Хорошо отлаженный пускач взялся с первого рывка заводного ремня и запел протяжно и звонко. Через несколько секунд нехотя и тяжело рокотнул основной двигатель.

— Включаю насос! — срывающимся голосом закричал Рязанцев.

На том месте, где в озере заканчивалась приемная труба, вода дрогнула, забурлила, и вот уже мощная струя ударилась упруго в землю, взметнув радугу.

— Силен бродяга! — восхитился Басаров, но тут же строго спросил Сашу Ивановича: — Какая мощность насоса?

— Вполне достаточная! — Саша Иванович широко улыбался.

Вот оно, конкретное, важное позарез дело, и он, Рязанцев, причастен к нему. Разве мог он предполагать, когда учился в институте, сдавал зачеты и экзамены, корпел над чертежами, ездил в учебное хозяйство на практику, — разве мог он тогда предположить, что его первым серьезным делом, как инженера, будет не механизация полеводства и животноводства, не организация работы колхозной техники, а спасение маленького озера. Еще только начали, еще валяются в беспорядке трубы по трассе, но Рязанцев был уверен в успехе. Вода обязательно пойдет в Кругленькое. Ее хватит напоить и озеро, и поливное поле, где уже снят первый укос сена, и еще одно поле, перепаханное за одну только ночь и только ждущее влаги. Вот почему главный инженер колхоза сейчас как мальчишка, впрочем, он и есть мальчишка, прыгал на одной ножке у своего детища, а потом кинулся под брызги ревущей волны и встал там, раскинув руки.

— Дурачок! — определил поведение инженера Егор Харитонович. Он внимательно оглядел самодельную насосную станцию, — искал, к чему бы придраться. — На вход сетку поставить надо, а то всех карасей перекачаете.

— Без тебя догадались! — не очень любезно отозвался Костя Петраков. — Шел бы ты своей дорогой.

— Ну-ну! Догадливые! — проворчал Басаров и подался вдоль труб.

Соединительных муфт не было, трубы просто приваривали одну к другой. Глянув на работу Сергея, младшего брата Кости Петракова, недавно приехавшего с курсов, Егор Харитонович презрительно сплюнул. Ну и сварка! Шов корявый, рваный.

Так по трубам Басаров добрел до того места, где шла основная работа. «Беларусь» лопатой сбивал неровности почвы. Другим трактором с помощью проволочной петли выдергивали пеньки. С десяток человек азартно работали топорами, пробиваясь сквозь густые заросли тальника. Девчата оттаскивали коряжистые ветки. Самые сильные были поставлены на подноску труб к месту сварки.

— Поздненько встаешь, Егор Харитонович! — закричал Басарову Глазков.

Алексей был голый по пояс, такой же потный и грязный, как и другие. Всегда аккуратно зачесанные волосы болтаются на лбу мокрыми сосульками.

— От сна, между протчим, еще никто не помер, — изрек Егор Харитонович. Он хотел добавить что-нибудь язвительное по поводу ударного строительства, но Глазков не дал ему договорить.

— Я же предупреждал тебя, что нынче к вечеру сделаем, а ты не верил! — радостно кричал Алексей, будто Басаров стоял не рядом, а бог весть где. — Мы рассчитывали на молодежь, комсомольцев, но видишь, даже мой батя приплелся. Сварка вот держит. Слышишь, Егор Харитонович, сварка!

— Да слышу я, чего надрываешься, — отозвался Басаров. — За такую сварку руки надо отрывать.

— А что делать? Может, возьмешься? Так и быть, оплатим работу в тройном размере, — Глазков намекал на вчерашний приход Басарова в контору.

— Умный ты человек, председатель, а глупости городишь, — разозлился Егор Харитонович. — На хрена мне твоя тройная плата! Не знаешь ты Егора, а Егор, между протчим…

Не договорив, Басаров решительно направился к сварщику.

— Ну-ка, Серега, спец-огурец!

Кто был поблизости, бросили работу и подошли, зная, что Егор Басаров обязательно устроит какое-нибудь представление. Но ничего такого не случилось. Егор Харитонович стал неузнаваемо серьезен, нахмурил неказистые брови. Молчком отнял у смущенного Сергея рукавицы, примерился к щитку, взвесил в руке держатель электрода… Хорошую выучку прошел Басаров в азиатских песках и сибирской тайге. Не прерываясь засияло, забивая солнечный свет, пламя сварки. Шов на стыке труб лег ровный, густой и плотный.

