Записался сегодня на прием к Демину – попытаться поговорить с ним о постельном режиме, об освобождении от всех этих зарядок–проверок и пр. Идти надо в 10, но недавно опять вырубили свет (ненадолго вырубали перед подъемом), – по опыту 2–х лет здесь, это вполне достаточное основание, чтобы отменить прием врача в больнице...

12.9.09. 8–46

Быдло, быдло, быдло, быдло... Главная проблема Буреполома и всей России. Поселили не в блатной секции, и то спасибо, но – среди тупых, грубых, звероподобных каких–то заготовщиков и уборщиков. Быдло сиволапое, зачем же вы живете, место занимаете, тратите кислород, которого и так не хватает?.. С утра – новое несчастье: у соседа в соседнем проходняке (именно такого вот, как я описал), на чьей табуретке я ем утром и вечером, вчера после моего ужина забрали ее “на игру” (прямо в “фойе” сразу же после проверки уселись играть в карты) и до утра не вернули. Хозяин, с утра занятый в бараке стиркой и мытьем полов, в столовой – заготовкой, только вот сейчас, вымыв пол, обещает пойти искать ее. Завтракать мне пришлось на тех 2–х листах – оргалита (вспомнил–таки!) и фанеры, принесенных с 13–го барака. Просто положил их на шконку, и колбасу резал, и чай пил – на них. Чай пролился, но, слава богу, не сильно, постель не намокла.

Связи в этом бараке нет по–прежнему. Зашел вчера один блатной, прежде бывший на 13–м, принес “трубу” “телефониста”, я набрал матери, – длинные гудки, не берет трубку. Я сразу в таких ситуациях начинаю нервничать, тем паче, что уж в 7 вечера она точно должна была быть дома. (А “телефонист” – в ШИЗО на 7 суток.)

Задача задач на сегодня – выцарапать–таки баулы из каптерки. Сердцем я чую, что это будет нелегко, если вообще удастся. Но – уже суббота, страшная комиссия со среды так и не ходила по баракам, да и уже должна была уехать, – сколько можно?! Вторая по важности, тоже весьма сложная задача – переться опять “дорогами” на другой барак, чтобы попробовать отуда дозвониться матери.

13.9.09. 9–27

К запасному варианту сходил вчера очень удачно, – после небольшого колебания рванул сразу же утром, как закончил писать. И дозвонился (мать говорит, что не было такого, что она накануне не брала трубку, – телефон, говорит, лежал рядом с ней и не звонил), и даже какао с сухим тортом меня там напоили. :) Вечером, похоже, наладилась (усилиями ближайшего наперсника “телефониста”) связь уже и в этом бараке. Вещи свои тоже забрал из каптерки весьма удачно – разграблены они не были, похоже, тут все–таки каптерка понадежнее, чем была на 13–м. Пока (с вечера) никто еще не орет, почему у меня баулы под шконкой, а не убраны в каптерку.

Что ж, – вроде бы жизнь наладилась? :))) По крайней мере, теперь уже не будет этого тошнотворного, изматывающего, обессиливающего страха – да что там, ужаса! – что, вот, переведут, и как я буду там, на другом бараке, с другими людьми, обустраиваться, и как буду собирать вещи, и как тащить. Все самое страшное рано или поздно случается – посадили, отправили на зону, лишили надежды на УДО, перевели на другой барак. А я все это как–то выдержал, – надо же!..

Кончилась 80–я неделя здесь, на которой меня перевели с 13–го барака на 11–й. Осталось мне здесь 79 недель, или 553 дня.

18–15

Опять сборы в “культяшку” – она и здесь именуется так же, – опять ожидание какой–то предстоящей комиссии, опять уборка вещей со шконок и из–под шконок... Все повторяется... Только вчера достал, принес, успокоил нервы, – опять!.. Не потащу, да и все, – по крайней мере, пока лично не потребуют. Достали!..

Настроение невыносимо тоскливое, какое–то совершенно упадническое, да еще до ужина постоянно клонило в сон (да и сейчас тоже, но уже вздрючены нервы опять “комиссией”...). Тоска дикая. Я не страдаю от одиночества среди этих тварей, но – поговорить тут абсолютно не с кем, еще хуже, чем на 13–м (там хоть старый словоохотливый (даже слишком) алкаш был под боком). Вокруг чужое, настороженно–агрессивное, дебильно–примитивное быдло – и его блатные “начальнички”, как всегда (желающие быть и “начальничками” надо мной). Тоска... Пустота... Работать, переписывать дневник здесь едва–едва получается по чуть–чуть утром, когда большинство их спит, а увидев – они проявляют очень сильный и вполне беззастенчивый интерес к тому, ЧТО это я такое пишу; читать нечего, кроме Ницше, но это не такое легкое чтение, за него надо браться с соответствующим настроением и расслабленными уже нервами, для отвлечения и расслабления их он не годится. Так что – ни писать, ни читать; делать нечего совершенно, разве лежать целыми днями, бездумно глядя перед собой да на идиотика–соседа сверху. Но лежа – я засыпаю, точнее, проваливаюсь в какую–то болезненную дрему (особенно болезненную к вечеру) и долго потом чувствую себя как–то помято, плохо, как и вправду спросонья...

14.9.09. 8–45

Упорно выхожу каждый день на зарядку. Тоскливо, безнадежно, сжав зубы, гуляю туда–сюда по мощеным дорожкам здешнего двора, под песни, а потом – упражнения. Деваться некуда. “Козлы” ходят и будят с утра, выгоняют, так что даже захоти я остаться, не выходить, как на 13–м, – едва ли они позволят. Да и барак – 1–й по “продолу”, “мусора” заходят непременно. Выползаю заранее, еще минут в 5 7–го (зарядка официально начинается в 6–10), медленно сползаю по лестнице, тыча палкой в упоры между ступеньками, следя и стараясь, чтобы она не провалилась в щель. Пока тепло, или не очень еще холодно по утрам, – ничего, как–то еще терпимо. Что будет, когда начнутся морозы и снежные заносы по утрам, с ночи, – не хочется даже думать. (Впрочем, похоже, “обиженные” здесь убирают двор и утром, – м.б., заносов не будет.)

Осень. Сентябрь. Вся душа напряжена, натянута, как струна, и грозит лопнуть. Состояние отчаяния от своего бессилия – и лютой, смертельной, испепеляющей ненависти к ним ко всем, которые претендуют мной командовать, – и к тем, и к этим... Боже, как это унизительно – зависеть в самых простых, бытовых, повседневно–житейских мелочах, в каждом своем шаге от всякой мрази и быдла, от тупой, бессмысленной, животной нечисти, биомассы, подавляющей исключительно своим количеством. Поодиночке любой, даже самый здоровый из них для меня – не противник, что в споре, что в драке; но и там, и там они всегда, непременно набрасываются толпой... Унижение такое, и омерзение к ним и к себе (побежденному, забитому этой бандой ублюдков) такое, что нет слов описать и нет сил жить...

Баулы, оба, пока под шконкой. Никто ничего не говорит. Но это только пока. И – приказ местной блатоты я, значит, уже нарушил, и за это подлежу наказанию (на 1–й раз, возможно, небольшому). Вот если будет, как вчера обещали, шмон, то они, конечно, мне пригодятся – будет куда что убрать, да и в каптерке могут из всех баулов все вытряхнуть в одну общую кучу, как бывало на 13–м... Одна только мысль слегка утешает: если уж даже такую тварь, как бешеное шимпанзе, я как–то сумел объехать, обойти и ни разу, при всех его личных проверках, не “засветить” неубранные сумки, – м.б., и здесь, с этими, все же более спокойными, как–нибудь обойдется?..

Сколько их уже было, этих безумных, надрывных, черных, страшных, навеки памятных сентябрей в моей жизни... Каждая осень – как откровение, как сметающий все вихрь (отчаяния или радости, неважно, но обычно отчаяния), как отрицание всей нормальной, спокойной человеческой жизни. Из всех особо памятны мне 2 сентября – 88–го и 96–го годов... Началась 79–я неделя до конца срока, осталось 552 дня.

17.9.09. 10–08

Наконец–то! Уф–ф!!! Нервы напряжены, мысли разбегаются, я не могу даже сообразить, что писать, с чего начать... На 3–й день наконец–то с трудом дорвался до дневника, – не давали взяться, суки!.. То одно, то другое!.. Задергали совсем... То не давала комиссия и боящееся ее до смерти быдло в бараке. Еще позавчера, во вторник, на 16–00 был назначен ее обход по баракам. Выносили в каптерку баулы, убирали “шкерки”, снимали полотенца и одежду с дужек, – все как всегда. Секция стала прозрачной, просматриваемой насквозь из одного конца в другой. Сидели, ждали. Комиссия не появилась вообще. Назавтра (вчера, в среду) повторилось все то же самое – тот уж психоз убирания и прятания, начиная с 2–х часов дня (сразу после обеда). Комиссия появилась “на большом” (“продоле”), зашла в столовку, потом пошла на наш “продол”. Но не к нам, а дальше куда–то – на 7–й ли, на 3–й, – толки ходили разные. Очень долго там торчала, потом ушла “на контрольную” (т.е. на вахту, по донесениям местного стрема, у которого из всех бараков самый лучший и дальний обзор, – до самой вахты). Я оба дня не убирал баулы, оба, из–под шконки, и даже одеялом тут, на этом бараке, не завешиваю, – просто задвинул поглубже. Никто из всего этого барачного быдла, ни блатные, ни козлы, ни завхоз, – не заметили и не докопались. Обошлось, хотя я ждал их истерик по сему поводу. Но, правда, никто таких персональных проверок, как шимпанзе на 13–м, тут не устраивает.