Позвонил он на этапе, когда я шла к метро и боролась с навязчивой мыслью, что совратила ребенка.

— Привет, — изобразила я умирающую лебедь.

— Тебе плохо?

Голос у него был обеспокоенный, и чего-то мне с непривычки, да с моего угнетенного состояния так понравилось это. Так понравилось, что аж на душе тепло стало, уютно и ласково.

— Нет, просто устала.

— Тяжелый день? Зато завтра отпуск начинается.

А интонации не изменил от моего «нет».

— Ты и это знаешь?

— Не нарочно.

Вместо ответа я тихо засмеялась.

Наступила неловкая пауза. Не знаю, что его выдавало, но я была абсолютно уверена, я слышала, всем существом своим чувствовала, что он хочет и боится мне что-то сказать.

— Вер, — неуверенно начал Свет и снова замолчал.

— А? — единственное, что можно в такой ситуации сделать — набраться терпения и нарочито не обращать внимания на любую его неуверенность.

— А ты… Как там кот? Отошел?

Кот?! Серьезно?

Все хуже, чем я думала. Придется снова побыть радикальной.

— Феофан-то? В загул ушел, завтра вернется, думаю. Не хотите в гости ко мне? Я вас накормлю.

Он прерывисто выдохнул в трубку. Как же надо было нервничать, чтоб так теперь выдыхать.

— Чем? — и голос поменялся, стал бодрый, улыбка в нем слышалась и смущение легкое.

— Пока не знаю.

— А блины можно?

Я так секунд на пять дар речи-то посеяла. Там, где не надо, мы, выходит, не просто наглые, мы наглее некуда. Как блины, так смелый, как женщина, так ни «бе», ни «ме».

— Можно, — максимально спокойно и мягко согласилась я.

— Здорово! — обрадовался Свет, сказал «пока» и на этом диалог закончил.

Милый молодой человек придержал мне двери, сначала одну, потом вторую. Я благодарно улыбнулась юноше. Это совсем другие поколения, поколения рожденное после девяностых. Как бы их не ругали за привязанность к гаджетам, играм, рекламе и прочим благам цивилизации, они, в большинстве своем, отличные ребята. Во многом дальновиднее и умнее нас в их возрасте. В них нет той социальной, жизненной наивности, которая была в нас. Да, по мере взросления они могут быть глупы, несдержанны, упрямы, но если понимать, что это проходящее, то имеем в голом остатке удивительных человечков.

Взять мальчишек. Помимо техники, учебы, секса и внешкольных секций, все, как один, — политические и экономические эксперты. Что-то там спорят, обсуждают, шутят, причем у них все это звучит в два раза умнее, чем у большинства «взрослых». И я это не в школе своей вижу, а в метро изо дня в день. Девчонки. В мое время подавляющее большинство считало красивым ходить на каблуках, носить золотые кольца, да серьги, одевать короткие юбки, часто неприлично короткие юбки. Теперь иначе: джинсы, кеды, безразмерный свитер, серьги в ушах едва видно, кольца простенькие серебряные. А еще они не курят, у них это не эстетично, ниже их достоинства. Конечно, не все и не везде так, зависит от семьи, от воспитания, от окружения.

Иллюстрацией к мыслям о девочках в вагон вместе со мной забилась тройка таких малышек. В руках у каждой доска. Часто наблюдаю: идешь с утра или вечером, а они женственные, хрупкие, с рюкзаками лавируют по тротуарам между прохожих. Завораживает. Мальчишек много больше, но завораживают именно девчонки.

Мысли вернулись к Пересвету и Артёму. Младшего трогать пока нельзя, как бы не жаждалось. Рано. Все-таки чужой ребенок. Зато старшего… Чем дальше в лес, тем меньше елок. От образа Динозавра вообще ничего не осталось. Он, очевидно, впервые оказался в ситуации, когда нужно объединить женщину и себя с сыном, а не с собой одним. Вот задачка. К тому же не просто женщину, а женщину, которую страшно оттолкнуть. Скромность, конечно, — добродетель, но в умеренном количестве. После проведенной с ним ночи стоит смотреть правде в глаза. Ни один мужчина не станет наслаждаться только тем, что доставляет удовольствие женщине, если женщина эта не ценнее для него собственного удовольствия. Ох, загнула.

Свет, несмотря на всю свою внешнюю непробиваемость, да невозмутимость, зверь раненый. И рана эта не заживала, только глубже становилась. Один на один с непростым ребенком, работой и никаких тебе бабушек, готовых взвалить часть ответственности за чадо на себя. С Рудольфа спрос невелик, насколько я успела заметить. И ведь не сломался, не увильнул, не спихнул мальца на какую-нибудь влюбленную барышню, напротив, не подпускает, отгораживает. И меня ж не подпускал. Я сама вломилась, а Тём заговорил. Да мы ему выбора практически не оставили!

На последней мысли хихикнула. Окружающие с подозрением на меня покосились. Когда все вынужденно столь тесны в физическом контакте, случайный смех вызывает вполне оправданное беспокойство. Мало ли что заставило соседку смеяться. Может, щекотит ее кто. Вдруг этот кто доберется и до остальных. Я состроила извиняющееся лицо и вновь погрузилась в думы.

Оттого и возраста не поняла, что у него жизнь с Тёмом срок считает год за два. По инерции из-за трех злополучных лет снова слегка приуныла. Пока я «мама», «папа», «деда», «баба» лопотала, его и не было еще. Знаю, мнительная, чудовищно мнительная, причем там, где меньше всего надо, но попробуй перебори вот так сразу. На это время нужно.

Я к дому подходила, когда из припаркованной старенькой неотечественной железки вывалилась красотка и звонко застучала каблучками мне наперерез. Узнала я ее на расстоянии метра от себя.

— Здравствуйте! — сногсшибательно улыбнулась она мне.

Я в свою очередь сыграла искреннее удивление. Про себя же уныло отметила два момента. Во-первых, вблизи девчонка яркая, голос сексуальный, и мозг, судя по выражению глаз, там найдется. Во-вторых, она меня младше точно.

Значит, для сравнения, помимо возраста… Алая помада против полного отсутствия таковой у меня. Аккуратные тонкие стрелки, великолепно подчеркивающие пушистые длинные ресницы, против моих не равномерно растушеванных черных теней и хоть и накрашенных, но коротких ресниц. Распущенные осветленные русые волосы лежат идеально — загляденье. У меня заколотые, тоже осветленные, но исключительно по причине того, что я их в медно-рыжий в прошлом году бабахнула. Цвет вымылся, осветление осталось. Русая — это, конечно, красиво, но не когда ты тридцать лет кряду русая. Надоедает. Тянет на радикальные идеи. На барышне блуза шелковая, бриджи — и стильно, и весь сексуальный рельеф, как на ладони. На мне юбка темная в цветочек до щиколоток, бесформенная хлопковая рубашка в псевдославянском стиле, не в цветочек, но положение не спасает. На барышне изящные туфельки, сумочку на цепочке она держит в руках. На мне кеды, безразмерная тряпичная сумка с надписью «люби, дыши» спадает с плеча, а в руках два продуктовых пакета размером «русская баба может все».

Печалька, короче.

— Вы, наверное, Вера, — в голосе девушки слышалось легкое напряжение.

Я поставила пакеты на асфальт и, придерживая их, взглянула на собеседницу снизу вверх:

— С кем имею честь?

Как же нужно бояться потерять мужика, чтоб идти на столь примитивную хитрость.

С чего я взяла, что она в панике, а не глупа? Все просто. Девчонка сама была не в восторге от своего поступка. Никакой злобы в мой адрес, только испуганный, но решительный взгляд.

Сейчас мне скажут, что Свет ее.

— Я девушка Света. К нему приехала, и вдруг смотрю, вы идете. Я сразу вас по описанию узнала, — она снова сногсшибательно заулыбалась.

Писала бы книгу, развернула бы все это безобразие в полноценную кошачью драку, но, как минимум, не моя книга, как максимум, стара я стала для таких вещей.

— Послушайте, девушка Света, — я кряхтя выпрямилась со своими двумя пакетами, — идите ждите Света дальше, а я пойду. Мне еще блинов делать дохрена.

Я завернула за угол и направилась к парадной. Останавливать меня никто не стал.

В девятом часу раздался звонок в дверь. К тому моменту у меня уже все было готово. На столе пир, на уме хулиганство. Дверь открыла, дичь впустила. Артём разулся, на кухню с деловым видом пошел. Я из рук Света цветы взяла, нос в них подержала, а потом, глядя на его довольное лицо, не менее довольно спросила: