— Как хочешь, кум, но для брачного венчания нужны двое, а когда только один, ничего из этого не может выйти. Да, попробуйте жениться, когда нет невесты! Этого не может сделать даже мой кум, всемогущий царь Сиона.

Бокельсон поднялся, как хищный зверь, готовящийся к нападению. Его глаза горели и налились кровью.

— Анжела убежала? — прохрипел он. — Кто предал, кто изменил мне?

Бокельсон стоял, тяжело дыша, в кругу цариц. Вдруг он указал на Дивару с дикой угрозой.

— Дивара! — закричал он. — Твой последний час настал. Твоя ревность вызвала преступление. Сознайся. Дивара! Сознайся и ты, Родеус, хранитель моих жен! Только раскаянием ты можешь спасти твою ужасную жизнь.

Дивара не замедлила с ответом.

— Ты не сдержал данного мне слова, — сказала она. — Но я все же не замышляла против тебя и не думала помогать бегству других. Верь или не верь, как хочешь. Казни меня. Но тень моя придет к тебе и потребует ответа за твою несправедливость.

Бокельсон с ужасом отступил: хитрая Дивара хорошо рассчитала действие угрозы, зная, как Ян боялся призраков и угрызений совести.

Он потребовал снова объяснений от Родеуса. Полумертвый от страха смотритель жен знал не больше, чем все другие. Комната Анжелы найдена была еще утром пустой, но никто не решался сказать об этом царю до последней минуты. В ответ на расспросы царя, все женщины отвечали одно и то же: никто ничего не знал. Елизавета говорила то же, что другие, хотя царь мрачно сказал ей:

— Ты должна была вести невесту к венцу; на тебе лежала обязанность хранить се. Разве ты не знала этого?

Герлах, пораженный тем, что видит Елизавету здесь, среди других, тогда как Анжела исчезла, забывшись, воскликнул:

— Клянусь честью, это Шейфорт увел дочь художника! Царь пронизал его взглядом и сказал:

— В таком случае ты — его сообщник, злодей! Возьмите этого человека, — обратился он к страже, — обезоружьте его и бросьте в темницу.

Герцог Кантус Майнцский поспешил привести приказ в исполнение, а Книппердоллинг, противник Вулена, повел неосторожного рыцаря в сырое подземелье ратуши.

Царь смотрел некоторое время в упор на Елизавету, чувствуя недоверие к ней и в то же время не в силах освободиться от влияния ее гордой красоты.

Наконец он отвел глаза и приказал Тилану немедленно произвести обыск в домах всех сколько-нибудь подозрительных граждан и захватить, прежде всего, преступную Анжелу и пособников, главным же образом отца.

Ниланд и его кровавые друзья бросились было, как хищные птицы, исполнять приказание. Но в это время Елизавета выступила вперед и, протянув руку, остановила драбантов; другую руку она положила на грудь. Она имела вид святой.

— Вели им остаться! — обратилась она к царю с повелительным видом, смутившим его и заставившим отступить. — Не создавай без надобности несчастных и не губи целое поколение. Ты видишь здесь перед собой виновницу исчезновения Анжелы. Ты называешь это преступлением, чудовище? Ну, что ж, прекрасно! Казни меня, дай мне уйти отсюда в лучший мир.

Царь в припадке бешенства не в состоянии был произнести ни звука и схватился за левый бок, как всегда, когда чувствовал приближение припадка. Елизавета, с твердым намерением довести его гнев до крайних пределов, продолжала смело и презрительно, подняв голову еще выше:

— Почему же ты так поражен? Что делает тебя бессильным, царь на час? Что мне еще сказать, чтобы заслужить смерть от твоей руки? Умри от бешенства и стыда, венчанный шут, и знай: Анжела и Людгер спасены, благодаря мне, и Ринальд предупрежден о твоих кознях. Я, я одна все это сделала и смеюсь над тобой, портной и ярмарочный шут. Я ненавижу, презираю и кляну тебя, как проклинают тебя все вокруг! У меня есть одна только жизнь для того, чтобы заплатить за это наслаждение, и затем одна еще надежда — могила. Вы, мюнстерцы, граждане, похороните меня рядом со старой Вернеке и не проливайте слез. На моей могиле пляшите; ведь я умирающая, счастливее тех, кто остаются жить.

