Она вспомнила утро в Булонском лесу, легкий туман, что стелился над травой и веселый, мужской голос: "Клянусь честью, мадемуазель Бенджаман, это совершенно не опасно. Я даже его величество Сиди Мохаммеда уговорил подняться в небо. И я сам — уже два десятка раз летал".

Его голубые глаза искрились смехом. Он был в простой, рабочей холщовой куртке. Тео, осторожно заходя в корзину, подумала: "А ведь ему скоро сорок, через два года. Так и не женился".

А потом не было ничего, кроме ощущения безграничной, бескрайней свободы, кроме синего, просторного неба, кроме крыш Парижа, где-то там, внизу, под ее ногами. Она, задохнувшись, раскинув руки, растрепав темные, тяжелые волосы, еле выговорила: "Месье Корнель, я и не знала, не знала, что так бывает…"

Он ласково посмотрел на нее: "Что вы, мадемуазель Бенджаман. Вы же помните, — я сделаю все для того, чтобы вы были счастливы".

— Десять лет, — Тео отставила пустую чашку. "Десять лет, каждую неделю он мне присылает цветы. Белые розы, пять десятков. Господи, но я не могу, не могу…, Не могу оставить Жанну. И я его не люблю, он мне друг, самый лучший друг, но так нельзя — не по любви".

— Не двигайтесь, — внезапно велела Изабелла. "Так и сидите, кузина".

Длинные, темные ресницы трепетали, она смотрела вперед — прямо, не опуская головы. Губы, — гранатовые, сладкие губы, — были чуть разомкнуты. Тяжелая, большая грудь взволнованно поднималась.

— Можно, я почитаю? — спросила Тео. "Он мне читал, — вспомнила женщина, — еще весной, в Париже. Сумерки, тогда были сумерки, фонарщики еще не вышли на улицы. Мы на балконе стояли. Он посмотрел на меня:

— Мадемуазель Бенджаман, я знаю, вам стихов на сцене достает, но разрешите, я вам что-то прочту? Не свое, конечно, — он усмехнулся, — я так не умею.

— Читайте, кузина, — тихо разрешила Изабелла.

— Она же светится вся, — поняла женщина, — как графиня Селинская, тогда, в Ливорно. Только та была будто из лунного света сделана, а Тео — как солнце. Господи, какая кожа у нее, вот, сейчас, — Изабелла стала быстро смешивать краски, — сейчас я его поймаю, этот цвет".

Ты можешь от меня уйти! Но знаю я,

Что все ж владеть тобой я буду до могилы.

Ведь от твоей любви зависит жизнь моя,

И пережить ее мне не достало б силы.

Меня не устрашит страданий тяжких ряд,

Ведь с первым же из них — навеки жизнь порвется;

Итак, мне никогда зависеть не придется

От прихоти твоей — и этому я рад.

Не огорчит меня любви твоей утрата,

А просто жизнь моя погаснет вместе с ней,

И как в твоей любви я находил когда-то,

Так счастие найду и в смерти я своей.

Студия наполнилась ее низким, страстным голосом. Изабелла незаметно улыбнулась:

— Этого я и хотела. Она сейчас — как сама любовь, сама жизнь. Та Арлезианская Венера, что мы в Версале видели, в Зале Зеркал — вот на кого она похожа. И, правда, богиня.

Питер опустил поднос на круглый, выложенный мозаикой столик: "Видите, кузина Жанна, я заварил отличный чай, я ведь все-таки англичанин!"

Каменная терраса выходила прямо на Темзу. Жанна, усевшись в кресло, покраснела: "Неудобно, кузен Питер, вы ради меня так хлопочете…"

— Вы же моя гостья, — просто сказал он, наклоняя над ее чашкой серебряный чайник.

— Вот, кузина Жанна, вы все и посмотрели. Тут мой бот стоит, — он повел рукой в сторону маленького причала, — раньше, давно еще, усадьба наша была в Сити, — Питер указал на купол собора Святого Павла, — было удобно через реку переправляться. Сейчас мосты построили, так что я на лодке только вверх по реке хожу. У меня тоже в Мейденхеде дом загородный, пять миль от мистера ди Амальфи.

— Очень вкусный чай, — Жанна взглянула на него.

