исторической эпохи сам Блок часть этих вопросов пытается решить средствами

художественной прозы. Такие произведения Блока революционной эпохи, как

«Катилина» и «Русские дэнди», очевидно, следует отнести к области

художественной прозы, к каким-то особым жанровым ее разновидностям.

Вообще литературно-критические статьи, публицистика и даже дневники и

письма249 Блока и по типу содержания, и по стилю чаще всего тяготеют к

художественной прозе. Что же касается таких вещей, как «Катилина» и

«Русские дэнди», то в них присутствуют особыми средствами построенные и

вполне отделенные от потока лирического авторского сознания, обычного для

публицистики Блока, характеры и, соответственно, реализующие «действия»

этих характеров внутренние сюжеты. Уместнее всего в данном случае говорить

о прозе в самом прямом смысле слова.

Так же, как и «Двенадцать», эти произведения органически вырастают из

общей эволюции Блока — лирического поэта, представляют собой особый,

новый этап блоковской поэзии, требующий, ищущий более широкой,

эпического типа, исторической основы для образов-характеров, выросших из

лирики. На связь «Катилины» с общей проблематикой «Двенадцати» уже

указывалось в литературе о Блоке250. Если в «Двенадцати», как говорилось

выше, общая философско-историческая концепция, в точном и узком смысле

этого слова, в самом тексте поэмы все-таки отсутствует, выделяется в особое

произведение — «Скифы», то в «Катилине» Блок пробует, проверяет свои

возможности в границах одного произведения дать и характеры людей

революционной эпохи, и соответствующую этим характерам историко-

философскую концепцию. На современном материале Блок, очевидным

образом, не смог бы это сделать. Потребовалась проза, притом проза

исторического плана. Естественно, что в этом сказывается и стремление Блока

расширить свои художественные возможности, и вместе с тем ограничения

блоковского метода. В тексте самого произведения, не являющегося, конечно,

исторической повестью, но вольно сочетающего приемы разных жанров

научно-очеркового и художественно-философского повествования, Блок

предупреждает, что не следует слишком прямолинейно толковать ту аналогию к

русской революции, которую он находит в истории Рима: «Сквозь призму моего

249 О художественной природе писем Блока см. послесловие М. И. Дикман к

письмам Блока — VIII, 543 – 544.

250 Орлов В. Н. Поэма Александра Блока «Двенадцать» М., 1962, с. 98.

времени я вижу и понимаю яснее те подробности, которые не могут не

ускользнуть от исследователя, подходящего к предмету академически» (VI, 86).

Блок настаивает на том, что изображаемое им — не «исторический маскарад»,

переодетая современность, но сама история, воплотившаяся в людях,

помогающая понять современность — и только. Это — задача исторической

прозы. Иначе говоря, для Блока важнее всего по-особому понимаемый

объективный, исторический характер изображаемого.

Но аналогия все-таки возникает, все дело в ней, и для нее-то все это и

пишется. Тут сказывается идейно-художественная противоречивость Блока, с

одной стороны, его стремление к трагедийному истолкованию истории и

современности — с другой. Трагически-цельный характер Катилины, стоящий в

центре повествования, противоречив не субъективной, личной и мелкой

противоречивостью, но выражает противоречие целой эпохи, о котором и не

подозревает сам герой. Такова сложная художественная задача, которую

поставил себе автор. О Катилине в произведении говорится, что «… он был

создан социальным неравенством, вскормлен в его удушливой атмосфере» (VI,

68). Это для Блока главное. Катилина представляет не массы, а социальные

верхи. Он ни в какой степени не напоминает поэтому героев «Двенадцати». Но

«Катилина был революционером всем духом и всем телом» (VI, 68), — как же

так могло получиться? Катилина, по Блоку, как бы совмещает в себе все грехи,

все падение, всю низость социальных верхов «старого мира»; он с такой

густотой, интенсивностью сконцентрировал все это, что, сам того не ведая,

самым фактом этой «демонической» концентрации зла он разрушает, потрясает

насквозь прогнивший строй римской государственности. Блок говорит о гибели

старого строя, трагически-неотвратимой, неизбежной, но он не повторяет

«Двенадцати», и его Катилина не маскарадный герой, но герой социальной

трагедии, герой трагедийной исторической прозы.

В общем конфликте произведения непосредственно противостоит темному

и трагическому Катилине «интеллигент» Цицерон — выразительный образ

недальновидного защитника исторически отжившего строя. По-настоящему же

соотнесен с Катилиной поэт Катулл, и здесь-то и обнаруживается наиболее

волнующая Блока глубинная мысль произведения. Это — мысль о человеческой

личности, о трагических связях ее со временем, с историей и об искусстве как о

выразителе этих связей и соотношений. Быть может, во всей прозе Блока нет

более глубоких, сложных и тонко выраженных размышлений о поэзии, чем в

«Катилине». Трагически-неистового, темного Катилину несет «… тот ветер,

который разросся в бурю, истребившую языческий старый мир» (VI, 71). Этот

же ветер истории несет поэзию Катулла, ибо «… мы не только имеем право, но

и обязаны считать поэта связанным с его временем» (VI, 84) и «… личная

страсть Катулла, как страсть всякого поэта, была насыщена духом эпохи» (VI,

83). Недалекий Цицерон недостоин той исторической трагедии, в которой он

случайно оказался, ее подлинный дух понял и выразил Катулл, ибо «… в эпохи

бурь и тревог нежнейшие и интимнейшие стремления души поэта также

преисполняются бурей и тревогой» (VI, 83). Но «буря и тревога», выраженные

Катуллом, говорят о «метаморфозе», о перерождении человека, о конце одной

личности и рождении другой. Произведение Блока, задуманное как проза, в

соотношениях характеров (на редкость глубоких и сложных), не дает выхода из

обрисованной ситуации. Характеры обрываются, гибнут в «ветре» истории, не

вступая в реальное соотношение, в реальный сюжет, ведущий к реальной

«метаморфозе», к реальному рождению нового характера. Конечно,

«Катилина» — не просто комментарий к «Двенадцати». Это попытка на

историческом материале, средствами прозы, содержательно заново, богаче дать

«лирический характер», повернуть его новыми гранями, подготовить его ко

«второму рождению». Но попытка эта обнаруживает только частичные

результаты; в целом же выявляется наличие противоречия, но не его решение.

Большой, общезначимой прозы не получилось, Блок дошел до порога своих

художественных возможностей в новом направлении.

Еще более драматически-сложные результаты обнаруживаются в работе над

современным материалом. Столь же трудно жанрово определимое произведение

(скорее всего это рассказ с очень глубокой философско-исторической темой)

«Русские дэнди» принадлежит к лучшим образцам блоковской прозы и вообще

необыкновенно важно для понимания послереволюционного творчества Блока в

целом. Проблема отношений современного человека с искусством, и шире — с

культурой (в блоковском смысле этого слова), поставлена здесь с подлинно

трагедийным чувством исторической ответственности, или, выражаясь

блоковскими словами, «возмездия». Большой русский поэт в артистической

комнате на концерте («благотворительном вечере») встречает некоего молодого

человека251, который сначала читает свои стихи, не являющиеся стихами («слов

там не было, не было и звуков», т. е., по Блоку, отсутствовала «музыка»), затем

провожает поэта по улицам революционного Петрограда домой. В

завязавшемся разговоре обнаруживается ужасающая душевная опустошенность