Ужас и сострадание охватили и потрясли сердца присутствующих. Елизавета бесстрашно обратилась снова к царю:

— Ты все еще медлишь, злодей, лжец и развратник? Тогда внезапно прорвалось оцепенение царя, и он прохрипел с яростью:

— На колени, бесстыдная женщина!..

Елизавета радостно опустилась на колени, и губы ее прошептали:

— В руки твои, Господи, предаю…

Все присутствовавшие невольно закрыли глаза, когда сверкнул меч в руках царя. Когда они снова открыли их, то увидели своего царя прыгающим и пляшущим вокруг распростертого на земле трупа, с явными признаками безумия. Его наложницы присоединились к нему, образовав дикий хоровод. Царь пел, как Книппердоллинг в свое время на горе Сион:

— Она всегда была возмутительницей, и потому Небесный Отец приказал мне удалить ее со света. Слава в вышних Богу! Радуйся и торжествуй, Сион!

Несколько минут спустя его болезненному воображению представилось, будто тень казненного Ротгера присутствует здесь и пляшет с убитой Елизаветой. Он упал в судорогах в беспамятстве на землю. Дворцовые слуги потащили его во дворец.

Добрый Рейменшнейдер отважился ночью похоронить Елизавету на том месте, которое она сама избрала в своем последнем слове.

Глава IX. День гнева

В день праздника Иоанна Крестителя разыгралась сильная непогода. Тучи понемногу скоплялись и к солнечному заходу так разрослись, что на горизонте едва светилось одно местечко, где бледно угасал дневной свет. В печальном доме Рамерса был уже сумрачный вечер. Наверху, у разрушающейся лестницы, не в старой жилой комнате с балконом, покоящимся на двух зевающих драконах, а там, где прежде жил Лейденский пророк, четверо маленьких, голодных детей прислушивались, ожидая кого-то, и дрожали от нетерпения и голода. Старший сказал:

— Смотрите, как надвигается ночь! Ах, как страшно нам будет без огня!

— Как долго не приходит крестный, — пробормотал второй. — А ведь мы ничего не ели с самого утра, и я мерзну от холода.

— Мне душно, жарко, милые братцы! — воскликнул третий. — Вы не хотите открыть окно, а я слишком мал, чтобы самому сделать это.

Старший мальчик заговорил опять:

— Тише! Крестный это запретил; а ведь отец еще строже, чем крестный.

Четвертое дитя, крошечная девочка, лепетала и рассказывала свои ночные грезы: она видит во сне отца, он приходит, целует ее. Но потом она пробуждается, и, к огорчению ее, все оказывается сном.

Старшие смотрели на нее с улыбкой и дергали друг друга за курточки, но молчали. Они ожидали прихода крестного безмолвно, хотя боязливо, с сердечным замиранием. Наконец послышалось, как он спотыкается о шатающиеся ступени. Раздался звук ключа в замке. Он вошел с фонарем; на руке висел мешок.

— Крестный Рейменшнейдер! — вскричали дети, танцуя и теребя ручонками мешок, в котором была им пища на целые сутки.

Старик велел им успокоиться, стряхнул свою шапку и плащ, накинутый на плечи, и сказал:

— Ну, детки, сегодня погода, как перед потопом! Радуйтесь, что вам не надо выходить.

Он разделил поровну между детьми хлеб, сыр, кусочки мяса — крохи с царского стола, положил на голову младшему свою руку и продолжал взволнованным голосом:

— Не забудьте, дети, помолиться сегодня вечером. Слышите? Непременно. Лучше уж в другой раз не взыщу, а сегодня не забудьте.

— Если я усердно помолюсь, отец посетит меня во сне, правда? — спросила, улыбаясь, четырехлетняя девочка.

Братья опять подтолкнули друг друга с лукавым выражением лиц.

— Да! — сказал Рейменшнейдер. — Благочестие всегда вознаграждается. Но ваша сегодняшняя молитва может принести более драгоценные плоды. Хотелось бы вам видеть мать?

— Ах, мама, милая мама! — жалобно сказала малютка, а старший сжал кулак.

— Кому ты грозишь? — спросил крестный.

— Злому портному, — ответил с гневом мальчуган. Крестный боязливо зажал ему рот, но как только он отнял руку, мальчик спросил: