Я уперлась обеими ладонями ему в грудь и заставила перекатиться на спину. В таком положении могла видеть его лицо, и, судя по выражению, Свет совсем не возражал оказаться подо мной. Больше — в его глазах читался восторг и напряженное ожидание. Он замер, кажется, и дышать глубоко боялся. Теперь к мучениям приступила я. Была его очередь быть моим предметом изучения.

Всего минута. Он выдержал максимум минуту, после которой мне пришлось ловить его руки. Теперь я старалась удержать их, крепко прижав к матрасу, а ласку продолжила губами и языком. Впрочем, так он выдержал еще меньше.

С измученным стоном Свет силой попытался освободить руки. После недолгой борьбы, вновь сдался. Получив это маленькое добровольное поражение, я не стала изводить его дальше.

Горячий, сильный, нежный, безумный. Весь мой и весь во мне. Он шептал и выгибался. В почерневших глазах не читалось ничего, кроме дикого напряжения. Он лишь прикрывал их и стискивал зубы в такт моим движениям. Сжимал мои пальцы, уже не замечая, что я по-прежнему удерживаю его руки. Я сама через мгновение потерялась в нем. Все, что слышала, — мое имя, которое он с изнеможением шептал снова и снова. Все, что чувствовала, — наслаждение, током проходящее по телу от каждого его движения во мне, его стремление быть глубже. Чем лучше ему удавалось последнее, тем острее, тем ярче становилось наслаждение.

Теперь он сжимал мои пальцы до боли, метался подо мной. Не чувствовал себя, свое тело. Он чувствовал меня, существовал для меня, кончал в меня. Женщина никогда не отдается мужчине настолько, насколько мужчина способен отдаваться ей. Насколько он способен принадлежать ей, насколько беспомощен перед ней. Со всем своим физическим превосходством и природной выносливостью он всегда слаб лишь перед одним созданием — перед женщиной.

Я неотрывно наблюдала за Светом, стараясь проникнуть в его мысли и чувства. Каждое мое движение, каждый вздох должны были продлить его безумие. Не столь важно получить удовольствие самой, сколь растянуть удовольствие для него. Пусть дольше вот так мечется, пусть дольше растворяется во мне — я приложу максимум усилий. И дело вовсе не в альтруизме или влюбленности, как может показаться на первый взгляд. Нет. Есть в моем характере одна тяжелая черта: я — бесспорная и абсолютная собственница, когда речь заходит о мужчине… моем мужчине. А Свет мой. Он сам так решил.

Стремление обладать целиком, заставить принадлежать только мне — вот истинная цель того, что я делаю, и оно же мое высшее удовольствие. Нет ничего более ценного, чем жить с постоянным осознанием того, что ты нужна. Нужна не потому, что носки найти не могут или ужин приготовить, а потому что обнять никого другого не могут. А такое днем с огнем не сыщешь, вот и стремлюсь я всегда инстинктивно завладеть, не отпустить, и сама же несказанно наслаждаюсь этим процессом. Словно игра в кошки — мышки. Поймаю или не поймаю?

— Кошечка, — едва слышно обессилено прошептал Свет.

Моя сексуальная, восхитительная дичь пристально изучала меня. Я заулыбалась такому совпадению моих мыслей и его обращения, да еще сказку вспомнила о глупом мышонке. Короче говоря, Свет не представляет, с кем связался.

Он поочередно покосился на свои запястья, которые я все еще удерживала, и с немного смущенной озорной улыбкой вновь взглянул на меня.

— Не-а, не отпущу, — с наигранной беспечностью ответила я.

Свет ухватил меня за пальцы, резко и с разочаровывающей легкостью завел наши руки себе за голову так, что я почти упала на него.

— Кто кого не отпустит? — с плохо скрываемым смехом удивился он мне в губы.

— Блин…

Его поцелуи бесподобны, это я уже успела заметить. Они на меня гипнотически действуют. Не отрываясь, он потянул наши руки выше, прижимая меня к себе сильнее таким образом. Теперь я совсем лежала на его груди, потеряв возможность всякого маневра. Да и разве пришло бы мне в голову совершать маневры? Добровольно отказаться от восхитительного молчаливого рассказа, какая я желанная? Никогда. Все его тело, не только губы или язык, даже глубокое сбивчивое дыхание ярче всяких слов говорили обо мне, о его личном восприятии меня.

