– Постой, не надо. – Задохнулась, уткнулась лбом в жёсткое плечо, переступив на месте, разве ла ноги.

Рядом за дверью бегала горничная, звенела посудой. Мария Спиридоновна нешуточно, через фрак, прикусила Карову плечо, удерживая сладостный вскрик. Упала на диван, освобождённо засмеялась.

– Сними же, наконец, с меня накидку. Я вся мокрая, как из бани, – сдула со лба прядь волос.

– Слушаюсь, моя повелительница. – Шутовски Каров бросил на диван накидку, опустился на колени, снял с неё туфли, целовал ступни.

«Зачем мне ребятня, купец-муж? Тоска и пошлость. Вот оно, летучее счастье. Удар молнии, – надвое сердце…». – Будто споря с кем-то, она уронила руку на склонённую голову Карова, сжала в пальцах жёсткие, как конская грива, волосы. Тот вскинулся:

– Мари, мы едем в Петербург. – То ли велел, то ли спрашивал.

– В Петербург? Зачем? Тебе плохо здесь?

– Мари, ты – чудо. Богиня! Шахерезада не достойна быть твоей горничной, – сверкал он глазами сквозь свисавшие чёрные пряди, больно сжимал в руках её ступню. – Я приглашаю тебя на царскую охоту.

– На кого? На зайцев? – продолжила она игру.

– На самого-самого. На двуглавую корону.

У добычи дорогой мех?

– И очень страшные когти, – засмеялся Каров. – Подвернёшься под удар лапы и повиснешь с мешком на голове.

– Негодяй, ты тащишь меня в петлю. – Она шутливо пришлёпнула ладошкой по его макушке. Каров встал с колен, отмахнул назад волосы.

– Риск минимальный. Я хочу уничтожить, убить жертву, не приближаясь к ней. Никто ещё никогда не додумывался до такой охоты. Я буду…

– Георгий, давай с тобой обвенчаемся, – перебила легко, но внутренне натянулась струной. – Родим детей. Отец даст за мной много. Молчишь?

– Но, Мари, дети – это… это… – Он был совершенно сбит с толку, насупил брови. Он всегда супил брови, когда затруднялся с ответом. – Зачем нам с тобой плодить новых рабов. Чтобы их топтали, унижали…

– Каров, я хочу детей, двойняшек, – мальчика и девочку.

– Мари, мне понятен твой инстинкт самки, я хочу сказать – матери. Я согласен, но не теперь – после охоты. – Каров всё вертел в руках её туфельку. На миг ей показалось, что в руках у него – ножка ребёнка. Зажмурилась, будто ударили: «В Петербург, в Тобольск, к чёрту на рога, но с ним… Только с ним».

– Подари мне свой портрет, – сказал Каров.

– Какой?

– А тот. Зубами написал… Журавин.

– Не подарю. Я на нём не похожа.

– А по-моему, очень. Ты похожа там на Нефертити.

– На Медею я там похожа, на Медею…

«Смерть идёт за мной по пятам – умер отец, теперь эта трагедия», – император отвёл глаза от двух страшных цифр на листе бумаги. «1389 человек погибших и 1300 раненых на Ходынском поле». В памяти возникла череда лиц: мужчины, женщины, старики, подростки, лежавшие на кроватях в больнице. Изувеченные, они с радостью и обожанием приветствовали его и императрицу, жарко благодарили. «Великая награда иметь таких подданных», – подумал император.

Вспомнились разговор с самарским иконописцем, его смелые глаза. – Без рук, без ног, а твёрд и светел духом. Как верно сказал он про плотского зверя, дремлющего до поры до времени в каждом человеке. Там, на Ходынке, этот зверь пробудился в каждом из тысяч людей, лишив их разума и добра… И уже не люди, а дикие звери рвались к киоскам, давя и удушая себе подобных…

– Граф Пален с докладом, Вы ему, Ваше императорское величество, назначали, – доложил дежурный офицер.

– Проси. Пален – сухой, с суконным, будто продолжение мундира, лицом, заговорил бесцветным голосом, не позволяя себе никаких оценочных интонаций. За организацию народных гуляний на Ходынском поле отвечали министр двора Воронцов-Дашков и московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович. И тот, и другой передоверили организацию празднеств подчинённым. Пален долго и подробно докладывал об уже известных государю колодцах после французской выставки, о незасыпанном овраге, о слухах.

– Сколь, граф, велика вина генерал-губернатора? – спросил император, выслушав доклад до конца. Опытный царедворец Пален в этом «генерал-губернаторе» без титула и имени уловил желание государя уяснить объективную степень вины.

– Ваше императорское величество, если бы великий князь Сергей Александрович, – сухо и монотонно отвечал Пален, – накануне сам приехал на Ходынку, вряд ли это что-то изменило. Овраг и колодцы были и при народных гуляниях в восемьдесят шестом году, и никто туда не падал. И даже если бы он приказал их засыпать, трагедия всё равно бы случилась. Никто не мог предугадать страшного рывка многотысячной толпы к киоскам. Судя по свидетельствам очевидцев, случилось массовое помешательство. В одну минуту спавшие в поле люди, подобно вспугнутому стаду, кинулись бежать, топча упавших.

– Выходит, главный виновник – слухи, что всем не хватит гостинцев и пива?

– Ваше императорское величество, накануне вечером обер-полицмейстер Москвы проезжал по полю. Видел огромное скопление людей. Для поддержания порядка он должен был прислать дополнительные отряды казаков и солдат. – Зелень столового сукна отразилась в очках графа, перетекла на лицо. – Казаки на лошадях как-то сдержали бы толпу.

– Подавили бы и казаков, – государь скомкал в горсти лист со страшными цифрами. – Зверь виноват, – неожиданно для себя произнёс он.

– Простите, ваше величество, не понял, – опешил Пален.

– Плотский зверь кинулся за пивом и колбасой.

– И подарков, и колбасы было в достаточном количестве, ваше величество…

…После ухода Палена император, стоя у окна, долго глядел на качавшиеся на ветру молодые ели. На их макушках в нежно-зелёной опуши янтарно светились свечки ростков. Внизу, в гущине, под широкими лапами лежал сумрак. «Ощущение опасности… Когда оно во мне возникло? – глядя на уплывающий в форточку дым папиросы, думал он. – Какие события предшествовали Ходынке?.. Ни есть ли это чудовищно спланированная операция? Начало борьбы против меня после моей отповеди Тверскому земству?.. Они кинули пробный шар, предложили привлекать представителей земства к принятию политических решений…». Свой ответ во время приема депутатов от дворянства, земств и городских общества 17 января 1895 года он помнил слово в слово:

«…Мне известно, что в последнее время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекавшихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земств в делах управления. Пусть все знают, что я, посвящая все свои силы благу народному, буду охранять начала самодержавия так же твёрдо и неуклонно, как охранял его мой незабвенный покойный родитель». Тогда он оговорился – в тексте выступления были «беспочвенные мечтания», – но поправляться не счёл нужным. Какой яростный вой и визг «бессмысленные мечтания» вызвали в масонских кругах, рвавшихся порулить Россией! Революционный исполнительный комитет в Женеве сочиняет ему, русскому царю, оскорбительное письмо с угрожающими намёками. Называет коронованного помазанника Божьего «тёмной лошадкой», объявляет, будто после этого заявления популярность нового государя «упала до ничтожества». Они угрожали ему низведением популярности. Тогда он не придал этому значения. Мало ли какие моськи лают из женевской подворотни. Но теперь, после ходынской давки, ощущение опасности удвоилось. Эта беда вдруг осветила для него историю рода Романовых в роковом сцеплении деяний и смертей венценосных прадедов, дедов, отца.

Блестящая память и ясный ум помогли ему, не отходя от окна, воскресить в воображении политические катаклизмы и бури, происходившие более века назад в России и мире. Он сопоставлял деяния русских царей, события в мире, судьбы зарубежных правителей. И постепенно из тьмы забвенья проступал страшный в своей неумолимой логике след насильственной смерти, протянувшийся за династией Романовых.

Не золотистые макушки ёлок, а пламя погребальных свечей над гробом императора Павла Первого увидел мысленным взором государь Николай Второй Александрович, стоя у окна. Царь убит заговорщиками в собственной спальне. Что в это время происходило в Европе? Чем навлёк на себя Павел Первый смерть? Незадолго до этого, возмущённый чудовищным убийством короля Франции Людовика XVI, он направляет русские войска для подавления Французской революции, – выдаёт ответ память. Совпадение? Но тогда же выступают против французской революции король Швеции Густав III и император Австрии Иосиф II. Короля убивает ударом кинжала на дворцовом балу один из «свободных масонов». Иосиф Австрийский во время бала берет конфету у женщины в маске и умирает в муках. «Да, ещё, – подсказывает память, – верный Мирабо пытается предотвратить убийство короля. Но ему подают чашечку кофе – и он мёртв»[34].