У нее были большие, голубовато-серые, в темных ресницах глаза, подол летнего, цвета незабудок платья был отделан кружевом. Питер мельком увидел тонкую щиколотку, в шелковом, полупрозрачном чулке с вышитыми на нем цветами. Она скрестила ноги, — в остроносых, темно-голубой замши, туфлях, на высоком каблуке. Помешав изящной ложечкой в чашке, женщина улыбнулась: "А почему вы его с молоком пьете?"

— Привычка, — Питер развел руками. От нее пахло фиалками, — неуловимо, нежно.

— Контора у вас очень красивая, — задумчиво сказала Жанна, — даже в рабочих помещениях, и то чисто. Я тоже, — она рассмеялась, — пришла в театр сегодня, нашла уборную, что Тео предоставили, и сразу, с порога, велела: "Горячей воды и тряпок, будем все мыть". Дома я, — она наколола на украшенную перламутром маленькую вилочку ломтик лимона, и опустила его в чашку, — все время — тру что-нибудь, или ковры выбиваю. Я ведь в трущобах выросла, кузен Питер, — добавила девушка.

— Когда у моего отца деньги появлялись, он хорошие комнаты снимал. Он ведь не только вор был, и убийца, он еще в карты играл, так что, — Жанна вздохнула, — золото у него в карманах не задерживалось. Когда казнили его — мама моя пить стала. Приятели отца нас заботой не оставили, содержали, да и я — сначала по карманам шарила, потом цветы делать научилась. Так и жили в подвале. Мама спьяну в реке утонула, как мне десять исполнилось, и с тех пор я одна все время, — Жанна помолчала. "Если бы не Тео, я бы тоже на улице пропала, кузен Питер".

Ему больше всего на свете хотелось подняться, обнять стройные плечи, поцеловать белокурые завитки, что спускались на открытую низким воротом платья шею. "Господи, нельзя же так мучиться, — горько подумал мужчина. "Сказать бы ей все, прямо сейчас…"

— Кузина Жанна, если я вам не надоел еще, — он почувствовал, что краснеет, — приходите ко мне на обед завтра. У меня нет домоправительницы. Раньше была та, что еще у нашего отца работала, пожилая женщина, она умерла тем годом, а так, — Питер пожал плечами, — Майкл в Итоне, а я тут обедаю.

— Месье Корнель, — задумчиво сказала Жанна, — рассказывал нам, кузен Питер. О его первой жене, Марии, о мальчике. Мне очень, очень жаль. Вы, должно быть, ее любили, сильно.

— Да, — тихо ответил мужчина. "Но мне Бога благодарить надо, что у меня Майкл есть. Впрочем, я так и делаю, кузина".

— Он у вас замечательный, — Жанна нежно рассмеялась, — такой серьезный, спокойный. И Тедди у Марты — такой же. И Пьетро. Очень хорошие мальчики, все они. А Элиза, дочка Марты и Джона, она, наоборот — настоящий сорванец. Констанца очень выросла, вы ведь тоже ее воспитывали, пока Джованни не было, да?

— Пытался, — широко улыбнулся Питер. "Она замечательная девушка, просто бойкая очень. Хотя в газетном деле так и надо".

— Давайте, — Жанна подумала, — так сделаем. Я с утра в театр отправлюсь, а потом встретимся на этом вашем рынке, в Ковент-Гардене. Купим, все что надо, и я сама приготовлю обед.

— Да я бы в своем клубе заказал, — запротестовал Питер, — они отлично готовят.

Красивая бровь взлетела вверх: "Месье Вольтер говорил: "В Англии шестьдесят разных сект и всего один соус". Так что, кузен Питер, — она подняла лимон из чашки и коснулась его розовыми губами, — не спорьте с француженкой, когда дело касается кухни".

— Не буду, — довольно отозвался он. "Буду носить за вами корзинку с провизией, кузина Жанна, сбивать яйца, чистить овощи, и вообще — слова не скажу вам поперек".

Она все молчала, поигрывая ложечкой. Потом, повернувшись к нему, чуть зарумянившись, женщина попросила: "Вы говорили, что можно будет поехать еще на склад в Ламбет, посмотреть ткани. Мне было бы интересно, кузен Питер, можно это устроить?"

— Кузина Жанна, — лазоревые глаза заблестели, — я в этой стране могу устроить все, так и знайте.

— Это хорошо, — Жанна потрогала чайник: "Давайте заварим свежего чаю, и вы мне расскажете об этой новой мануфактуре в Лидсе, а я вам — как дело устроено в Лионе. Я туда каждый год на оптовые ярмарки езжу, это выгодней, чем покупать товары в Париже".