молодая трава, обагренная кровью незваных пришельцев, предутренний ветер

приносил из крепости запахи цветов на плодовых деревьях в садах, одетых

бело-розовыми облаками, из лесов вокруг тоже сочились пахучие струи, их

можно было пить как березовый сок – такими густыми они были. И радоваться бы

душе ратника, привыкшего в такое время к рогалям сохи и к смачным

причмокиваниям телят с ягнятами и поросятами в стайках, сосущим из горшков

молоко, не брезгующим обсосать хозяйские пальцы. Да смешивались нежные

запахи с тяжелым духом обстояльцев, пришедших из диких степей и взявших

крепость в кольцо, забивали ноздри охотников не медовыми дуновеньями, а

плотной вонью, обволакивали ею мозги, не давая природным чувствам, стремящимся к добру, взять над ней верх и заставляя желать одного –

отправить как можно больше нехристей к ихнему богу синего неба, к которому

они обращались неустанно. И ратники работали не покладая рук, стремясь силой

вытеснить из себя доброе и заменить его злым, жаждущим лишь крови, они

переходили от одного небольшого уртона степняков к другому, оставляя после

себя кладбища мертвецов и табуны низкорослых мохнатых коней, прядающих ушами

и бьющих копытами в голую землю, объеденную ими до последней травинки. Это

продолжалось всю ночь, до тех пор, пока на востоке не посветлела узкая

полоска горизонта, готовая раздвинуться и опоясать небесный купол не светлой

лентой по низу, а накрыть его ярко-синим покрывалом. Оставалось чуть-чуть до

всего, хоть до зарождения нового дня, хоть до края стойбища, молчаливого

после богатой ловитвы, хоть до моста через Жиздру, чтобы перейти по нему и

укрыться за дубовыми надежными воротами. А потом собраться внутри детинца и

отпраздновать новую победу над нехристями добрыми чарками с пивом и хмельной

медовухой. Уж ноздри у ратников затрепыхались от желанного предчувствия, сами чувства, несмотря ни на что, стали занимать места в душах, опустошенных

дикой резней, а стоячий взгляд начал светлеть, словно омытый утренней росой.

Да не зря старые люди сказывали: не принимай желаемое за истину, первое

может раствориться, второе никогда.

Вятка, как многие вои, поднял голову и осмотрелся вокруг, он заметил

отрока в синей дымке, разлившейся от реки по лугу, оставленного заместо

сторожа и должного передать дальше сигнал тревоги, если случится какая

напасть. Тот перестал скрываться под берегом, а маячил на месте с копьем в

руке навроде ордынского часового, да кто бы разобрал в сумерках, свой там

торчит или чужой. Дальше темнела широкая лента реки, за нею шла строчка рва

с валом, а потом возвышались массивные стены крепости с башнями и заборолами

на ней. Над всем вокруг висела сонная тишь, не еще потревоженная ранними

птахами, замершими перед появлением первого луча солнца. И вдруг слух

прорезал жуткий вопль, донесшийся с дальнего края стойбища, упиравшегося

юртами в стену леса, он пронизал напряженное тело, заставив его закостенеть.

Фигура отрока пришла в движение, вместо копья в его руках оказался факел, который он готовился воздеть над головой, уже горящий. Вятка развернулся

назад и увидел картину, которую не мечтал увидеть в страшном сне, к нему

спешили из полупрозрачной темноты дружинники, а за ними поднималась лавина

всадников, готовая их растоптать, она росла, превращаясь в ордынское войско, сметавшее все на пути. Он перекинул из-за спины лук, забегал глазами по

убитым нехристям в поисках саадаков со стрелами, и отшатнулся назад. Живые

мунгалы вскакивали с земли, они подтягивали за чембуры коней и прямо с

лежбища прыгали в седла с высокими спинками, скоро равнина заполнилась воем

и боевыми кличами. Тысяцкий осознал, что отряд в один момент оказался

окруженным со всех сторон воинами, не знавшими пощады, он закричал

охотникам, набегавшим к нему:

– Ратники, рази поганых из луков! – сам насадил стрелу на тетиву, примечая врага порезвее. – Не сбивайтесь в кучу, а ловите ихних коней и

махом спешите к мосту!

