Оказавшись на своей маленькой, пристроенной сбоку от кабинета, кухне, Питер поставил чайник на медную треногу в очаге и велел себе: "Завтра. Завтра ты ей все и скажешь".

Свежие, с капельками воды на листьях, пучки салата громоздились на деревянных прилавках.

— Картошка, картошка, молодая картошка, — нараспев предлагал зеленщик. "Грибы, грибы, — перебивал его сосед, — лучшие грибы в Лондоне".

— Будет настоящий летний обед, — улыбнулась Жанна, глядя на серебристый бок рыбы, выглядывавший из корзинки. "Холодный суп из водяного кресса, и лосось на пару, со спаржей и голландским соусом. А на десерт…, - она улыбнулась: "Пойдемте".

Жанна опустила в корзину несколько лимонов: "Месье Мессьяло, заведующий кухней герцога Орлеанского впервые упоминал крем-брюле в своей кулинарной книге, еще в прошлом веке. Я его делаю со свежей цедрой, так вкуснее. Только к лососю нам нужно будет белое вино, — Жанна озабоченно сдвинула брови.

— У меня, — успокоил ее Питер, подхватывая корзинку, — лучший винный погреб в Вест-Энде, кузина Жанна.

Она шла впереди, чуть покачивая станом, на плече у нее был зонтик кремового кружева. Питер, вдохнув запах фиалок, незаметно вытащил из кармана сюртука бархатный мешочек.

— Как ее глаза, — подумал он, любуясь большой, окруженной бриллиантами, голубовато-серой жемчужиной. "Господи, хоть бы она согласилась. Я ведь, кажется, ей нравлюсь. Майкл уже через четыре года в университете будет, совсем большой мальчик. А Жанна…, - он ласково взглянул на белокурые, украшенные серебряным гребнем с бирюзой, волосы, — у нас обязательно будут дети. Мальчики и девочки…"

Он вспомнил пустой, гулкий особняк на Ганновер-сквер, наполнявшийся мальчишескими голосами только на каникулах. Питер улыбнулся: "Майкл только порадуется, он с маленьким Франческо любит возиться".

— Кузен Питер! — очнулся он от нежного голоса девушки. "Кузен Питер, мы у вашего дома стоим".

Он покраснел: "Благодарение Богу, хоть кольцо я убрал. Да что же это я веду себя, как юнец какой-то".

— Вы устали, — озабоченно сказала Жанна. "Не стоило мне вас заставлять нести корзинку по жаре".

Серое, шелковое платье облегало небольшую, высокую грудь, под кружевом виднелась белая кожа. Питер, велев себе смотреть в другую сторону, смешливо ответил: "Я, кузина Жанна, был в Китае, Индии и Африке. Та шкура белого тигра, что в моем кабинете лежит — это я его убил. Так что с корзинкой я справлюсь".

— Ну, хорошо, — она, прикусив губу, достала из бархатного мешочка на запястье связку ключей. "Мне надо кое-что принести из наших комнат, кузен Питер, я сейчас. А вы пока, — она, на мгновение, коснулась его руки, и Питер вздрогнул, — вы пока можете начинать мыть овощи".

Жанна быстро, не оборачиваясь, прошла к дому Холландов. Открыв дверь, захлопнув ее за собой, женщина устроилась на сундуке в прихожей. Внизу было прохладно и тихо, на дубовых перилах лестницы висела темно-красная, дорожная накидка Тео. Жанна, потянувшись, уткнув в нее лицо — вдохнула запах роз.

— У меня щеки горят, — поняла она. "Господи, что же я делаю, за ее спиной. Она там, в Мейденхеде, ничего не знает…, Так нельзя, нельзя. Но ведь он мне нравится, очень нравится. Он добрый, заботливый, и с ним так интересно разговаривать…, А остальное? — Жанна подняла голову, и, передернув плечами, вспомнила себя, шестнадцатилетнюю, свой отчаянный плач: "Оставьте меня, оставьте!", кровь, испачкавшую подол платья, и презрительный голос: "Ничего, ты у меня быстро научишься мужчин ублажать!"

Жанна отбросила накидку, и, зажав рот ладонью, побежала в умывальную. "Я не смогу, — подумала она мрачно, прополаскивая рот. "У меня с той поры и не было ничего. Даже думать об этом не хочу. Если бы можно было просто сидеть рядом и за руки держаться…, - она вздохнула и вспомнила сладкую тяжесть ребенка у себя на коленях.

