Прошли мучительные четверть часа в глубоком молчании, так как Гензель ни словом не обменялся с женщиной, оставленной на его попечении. Он всматривался в темноту, насторожив уши, и нюхал воздух. Наконец, соскучившись ожидать, он пробормотал про себя:

— Наверное, что-нибудь недоброе случилось с ним. Не знаю, что нам делать?

Анжела умоляюще подняла руки и проговорила:

— Пойдемте скорее дальше, ради Бога пойдемте скорее!

— Положим, это было бы всего благоразумнее; но куда я вас потом дену? Я не знаю даже, кто вы такая, и не могу ручаться, что вас хорошо там примут.

Анжела со вздохом опустила голову.

— Черт побери! Я не намерен подвергать опасности свою жизнь из-за наивности юнкера, оставаясь здесь долее! — бормотал Гензель. — А все-таки мне бы не хотелось оставить здесь женщину одну, без всякой защиты! Кто даст мне совет? Вокруг нас только лягушки квакают, да из города доносится хриплый лай собаки.

Вдруг поблизости плеснуло что-то в воде; через узкий ров переплывало темное тело.

— Что там такое? — проговорил тихо Гензель. — Там кто-то торопится больше нас.

— Гензель, Гензель! — окликнул его голос.

— Это наш господин, — отвечал Гензель себе в бороду и подняв Анжелу на плечи, поспешил вслед за тенью.

— Откуда? Почему так поздно?

— Идем, идем!.. Я счастлив, что еще нашел вас здесь.

Господин и слуга обменялись этими словами и поспешили пробежать последний откос и достигнуть равнины. Там они остановились с бьющимся сердцем. Они находились теперь в так называемом Царстве.

Но и здесь нельзя было долго оставаться. За ними на городских стенах происходило какое-то движение. Пронесся громкий крик, потом снова наступила глубокая тишина.

Беглецы, не заботясь о своем теле, пробирались сквозь колючие кустарники. Мимо них по временам пробегали белые жеребята; летучие мыши шуршали над их головами. Крик на валу снова повторился и пронесся с поста на пост.

Между тем Анжела и ее таинственные друзья находились уже по ту сторону ограды, окружавшей Царство, где начинались земляные окопы осаждавших.

— Левее, левее! — увещевал Гензель и пробрался через ограду в более редком месте. В каменистой земле были следы выбитых ступеней, облегчавших перелезание. Гензель и его спутники уже достигли почти вершины лагерных окопов, когда над стенами города пронесся выстрел из мушкета, и в ответ последовали выстрелы вдоль всей цепи часовых.

Анжела не в силах была двигаться далее. Она опустилась на землю в одном из углублений окопов. Вернер также лег подле нее, между тем как Гензель, ползая стал высматривать лагерь.

В отдалении еще видны были огни, но воины епископа не тревожились. Они не придавали значения шуму на городских стенах как явлению привычному, повторявшемуся каждую ночь.

— Как поздно теперь? — спросил Гензель, оборачиваясь к юнкеру.

— Я думаю, что полночь давно миновала, — ответил тот.

— В таком случае нам лучше всего дождаться здесь утра, — снова заговорил солдат, спускаясь опять ползком вниз. — Правда, у меня есть мой значок и сигнал: платок при мне. Но леший знает, обратят ли еще на это внимание сонные тетери и не угостят ли нас железным горохом, вместо подкрепляющего напитка?

— Я не в силах идти дальше, — прошептала Анжела в ответ на вопрос Вернера, что она думает о предложении спутника.

— Ну, так поспите немного, венец моей жизни, и положитесь на ваших стражей. Хотя я промок и разбит, но моя рука еще тверда, и я храбро буду отстаивать и ограждать счастье, которое я еще недавно сомневался завоевать снова.

Анжела ничего не ответила и тихо лежала, закрывшись покрывалом.

Гензель еще более понизил голос и спросил господина:

— Что же случилось с вами, сударь? Я уже не надеялся вас больше видеть и не знал, что делать с женщиной.