Он поймал глазом ордынца, летящего к нему на коне с занесенной саблей, и отпустил тугую нить, скрученную из жил какого-то животного. Лошадь помогла

всаднику покинуть седло и пронеслась в вершке от тысяцкого, оскалив зубы и

обдав его визгливым храпом. А Вятка уже насаживал другую стрелу, не

переставая пятиться к небольшому табуну, сдерживаемому чембурами, привязанными к поясам на трупах мунгал, в его куяк успело воткнуться

несколько стрел, а по шлему скребнул наконечник дротика. Он выследил

горластого врага, по виду похожего на десятского, и сшиб его одним

выстрелом, затем нагнулся к ближнему трупу, ожившему из-за чембура, сорвал с

него саблю, перерезав ножом крепкий ремень, потащил его на себя вместе с

лошадью. Когда взобрался в седло, хватил коня кулаком между ушами, чтобы тот

умерил прыть, и дернул вверх уздечку, заставив его взвиться на дыбы.

– Други, сбегайтесь к реке, там наше спасение! – снова закричал он, круто заворачивая морду скакуну. – Братайте коней, они вас вынесут! Кромка горизонта над зубцами леса светлела все больше и сильнее

разгорался факел в руках княжьего отрока, бегущего к переправе по берегу

реки. Из городских ворот ему навстречу вылетел небольшой конный отряд из

дружины воеводы, созданный для того, чтобы сдержать натиск ордынцев и помочь

охотникам укрыться за стенами. В глухих вежах по разным сторонам крепости

забились огненные сполохи, давая сигнал отрядам, чтобы спешили к проездной

башне. Тысяцкий снова осмотрелся вокруг, он ясно понял, что вырваться из

мунгальского кольца не удастся, что их ждет смерть, даже если ратники успеют

занять круговую оборону. Надеяться на помощь не приходилось, дружинников с

малыми отрядами отсекут тысячи нехристей и поступят так-же, как с его воями.

Можно было бы попробовать пробиться к входу в подземный тоннель, тем более, что отход в ту сторону еще не был прегражден, а путь отряда охотников к лесу

показался бы нехристям самоубийством. Но тогда тайный лаз оказался бы

раскрытым, несмотря на все предосторожности, гражданам Козельска никогда не

удалось бы покинуть город незамеченными. А из сумерек продолжали выскакивать

дружинники, обратавшие чужих лошадей, они сплачивались вокруг тысяцкого

образовывая кольцо, за которое невозможно было проникнуть. Вятка уже

готовился встретить смерть достойно, он возвышался внутри круга и

подбадривал воев дерзкими приказами, заставляя вооружаться ордынским

оружием, валявшимся на земле, и стрелять без перерыва по нехристям, стягивающим удавку все сильнее. И вдруг с той строны, где находился отряд

Прокуды, послышался звон сабель, тысяцкий привстал в стременах, пытаясь

разглядеть, что там происходит, показалось, в том месте началась сеча

козельских охотников с мунгалами, находившимися в тылу.

– Наш Прокуда богатырь! – громко воскликнул Званок, вертевшийся сбоку

него вместе с Улябихой. – Он не даст поганым отпраздновать над нами победу.

Вятка радостно ухмыльнулся, расправил плечи и зычно скомандовал: – Сомкнуть кольцо! – а когда противоположные стороны малой дружины

сблизились, приказал. – Первый ряд нацелить луки, второй ряд наложить стрелы

на тетивы.

Обе команды были выполнены безупречно, словно небольшая группа воинов

козельской рати превратилась в маленькую копию тугарской орды, в которой

приказы не обсуждались, а за любое нарушение грозила смерть. Вятка выждал

паузу, примеряясь к обстоятельствам, мунгалы не стреляли, продолжая сжимать

конную удавку, обхватившую ратников плотным кольцом, чтобы расправиться с

ними наверняка. В тылу у них не умолкали звуки сечи, заставившие ханов часть

войска развернуть к противнику лицом, и нужно было этим воспользоваться, чтобы соединиться с дружинниками Прокуды и попытаться вырваться из петли