— Уже? — удивился Глазков, когда Егор Харитонович поднялся и потянул провода сварочного аппарата на новое место.

— А что? Егор трепаться не любит, — напомнил Басаров и закричал: — Шевелись, мужики, не допускай простоя!

Стараниями Кутейникова обед был устроен здесь же, на поляне в тени берез. Из деревни привезли две фляги молока, только что испеченного хлеба, вареного мяса. Улыбаясь, Николай Петрович ходил от одной группы к другой и ласково приговаривал:

— Больше ешьте, работнички, сил еще много понадобится.

— Николай Петрович! — закричали ему. — Зачем музыку выключил? Пусть играет.

— Это мы с удовольствием, — отозвался Кутейников и поковылял к машине, где располагалось все радиооборудование. И опять грянуло по лесу «День Победы». Слушая песню, Егор Харитонович забыл про еду, затих и только часто-часто моргал влажными глазами. Пашка, сидевший рядом, засмеялся.

— Не смей! — с необычной интонацией в голосе заметил ему отец. — Нельзя тут смеяться, Павел… Это дело, между протчим, святое…

С полчаса после обеда народ нежился в тени, а потом вдруг, будто кто подал команду, поднялись все и пошли по своим местам. Работалось дружно и весело, каждому хотелось показать ухватку и чем-то отличиться. Ловкому — ловкостью, сильному — силой, веселому — веселостью.

Солнце уже садилось, когда был сварен последний стык. Егор Харитонович отбросил щиток, с натугой распрямил спину и затряс онемевшими пальцами.

— Все, что ли? — облегченно спросил кто-то.

— Все, товарищи, все! — возбужденно заговорил Кутейников. — Я что хочу сказать, товарищи? Большое спасибо вам! Про эту стройку не напишут в центральных газетах. Она вроде маленькой запятой в толстой книге дел и свершений. Но это важная, очень нужная запятая, без нее не понять смысла многих больших и важных слов. Особая цена ей в том, что поставлена она общей силой, нашим коллективным трудом.

Несколько мальчишек наперегонки кинулись бежать к насосной, остальные столпились на берегу Кругленького. Прошли томительные минуты ожидания, и вот с веселым шумом по черному обнаженному дну ринулся бурный ручей.

— Ура! — загорланил Глазков и побежал к воде. Клич подхватили. Егор Харитонович тоже кричал и швырял вверх фуражку. Потом полез, как и все другие, в веселые брызги.

По дороге в райцентр на пленум райкома партии Глазков, привыкший все подвергать строгому анализу, прикидывал, за что его могут ругать и за что нельзя ругать. Первая оценка сейчас ставится за молоко. Здесь он может рассчитывать почти на «хорошо». Снижение надоев прекратилось, они хоть и не высоки, но где возьмешь по такому лету. Вот пойдет зеленая подкормка, тогда кровь из носа, а давай прирост… Другая оценка сейчас ставится за пропашные. Тут тоже вроде бы порядок. Механизаторы в звеньях толковые, дело знают. На кукурузе, на подсолнухе в междурядьях ни соринки. Хоть немного, а соберется силоса… На поливные участки вода идет полной нормой.

За что могут и будут ругать? Поторопился с повторным севом на двенадцатом поле. Едва в районе узнали об этом, как примчался начальник сельхозуправления Федулов. Кричал, колотил кулаком по столу, топал ногами… «Тут час дорог, не то что день», — оправдывался Алексей. «Порядок дорог, — стоял на своем Федулов. — Сперва надо обследовать поле, составить акт на списание посева, утвердить акт списания, а уж потом решать о возможности вторичного сева зерновой или иной культуры». — «Чиновник ты, Федулов», — сказал на это Глазков. «За чиновника ответишь!» — «Посев на этом поле погиб полностью». — «Я этого не знаю». — «Но я-то знаю! Почему не веришь мне, руководителю хозяйства и агроному?» — «Я верю только документам, а за чиновника ответишь!» — пригрозил еще раз Федулов. Теперь грози не грози, а дело сделано. Овес на том поле посеян, полив налажен. Из двух зол, убеждает себя Глазков, будем выбирать меньшее: лучше выговор и сено, чем ни выговора, ни сена… Но если Дубов сразу же не потребовал расследования и наказания, значит понял Глазкова и его действия…