Едва выйдя у райкома из машины, Алексей наткнулся на Матвея Савельевича Коваленко. В легком сером костюме, в ослепительно белой рубашке с отложным воротом, с коричневой папкой из тисненой кожи Матвей Савельевич выглядел солидно и представительно, как дипломат.

— Кого я вижу? Здравствуй, соседушка! — загремел Коваленко и полез обниматься. — Не узнаешь Матвея?

— И правда еле узнал, — засмеялся Алексей. — Как жизнь?

— Какая тут к чертям собачьим жизнь! — Матвей Савельевич обреченно и глубоко вздохнул. — Нету у меня жизни, Алеша, а одно существование. Хоть бы ты по-соседски пожалел бедного Матвея. У меня же целая трагедия на днях случилась, — Коваленко убавил голос и оглянулся по сторонам. — Сейчас все расскажу, как на духу. Я знаю, ты не поверишь, но все было так.

Глазкова не очень-то обрадовала эта встреча. Намечал до пленума побегать по районным организациям, но от Коваленко теперь не отвязаться. Это же репей, так и ждет, в кого бы вцепиться.

— Пойдем сюда, Алеша, в тенечек, на скамеечку, — приговаривал Матвей Савельевич, подталкивая Алексея в райкомовский садик, где растут чахлые акации вперемежку с тополями. — Вот сюда, Алеша, садись, вот сюда. Разреши я газеточку подстелю. Вот так… Теперь слушай, — Матвей Савельевич еще раз оглянулся. — Ты в прошлую субботу мелиорацию на поля двигал, нынче тебя снова в пример поставят, а с Матвея шкуру спустят. Потому что Матвей…

— Конкретней можно о твоей трагедии? — попросил Алексей.

— Сейчас расскажу, к чему могут привести излишества в материальном стимулировании, — Матвей Савельевич заглядывает Алексею в глаза и на всякий случай, чтобы тот не убежал, крепко держит его за рукав. — Понимаешь, Алеша, дернула меня нечистая насеять нынче турнепса. Землю выбрали, что надо, удобрили, все чин-чинарем. С этих-то удобрений и полезли сурепка с просянкой, в пояс почти вымахали. А турнепса и не видать. Что тут будешь делать? Давай мараковать. Отрядил десяток баб на прополку, да вижу — им как раз до зимы хватит. Как тут быть? Опять сижу, думаю. И надумала дурья голова! Сам никому ни слова, а через одного шустрого мужичка пущаю слушок. Дескать, председатель составляет особый список на прополку турнепса. Потому что будет двойная выгода: всю траву можно забрать себе на сено, а во-вторых, что особенно заинтересовало моих мужиков, на другом краю поля будет сидеть председатель, то есть я лично, а при мне три ящика водки… И что ты думаешь, соседушка? Все мужики, сколько их есть, на заре явились и давай кричать, чтобы их на прополку пустили.

— Погоди, Матвей Савельевич, — остановил его Глазков. — Ты что, действительно на ящиках водки сидел? Или фантазия?

— В том-то и дело! Сидел, Алеша, и следил за состязанием. Ох, как они работали! Сам не видел, не поверил бы.

Алексей в сомнении качает головой, подозревая, что Коваленко все это выдумал и через час будет рассказывать всем, как разыграл он соседа.

— Ты что, не веришь? — почти с угрозой спросил Матвей Савельевич. — Дело, конечно, твое… Не успел я награды раздать, а в районе уже известно. Подозреваю, что мой новый секретарь партбюро постарался. Подсунули на мою голову! Впрочем, твой Кутейников тоже виноват, все наставления дает моему, опытом делится. Ну, это я так, к слову… Вечером сам Дубов прикатил. А что тут проверять, полна деревня пьяных, песняка наяривают. Ну, это ладно, это дело мне привычное. Но они же сукины дети так торопились к выпивке, что драли все подряд — и траву, и турнепс заодно. Угробили поле, можно сказать… Я, Алеша, мастак ругаться, но послушал бы ты, как крыл меня дорогой наш Виталий Андреевич! Прорвалась флотская закваска. А после хвать за сердце и с копылков долой. Вот тут я струхнул! Пока врачиха уколы делала, я ни живой ни мертвый был. Ладно обошлось, а то бы прямая дорога Матвею в убийцы. На мое счастье, с ним агроном из управления был, убедил Дубова, что турнепс тот проклятый все равно не вырос бы. А траву мы сгребли и два добрых стога поставили.

— То есть как — поставили? — не понял Глазков. — Ты же обещал отдать траву участникам прополки?

