молодого человека; социальные корни этого духовного явления ясны самому

герою, они — в условиях «старого мира»: «Я слишком образован, чтобы не

понимать, что так дальше продолжаться не может и что буржуазия будет

уничтожена. Но если осуществится социализм, нам останется только умереть;

пока мы не имеем понятия о деньгах; мы все обеспечены и совершенно не

приспособлены к тому, чтобы добывать что-нибудь трудом… Нас —

меньшинство, но мы пока распоряжаемся среди молодежи: мы высмеиваем тех,

кто интересуется социализмом, работой, революцией» (VI, 55). В рассказе,

представляющем собой великолепное явление классической русской прозы,

создается своеобразными средствами интеллектуального повествования

законченный образ-характер человека «пустой души», не менее выразительный,

чем, скажем, образ яростного Катилины.

Однако в «Катилине» высокая лирика (Катулл), высокая культура сумели

передать исторически-творческий характер разрушительных страстей,

251 Как известно из дневниковой записи от 31 января 1918 г. (VII, 323 – 324),

реальным прототипом героя рассказа является В. О. Сметанич (Стенич),

впоследствии известный переводчик (Дос Пассоса и др.) и либреттист

мейерхольдовской постановки «Пиковой дамы».

рождавшихся в том, римском, «старом мире». Здесь, в новых исторических

отношениях, высокие страсти, как это показано в «Двенадцати», полностью

ушли в социальные низы. Герой рассказа — человек вполне нетворческий, это

характер, в котором именно отсутствует характер, личность. Сам герой

обвиняет в отсутствии у него души, личности предреволюционную культуру,

лирику, стихи: « — Вы же ведь и виноваты в том, что мы — такие.

— Кто — мы?

— Вы, современные поэты. Вы отравляли нас. Мы просили хлеба, а вы нам

давали камень» (VI, 56). Здесь возникает в рассказе наиболее важная

внутренняя коллизия. Бесспорно основным объяснением происхождения

«пустой души» у Блока служит то, что выражено словами героя: «Все мы —

дрянь, кость от кости, плоть от плоти буржуазии» (VI, 55). Но для автора есть

«какая-то своя правда» (VI, 56) и в обвинении, предъявленном героем

современной поэзии. Эта «своя правда» — в характере «лирики»,

представляемой современной поэзией и шире — современной культурой.

Характер современной культуры вообще таков, что она не может дать здоровой

духовной пищи. Отъединенная от социальных низов, от большого

исторического моря, от «музыки» народной жизни, она способна приносить

душевное опустошение даже в тех случаях, когда является подлинной

культурой, а не ее суррогатом. Героя «пустой души» Блок не случайно

сталкивает с большим современным поэтом. Даже большой поэт не может дать

прямого и ясного ответа — даже на обвинение человека самого по себе

нетворческого.

В сущности, здесь обнаруживается основная коллизия творчества самого

Блока. Речь идет об эпических, исторических основах культуры. Сам Блок

нашел их в «Двенадцати», но нашел в форме трагического противоречия.

Сейчас он пытается свое искусство проверить на характере человека, стоящего

на стыке двух исторических миров. Лирика не вмещает в себя того, что ищет

Блок. Но в попытке построить вырастающий из лирики прозаический характер,

в данном случае характер негативный, отрицательный, — опять-таки

индивидуальные творческие коллизии обнаруживаются как полностью

неразрешимые. Ясно, что и в «Русских дэнди» речь идет о возможной

«метаморфозе», о «втором рождении», о возможном возникновении новой

человеческой поросли, нового характера, новой личности на переломе двух

этапов самой истории. Создав на редкость выразительный характер душевно

опустошенного человека, своего рода духовного «стиляги» первых лет

революции, Блок обеспокоен, конечно, не возможным духовным возрождением

буржуазных подонков. Его интересует возможность помощи элементов

подлинной старой культуры в рождении нового человека из социальных низов

старого общества, из массы. Тревога Блока и здесь направлена прежде всего в

сторону человека массы. Старая, лишенная эпических основ культура может не

только не помочь, но в каких-то случаях и повредить формированию нового

человека: «А ведь в рабочей среде и в среде крестьянской тоже попадаются уже

свои молодые дэнди. Это — очень тревожно. В этом есть тоже своего рода

возмездие» (VI, 57). Так кончается рассказ — кончается, в сущности,

неразрешимым для автора противоречием, коллизией, не имеющей исхода.

Здесь нет исторического исхода для социальных явлений, о которых

повествуется, и нет творческого исхода для автора. В прозе яснее чем где-либо

обнаруживаются исторические границы творчества Блока.

Проблема культуры для Блока связана с проблемой новой личности, нового

человека. Все то, о чем идет речь в «Русских дэнди», находит себе более

прямое, обобщающее выражение в наброске ответа В. В. Маяковскому

(стоявшему в то время на позиции полного отрицания старой культуры) в

дневниковой записи от 30 (17) декабря 1918 г.: «Разрушая, мы все те же еще

рабы старого мира: нарушение традиций — та же традиция… Одни будут

строить, другие разрушать, ибо “всему свое время под солнцем”, но все будут

рабами, пока не явится третье, равно не похожее на строительство и на

разрушение» (VII, 350). «Третье» для Блока тут, как это должно быть ясно из

всего предшествующего изложения, вовсе не есть головная, умозрительная, «в

парниках» сконструированная «синтетическая» схема, но рождающиеся в

трагических противоречиях истории новая культура и новая человеческая

личность. Поскольку для Блока это — две взаимосвязанные грани одной

проблемы, постольку должно быть ясно, что развиваемое в прозаических

произведениях Блока содержание относится ко всему комплексу занимавших

поэта в революционную эпоху жизненных, философско-исторических и

художественных вопросов. И конечно, в первую очередь это все относится к

наиболее волнующему Блока вопросу о личности человека трудовой массы.

Дремлющая в простом трудовом человеке личность находит свое выражение в

революционном порыве людей типа Петрухи; высокая трагическая любовная

страсть Петрухи — иное проявление высокого душевного строя этой скрытой,

не проявленной еще в полной мере личности. И сюжет поэмы с этой точки

зрения не есть просто элементарная фабула любовных неладов с уголовным

концом, но органически вплетенная в «ветер» истории закономерная ее часть,

повествующая о становлении личности. Какой она станет, эта личность? — вот

что больше всего волнует Блока. В таком случае трагедийной фигурой в этом

контексте становится и незамысловатая на первый взгляд Катька. В ней есть

разные возможности, но в личность эти возможности еще не реализовались, и

это-то и есть, вероятно, наиболее глубокий из личностных трагедийных

аспектов великой поэмы. Среди этих возможностей, могущих реализоваться, по

Блоку, есть и такие, что по своим негативным результатам могут быть куда

серьезнее и страшнее всех «русских дэндизмов», вместе взятых, — хотя и сам

тот аспект проблемы личности, который разработан в «Русских дэнди»,

безусловно, относится к более широкой, сложной трагедийной коллизии,

художественно развернутой во взаимоотношениях Петрухи, Ваньки, Катьки и

коллективного образа-характера в «Двенадцати».

Работа над прозаическими произведениями, по существу говоря,

показывает, в каких широких внутренних и исторических аспектах, не

умещающихся в лирику, виделся Блоку последних лет жизни творческий

субъект его поэзии. Но прозаиком Блок не стал, да и не мог стать по всем своим

внутренним данным. Переплескивание через границы поэзии говорило о