— Я ему нравлюсь, — Жанна забрала из гостиной шестиструнную, легкую гитару итальянской работы. "Нравлюсь кузену Питеру. Господи, я же никому, никогда еще не нравилась, только Тео, и все. Я, наверное, тоже краснею, когда на него смотрю. Господи, — она прислонилась к стене, — что же мне делать?".

Жанна тряхнула белокурой головой и провела пальцами по струнам: "Не загадывай. Что будет, то и будет".

Она прикоснулась серебряной пробкой флакона к нежной шее, и вышла в теплый лондонский вечер.

Золотистое вино играло, искрилось в бокалах уотерфордского хрусталя.

— Очень хорошее бордо, — похвалила Жанна. "Но, знаете, кузен Питер, я тут зашла в пару лавок — у вас, конечно, высокие цены на французские товары. Я вообще, — она вытерла губы шелковой салфеткой, — предпочитаю покупать вино в провинции, оптом. Так дешевле".

Питер выпил и усмехнулся: "Я, кузина Жанна, в общем, могу себе позволить эти расходы. В конце концов, мы с Майклом живем вдвоем, и не так много тратим. А что вы делаете в Париже, целый день? — спросил он.

Жанна помолчала и улыбнулась.

— Закупаю провизию, привожу в порядок наши платья, переписываю роли для Тео, разговариваю с журналистами, с просителями, слежу за нашими пансионерками, — Тео учредила стипендию, по ней каждый год отбирают двух девочек для учебы. Вечером я в театре, помогаю Тео, а если нет спектакля — то у нас прием, или игра в карты, или благотворительный концерт. Иногда мы с ней просто сидим, читаем, я вяжу или вышиваю, а Тео — на клавесине играет. Или я, — она указала глазами на диван, — на гитаре.

— Он очки не снял, — подумала Жанна. "Правильно, мы же с ним до обеда в кабинете сидели, он мне каталоги тканей показывал. Ему идут очки, очень".

Питер все молчал, а потом тихо спросил: "И вы, кузина Жанна, и дальше — так хотите жить?"

Она вздохнула, нежный голос задрожал: "Мы с Тео двенадцать лет вместе, кузен Питер. Я ведь уже не молода, мне двадцать восемь этим годом. Я, — она замялась, — привыкла. Хотя, конечно…, - она не закончила и поднялась. Питер тут же встал.

— Давайте, я вам поиграю. Меня Марта английским песням научила, — Жанна взяла гитару.

— Are you going to Scarborough Fair?

Parsley, sage, rosemary, and thyme;

Remember me to one who lives there,

For once she was a true love of mine, — пела она нежным, высоким голосом, закрыв глаза.

— Что это? — подумала Жанна. "Как странно, я пою, и слышу кого-то еще".

Рыжеволосая, изящная девушка с лазоревыми глазами отложила лютню: "Я не буду выходить замуж не по любви, мама, тем более за того, кто младше меня на пять лет. Он ребенок, пусть у него и два титула".

— Юджиния, — невысокая женщина повернулась к дочери, — она стояла у окна, глядя в сад, — Джон не ребенок. С тех пор, как его отца казнили, — он глава семьи, и ты сама знаешь, — Рэйчел подошла и поцеловала теплый, высокий лоб дочери, — все эти пять лет он только и делал, что заботился о матери и сестре.

— Так заботился, — ядовито сказала Юджиния, поднявшись, зашуршав юбками, — что до сих пор никто не знает — куда делась Джо.

Рэйчел развела руками: "Милая, она сбежала, когда покойный герцог уже сидел в Тауэре. Не будь слишком строга к Джону, ему тогда было всего пятнадцать".

— А сейчас ему двадцать, а мне двадцать пять, — Юджиния дрогнула ноздрями. "И потом, ты же знаешь, мама…, - она покраснела и не закончила.

— Питер тебе отказал, — холодно заметила Рэйчел. "Он в Акадии, он женат, он никогда не вернется в Старый Свет. Забудь о нем".

— Не забуду, — отрезала Юджиния. "Кроме него, мне никто не нужен". Она вышла, хлопнув дверью. Рэйчел, убрав седоватую прядь волос под чепец, поднялась наверх. Невестка полусидела в постели, пристроив на коленях книгу.