— Лично я ничего никому не обещал.

— Но это же нечестно!

— Обойдется! Я тебе, соседушка, другое скажу. Этот хрыч Федулов большой зуб на тебя точит. Я только что от него, баночку меду вручил. Ну чего ты зенки выкатываешь? Из своего улья, кому хочу — тому дарю. Он хоть и зануда, а концентраты кто распределяет? То-то! Может, лишку какую подкинет Матвею на бедность. Советую по-соседски, Алеша: зайди к нему, пока не поздно, поговори. Покаяния он как поп любит. Не время ссору заводить, себе дороже выйдет.

— Да пошел он к черту! — Глазков не на шутку рассердился.

— Как знаешь… Мое дело подсказать, — смиренно ответил Матвей Савельевич. — Конечно, вы люди гордые…

На крыльцо райкома выскочила секретарша Дубова и закричала:

— Коваленко, а ну быстро к Виталию Андреевичу!

— Иду, иду! — отозвался Матвей Савельевич. — Не поминай лихом, Алеша, если что.

А к райкому тем временем подъезжали легковые и грузовые машины, и скоро в садике стало тесно и шумно. Громко приветствовали друг друга, торопились узнать новости. Не прошло и получаса, а Глазкову уже стало известно, что на ремзаводе строят самоходные камышекосилки, первый образец испытан и одобрен; что в совхозе «Смычка» по недосмотру пастухов ядовитой болотной травой отравлено больше двадцати коров; что в колхозе «Вперед» на складе произошло самовозгорание травяной муки, угроблен почти месячный труд целой бригады кормозаготовителей; что ряду хозяйств уже дана разнарядка на отправку молодняка скота в сибирские области; что председатель райисполкома Нырков вчера уехал с областной бригадой в Краснодарский край насчет заготовки соломы; что в некоторых деревнях началась повальная сдача в заготконтору личного скота…

Слушая, расспрашивая, Алексей сопоставлял новости с положением в своем хозяйстве.

Приковылял, сильнее обычного припадая на протез, Кутейников. Он и Ольга в райцентр уехали еще вчера, на совещание в отдел культуры.

— Здравствуй, Алексей Павлович, — Кутейников протянул широкую и мягкую ладонь. — Оля в районной библиотеке. Наказывала, чтобы не забыли ее, как домой поедем… Что-то сильно грустная она.

— До этого ли мне сейчас, Николай Петрович! — насупился Глазков. — Все теперь грустные и скучные. Ты вот послушай, что тут народ говорит.

— Оно так, но все же, — мялся Кутейников. — Вероятно, я чего-то не понимаю, причину то есть… Чужая семья — потемки… Как там у нас за вчерашний день? Ничего чрезвычайного?

— Да есть, — живо отозвался Алексей, обрадованный сменой разговора. — На восьмом поле кто-то ночью выкосил соток пять овса. У леса, самый густой.

— Вот оно и началось, — Николай Петрович помрачнел. — Просто беда это еще не беда. А вот с воровством…

В зале заседаний райкома партии Коваленко опять оказался рядом с Алексеем и шепотом комментировал доклад Дубова.

— Про обстановку в районе мог бы и короче. Мы ее знаем не хуже… Господи, какой тут план и какие обязательства! Не до жиру, быть бы живу. Да меня хоть расстреляй, а плана не будет, хотя… Эка невидаль — личный скот сдают! Нам меньше хлопот… Выходит, я должен ходить по деревне и уговаривать? Сулить, что обеспечу кормами? Ладно, раз на то пошло, могу пообещать, мне это нисколько не трудно… Ну конечно, если хвалить, то обязательно Глазкова! Свет клином на нем сошелся. Да не кривись ты, не кривись, кривым сделаешься… Это что же получается? Федулов за нарушение порядка тебя хает, а этот хвалит? Ну правильно, кто кроме Глазкова может сейчас действовать оперативно, разумно и ответственно! Помяни мое слово, Алеша, если этот год тебя не сломает, быть того не может, чтобы не стал ты большим начальником. Это я тебе говорю, Матвей Коваленко… А твой папаша шустрый старикан. Слушай, ты хоть не май его, подкинь два-три воза сена, пускай считается, что он самолично накосил. Опять косоротишься? Ну, ясно, ясно! Он сознательный, ты сознательный, вся деревня твоя сознательная… А теперь и до Матвея добрался… Почему это — пользуюсь запрещенными приемами? Тут стимул… Конечно, куда больше Матвея, как не на бюро! Хоть бы до пенсии скорей дотянуть… Но не дадут, как пить дать. Эх, судьба злодейка!