— Я обошел, — ответил Вернер, — как предполагал два раза вокруг башни и ворот. Внизу двое солдат еще беседовали между собой, прочие храпели В это время мне показалось, будто я слышу шум у окна каморки где, по мнению часовых, я должен был в это время дремать. Там, как тебе известно, находятся развалины старых зданий. Я пошел на этот шум и очутился таким образом опять в том месте, где начинается вал. Но тут я понял, что шум был только в моих ушах, и хотел, смеясь над своей робостью, повернуть назад. Но в темноте я запутался, попал в густой кустарник колючек и терний. Вдруг камень оборвался у меня под ногами, и я стремглав полетел вниз, причем очутился в глубоком, мрачном пространстве. Несколько камней скатилось за мной, я взглянул вверх, — и там уже царила ночь, земля и мелкие камни, посыпавшиеся вслед за мною, совершенно засыпали отверстие, через которое я совершил это адское путешествие. В голове у меня шумело, по щекам и рукам у меня струилась кровь; колени мои были сильно поцарапаны. Дрожа от боли и нетерпения, я наткнулся ногой на что-то звонкое; нагибаюсь, поднимаю ящичек, по всей вероятности, с золотом. Я спрятал клад в мою куртку он и теперь со мной. Но в ту минуту к чему могло мне послужить обогащение? Я стал вертеться, как овца в падучей болезни; бился головой об острые углы и запутывался ногами в камнях и тине. Наконец я закрыл глаза и успокоился, чтобы собраться с мыслями; я хотел, во что бы то ни стало, освободиться из моего положения.

— Фу!.. Если бы вы на беду вздумали кричать! — заметил Гензель.

— Э, нет! Это значило бы самому звать палачей. Нет, это мне не взбрело на ум: я еще не совсем потерял рассудок; да и покровитель всех воинов, Святой Вельтен, не оставил меня. И вот, когда я открыл глаза, решившись лучше умереть голодной смертью, чем выдать себя и вас, — я попробовал сделать шаг вперед и увидел слабое мерцание. Подвигаюсь дальше, оно исчезает, потом является; я крадусь, сгорбившись, местами ползу на коленях. Наконец, наконец — я никогда не молился так горячо — дорога становится гладкой и показывается выход. И вот — темное небо, которое показалось мне лучезарным сравнительно с подземным мраком. Затем я попал в болото с тростником, и опоздавший опередил вас.

— Благодарение Богу! — сказал солдат и, приложив палец к носу, прибавил. — Я готов душу прозакладывать что вы напали случайно на тот самый подземный ход, который так долго и тщетно искали епископские полководцы. О, если бы только эти перекрещенцы его не засыпали сверху…

— Ха! — сказал Вернер. — Об этом нечего беспокоиться. Они еще не нашли его и, конечно, убили единственного человека, знавшего об этом. Я уверен, что снова найду вход снаружи. Вот-то будет смелая штука — с оружием в руках выйти из чрева земли в середине города, в то время, как другие ворвутся в Крестовые ворота!

— Крестовые ворота: это так! — возразил Гензель. — Я расшатал один из кольев в окопах и пометил его крестом. Стоит его вынуть, и мы будем на верной дороге. Тогда…

— Шш! Шш! Кажется, трубят! — прервал его рыцарь.

— Ей Богу! Это походная музыка клевских рейтеров, — сказал Гензель, радостно вслушиваясь. — Однако посмотрите, господин юнкер, пока мы болтали, заря уже занялась на небе. Поблагодарим Спасителя за то, что он помог нам счастливо перебраться сюда. Дай Бог нам также счастливо вернуться обратно, чтобы пожать плоды наших трудов. — Вдруг Гензель прервал свою благочестивую речь грубой бранью. — Пусть я буду проклят, если не воспользуюсь частью в этой жатве! — прорычал он, показывая городу кулак. — Натя, Натя, молись за меня, чтобы я мог отомстить за тебя!

И, вытерев слезу, скатившуюся из его дикого глаза, он вскочил и, вытащив белую ленту, сказал:

— Я иду теперь на передовые посты.

Вы с вашей невестой оставайтесь спокойно здесь, на месте, пока я разыщу вашего двоюродного брата, полковника Зиттарда. Его охрана откроет вам скорее доступ в лагерь. На удачу нельзя теперь полагаться перебежчикам.

И, размахивая высоко над головой своим белым шарфом, Гензель побежал по направлению потухающих огней и окрашенных розовым светом зари палаток. Вернер, послав ему вслед «счастливого пути», пробормотал про себя: