«Из сердца должен вырваться твой стих!»

Так ты твердишь с упреком постоянно,

И я стараюсь в меру сил моих

Сердец людских целить стихами раны.

Я все стремлюсь к тому, чтобы была

Моя поэзия, как пред зарею

Песнь жаворонка,- радостна, светла

Над только что проснувшейся землею.

Но если равнодушен человек

К тем, кто в работу вкладывает душу,

Хочу, чтобы его, как меч, рассек

Мой стих, который на него обрушу.

Пять букв простых, пять четких букв всего

составили фамилию его.

Всего пять букв стоят чредою скромной,

но обнимают целый мир огромный.

Всего пять букв, которые для нас

в пути бессменный компас и сейчас.

Пять букв к нам тянутся из дали млечной

Лучами красными звезды пятиконечной.

Когда в словах запечатлеть хочу я

Весь смысл земли, всю красоту земную,

как обойти веселый, как костер,

пылающий и нежный помидор?

Никто так гордо в мире не сиял,

ни гребень петушиный, ни коралл,

одни лишь только вишня с виноградом

отважатся быть с помидором рядом.

Прекрасный плод, для тружеников плод,

он по подпорком кверху не ползет,

все благородство он внутри скрывает:

в нем соль земли, в нем крови свет играет.

Томит июль жарою безотрадной -

он рот наполнит мякотью прохладной,

а вечером в прозрачной полумгле

горит живою лампой на столе.

Он хлеб и воду заменяет людям;

его ни жарить, ни варить не будем,

ведь силою Антеевой своей

он наделяет, как земля, людей,

такой, каким был с ветки сорван он:

округлый, свежий, солнцем напоен.

Когда же жадный рот к нему прильнет,-

то будто бы вино причастья пьет

и через плоть его впивает суть секрета:

ведь сила – это плоть живого света.

Земля, немая земля.

Немая

земля с опаленною кожей и оголенным станом.

Прости, Хиросима, прости за неловкий жест,

за шаг, бередящий шрамы и растравляющий раны…

Прости за тревожный взгляд.

Каким бы он добрым ни был, он причиняет боль…

Прости за каждое слово,

что сотрясает воздух

там, где ты ищешь детей,

сонмы бесследно, навеки

пропавших детей твоих…

Могилок

нет и в помине… Вихрь… Вихрь… Вихрь…

Звенят голоса их доныне.

Все тише день ото дня…

В воспоминанье звенят…

Кладбища

нет и в помине… Нет и в помине…

Не знаешь, где слезы пролить…

Ни урны одной, ни одной могилы…

Где твои дети, Хиросима? Где?

Может быть,

в океанской серебристой воде?

Может быть, в синем склепе

бесконечного неба?

Может быть, здесь, в земле,

Под моею стопой?

Я ступаю со страхом

по сожженной земле:

каждая пядь ее

кажется катафалком. Чудится – под ногами

вопль раздается: «Мама!»

О лучезарный воздух, скрои мне скорее крылья,

Чтобы я мог подняться вверх, как ты, без усилья!

Чтоб не задеть ногою чьей-то горящей раны!

Небо, скрои мне крылья, крылья херувима!…

В ранах, в бессчетных шрамах,

подходит ко мне Хиросима.

Подходит и, тихо склоняясь,

Приглашает меня:

«Входи, мой друг,

погляди,

запомни мои все беды

и миру о них поведай!…»

Человека у нас отняла Тень.

Руки – как сломанные винтовки.

С ним уже Ночь,

хотя с нами – День.

Как же нам, любящим, сильным, ловким,

вернуть его к жизни?

Что отдать?

Чем защитить от холодной тени?

Круг из живых сердец создать

и отгородить от мира забвений?

Мы парим в облаках,

когда нам надо.

Так, может быть, Смерть оторвать от земли?

Закинуть подальше.

Создать преграду.

Чтоб нас ее руки достать не смоглп.

Мир измучили горы металла,

того, что на крыльях черных кружится.

Как бы придумать нам для начала

чудо-машину,

машину-птицу?

Как бы придумать ее такую,

с крыльями, сотканными из лазури,

чтобы несла она в душу больную

жизни бессмертной шум и бурю?

Так подойдите -

создайте круг,

круг бесконечной и трепетной жизни.

Разве не видите -

это ваш друг

Тенью

из наших рядов похищен.