти пообедать. Недолго только, смотри!..

Ленька домой не пошел. Есть ему почему-то не хотелось. Он выпил полстакана ананасового, пахнувшего аптекой сиропа, которым украдкой угостила его разливальщица Галя, вышел за дверь и присел на каменной ступеньке. Через минуту из двери выглянул хозяин.

– Ты что же это тут расселся, голубчик? – сказал он. – В мое время мальчики без дела не сидели. На, возьми ключ, сбегай в подвал, принеси два ящика пробок…

После обеда хозяин послал Леньку и Захара Ивановича в Зимин переулок за баллонами с углекислым газом. Потом они отвозили шесть ящиков пива на поплавок к Летнему саду. Потом еще куда-то ездили.

Когда в десятом часу вечера Ленька вернулся домой, он не чуял под собой ног. Домашние накинулись на него с расспросами:

– Ну, что? Как? Работал?

– Габотал, – ответил он коротко и, тяжело опустившись на стул, попросил есть.

– Наверно, весь день лимонад пил? Да? – с завистью спросила у него Ляля.

– Да, – хмуро ответил Ленька. – И пирожными все время закусывал.

Когда он тащился домой, ему казалось, что он умирает от голода. Но есть ему и сейчас не хотелось. Не доев перловую кашу, он бросил ложку и, сказав, что устал, хочет спать, ушел к себе в прихожую.

Но и спалось ему плохо. Всю ночь он ворочался на своем казачьем сундуке, всю ночь снились ему бутылки, ящики, накладные, огромные колеса тележки с блестящими натруженными шинами, трамвайные рельсы, тумбы и щербатый булыжник мостовых. И каждые двадцать минут он просыпался от сиплого стариковского голоса, который и во сне не давал ему покоя:

– Эй, кум! Эй, кума!..

…Он работал в «Экспрессе» уже второй месяц. Весь месяц он возил тележку. Правда, был у него в этой работе небольшой перерыв. Однажды хозяин поставил его для разнообразия вертеть колесо. Ленька обрадовался. Ему казалось, что это легче, а главное – ближе к производству. Все-таки это человеческая, а не лошадиная работа. Но уже на другое утро он сам попросил Адольфа Федоровича снова поставить его на тележку. Вертеть колесо, может быть, было и легче, но это была такая тупая, бессмысленная, монотонная работа, на какую, вероятно, и лошадь, если бы ей предоставили выбор, не променяла свои вожжи, дугу и оглобли.

Прошел месяц, а хозяин и не заикался о заработной плате.

Несколько раз Александра Сергеевна робко спрашивала мальчика:

– Ну как, Лешенька?

– Еще не платили.

– Ты бы спросил у него, детка. А? Что же это, в конце концов, за работа такая – без денег!

– Что же я могу сделать? – сердился Ленька. – Он сам не заговаривает; а мне неудобно.

– Неудобно!! – язвительно смеялся Вася, нарезая толстыми ломтями ситник с изюмом, который он получал в булочной в счет зарплаты. – Мы бы такого хозяйчика давно к ногтю взяли. В союз заявите – сразу его прижмут!

На младшего брата Ленька по-прежнему смотрел с завистью и удивлением.

Вася много работал, уставал, но никогда не жаловался, на жизнь смотрел просто, все у него ладилось и настроение было неизменно ровное и веселое. Читал он немного, но, возвращаясь с работы, почти каждый день покупал вечернюю газету, в которой бегло проглядывал телеграммы из-за границы и более основательно – отдел происшествий и фельетоны «Из зала суда». Дома, ни в будни, ни в праздники, он ни минуты не сидел без дела, постоянно что-нибудь мастерил, починял, колол дрова, замазывал на зиму окна, даже ездил для этого в Удельную за мохом. Ленька тоже занимался по хозяйству, но для него это была обязанность, а для Васи – приятный долг, который он выполнял, как и все в жизни, легко и весело. От матери он унаследовал музыкальный слух. Работая, вколачивая гвоздь, починяя замок или отвинчивая гаечным ключом примусную горелку, он постоянно напевал что-нибудь ломающимся мальчишеским баском… По воскресеньям к нему приходили товарищи, большей частью такие же, как и он, «мальчики» – из соседних булочных, пекарен и кустарных мастерских. Ребята вели солидные разговоры, выходили по очереди на лестницу курить, потом шумной компанией отправлялись куда-нибудь – на собрание профсоюза, в кино или просто гулять.

Неделю спустя, узнав, что Краузе все еще не рассчитался с братом, Вася рассердился, обозвал Леньку «Степой» и «валяным сапогом» и заявил, что соберет ребят и они пойдут поговорят «с этим типом».

– Нет, благодагю вас, – вспыхнул Ленька. – Можете не ходить. Я и сам могу…

– Поговоришь? Сам? Ну и правильно, – улыбнулся Вася.

На другой день, собравшись с духом, Ленька зашел в кабинетик хозяина.

– Денег? – удивился Краузе. – Зачем тебе деньги, такому маленькому?

– Мне есть надо, – хмуро ответил Ленька.

Хозяин отвернулся, достал бумажник, послюнил пальцы, подумал и протянул Леньке две бумажки по десять миллионов рублей. По тогдашнему курсу на эти деньги можно было купить десять-двенадцать коробков спичек. Ленька хотел сказать «мало», но хозяин опередил его.

– Мало? – сказал он, заметив недовольное выражение на Ленькином лице. – Советую тебе помнить, голубчик, что в мое время мальчики первые два года вообще работали без вознаграждения. Заслужи, братец, поработай, тогда будешь получать больше.

Немного утешало Леньку то, что не он один находился в таком положении. По копейке (или, вернее, по миллиону), вытягивали от хозяина зарплату и остальные работники заведения. За спиной у хозяина роптали, называли его последними именами, но дальше ропота и разговоров дело не шло.

– Живоглот проклятый, – ворчал Захар Иванович. – Всю жисть на них хребет ломал, и вот опять черти навалились…

Однажды, когда хозяин стребовал с него четыре миллиона за разбитую бутылку пива, старик, сверкая глазами, сказал Леньке:

– Я ему когда-нибудь ноги переломаю, племяннику чертову!..

– Зачем же ноги ломать? – сказал, оглянувшись, Ленька. – Лучше заявить в союз или еще куда-нибудь. Его за такие штучки – знаете? – быстго к ногтю пгижмут.

– Да… заяви, – пробурчал старик. – Его прижмут, а он через неделю лавочку закроет, и, пожалуйста, Захар Иванович, иди, мети пол на Биржу…

Старик тяжело вздохнул, потянулся, похрустел костями.

– О господи… мирликийский, – забормотал он, закидывая голову и почесывая под жилеткой спину.

Ленька уже подумывал об уходе из «Экспресса», уже подыскивал исподволь другое место, но тут два события одно за другим ворвались в его жизнь, и ему пришлось не уходить, а убегать сломя голову из этого заведения.