— Значит, настроение не лиричное? — вдруг прервал поцелуй Свет, в синих глазах затаилась улыбка.

— Что?

— В лиричном настроении ты предпочитаешь быть снизу.

Он это запомнил?

— Ты это запомнил? — растерялась я, в мгновение лишившись, как минимум, половины прежнего настроя на секс.

Свет вдруг стал серьезным, его взгляд сместился на мои губы:

— Разве такое забудешь?

Вся утерянная половина вернулась обратно. Я напряженно следила за выражением его лица, стараясь не упустить ни единой эмоции.

— Разве забудешь тот свитер, в котором ты по квартире ходишь?

Свитер?

Я прерывисто вздохнула

Единственный свитер, о котором он мог говорить в таком контексте, — мой междустирочный домашний. У женщин частенько имеется такая супер-стильная тряпочка, которую и одеть не оденешь, и выкинуть рука не поднимется. Вот у меня такая была. Неприлично модный, неприлично дырявый, дорогой, вязанный довольно длинный свитер… а может, кофта. Сама терялась, как правильнее это называть. Купила я незаменимую вещь под влиянием двух давящих факторов: Карины, утверждавшей будто бы мне просто необходимо что-то вызывающее и ужасно сексуальное, и пятидесятипроцентной скидки.

Придя домой я обнаружила, что даже с джинсами и майкой вещь делает меня не просто сексуальной и вызывающей, вещь записывает меня в штатные порноактрисы. В сердцах я забросила безобразие в дальний угол шкафа и постаралась забыть свою досадную оплошность, как страшный сон. Через пару месяцев достала и начала носить в качестве домашнего платья из принципа «все остальное в стирке, а меня никто не видит».

— Разве забудешь, как ты выгибаешь спину, держа руки над головой, и эта шерстяная сетка натягивается на твоей груди? — Свет сжал мои пальцы сильнее, а я задержала дыхание и замерла, всем телом отчетливо ощущая, как он напряжен.

— Кошечка, — прошептал он мне в губы. — Разве можно было потом смотреть на тебя и не видеть, как ты плавно встаешь из-за стола и поправляешь ткань, медленно проводя ладонями по талии и бедрам? — на последних словах он сменил положение наших тел. Теперь я лежала на спине и во все глаза смотрела на лицо Света, хотя вот так черт его видеть не могла. Он положил обе руки мне на талию и мучительно медленно провел ими вниз до середины бедра.

— Ты ласкала себя так дважды…

Ласкала?!

— А подол той паутины заканчивался здесь, — он провел пальцами черту намного выше середины бедра. Я удивленно выдохнула, когда меня неожиданно повернули на бок. Свет прижался к моей спине и вновь скользнул ладонью от талии вниз:

— Я мог бы помочь тебе тогда, — Свет коснулся губами плеча, очертил языком мочку уха, — или сейчас…

Будто пытки ради, проводил теперь пальцами вверх вниз по внутренней стороне моих бедер.

— Позови, — напряженно попросил он.

Я выгнулась и едва слышно застонала.

Свет прижался ко мне сильнее:

— Позови, — прошептал он над моим виском, — как могла бы позвать тогда.

Я положила свою ладонь поверх его, направляя и разменивая пытку на наслаждение. Он не сопротивлялся, только дыхание стало тяжелым, прерывистым. Я твердо знала, что Свет следит за мной, ловит каждый стон, наслаждается происходящим и ждет. И чем сильнее я выгибалась, чем протяжнее стонала, тем сильнее прижимался он ко мне, и тем отчетливее я чувствовала его болезненное напряжение. Пока, наконец, не решила, что не выдержу сама:

— Иди ко мне…

Этого хватило, чтобы Свет мгновенно с надрывным вздохом исполнил просьбу. И он вовсе не отдавался мне, как это было несколько минут назад. Совсем нет. Словно месть за то мгновение, когда видел меня и не мог получить. Лежа под ним на животе, я не имела возможности пошевелиться. Не имела, да и не хотела. Свет сжимал мои волосы и осторожно, но ощутимо тянул их на себя, вынуждая запрокидывать голову. От этого каждое движение его бедер отзывалось болезненным бесконечным наслаждением. Сильнее, дольше, глубже — это все, о чем я могла думать, все, что я могла беззвучно шептать. Побыть чьей-то собственностью не менее потрясающе, чем обладать кем-то. Чувствовать, как обладают тобой, как мягко подчиняют себе, — сладкое и безумное удовольствие.